Я потрогал её - Иван Сергеевич Клим Страница 13

Наступил канун Нового года.

Я сижу в зале ожидания автовокзала и жду посадки. В кармане лежит билет на автобус домой, к родителям. В сумке непочатая бутылка «Джэка» и подарок отцу – достаточно дорогие японские часы. На моей уже бывшей работе, где я проработал месяца полтора, кое-что я успел заработать, чтобы эти часы приобрести. Рядом со мной ожидают еще несколько пассажиров, периодически посматривают на табло. Кричат дети, напротив старики обсуждают какой-то недавний хоккейный матч.

До отправки остается еще двадцать минут. Я достаю бутылку и зубами снимаю защитную упаковку. Отвинчиваю крышку и делаю несколько солидных глотков. Через две минуты прикладываюсь снова. Потом еще. Опьянение не приходит. Я продолжаю повторять свою нехитрую процедуру до тех пор, пока от содержимого бутылки не остается лишь печаль. Старики перестают говорить и с удивлением смотрят в мою сторону. «Небось, завидуют, что не располагают такой же здоровой печенью» – догадываюсь я. Через десять минут я встаю, чтобы отнести бутылку к урне. Ноги будто бы начинили дробью, видимо в те моменты, когда мои глаза и дно бутылки были устремлены в потолок. Неощутимыми тяжелыми шагами я все же дохожу до урны. Табло подсказывает, что пора выдвигаться на перрон. Старики провожают меня пораженными взглядами.

Люди вваливаются в автобус, я стою и курю. Рядом молодой парень тискает девчонку, обнимая ее так крепко, что я невольно прислушиваюсь – не трещат ли ребра. Я замечаю, что водитель автобуса сквозь лобовое стекло смотрит на меня. Я докуриваю и щелчком отправляю бычок в его сторону, но промахиваюсь, надо было брать левее. Я захожу последним. Кондуктор-женщина, отвернув в бок голову, отдает мне надорванный билет.

Не без труда я нахожу свое место в автобусе. Рядом сидит девушка лет тридцати. Или две девушки. Но ведь это нелогично – места ведь всего два. Я пытаюсь взять себя в руки. Девушка вроде бы красивая, не знаю. За окном темно, а свет в салоне приглушон.

Через две минуты автобус отъезжает от вокзала и выруливает на шоссе.

Я интересуюсь у девушки, не холодно ли ей. Она отвечает что-то неразборчивое.

– Хорошо, – говорю я и кладу свою руку ей на бедро. Пощечина прилетает незамедлительно.

– Дура, я же люблю тебя! – и тянусь к ней, раскинув для объятий руки.

Она толкает меня в грудь, я распластываюсь в проходе между сиденьями. Присев на задницу, вижу, как она, взяв свои вещи, убегает в конец автобуса.

Я пытаюсь подняться, но падаю снова. Кто-то рядом смеется. Я тяну руки, пытаясь зацепиться за подлокотники сиденья. В итоге у меня это получается, но я изрядно запыхался. «Отдышусь и продолжу». Через какое-то время восхождение возобновляется. Кто-то из пассажиров снимает меня на телефон, кто-то продолжает смеяться. Как бы то ни было, но ни одна сука не помогает мне в моем нелегком подвиге. Быть одному не так-то уж и хорошо иногда.

Но я справляюсь. Мой автобусный Эверест покорен. Оказавшись на вершине, я замечаю, что места стало в два раза больше. Я начинаю напевать себе под нос «катюшу». Сон настигает меня на втором куплете.

Я почувствовал, как кто-то меня раздевает. Я стал кричать и хаотично махать кулаками. Но тут мои руки остановили чьи-то цепкие пальцы. Я их узнал, но открывать глаза было невыносимо трудно. И причина была далеко не в чрезмерном количестве выпитого.

Я опустил в бессилии руки и все-таки решился взглянуть на отца. Он не смотрел в мою сторону, а продолжал раздевать, снял мою обувь, затем брюки. Рядом стояла мама и тихо плакала. Мне было до боли стыдно. Я хотел попросить прощения, но язык заплетался, и ничего у меня не вышло.

Как потом выяснилось, из автобуса меня выносили трое: отец и еще кто-то из знакомых семьи, по случайности ехавших тем же рейсом, но не узнавших меня в ужратом состоянии. Они погрузили меня на заднее сиденье отцовской машины, сплюнули и разбрелись. Еще не доезжая до дома, я очнулся и протянул отцу футляр, в котором находились часы. Этого я не помнил, как и не помнил того, как смог, вероятно, не без помощи отца, довести свое тело до кровати.

Я проснулся ближе к обеду. Голова болела ужасно. То ли от той злосчастной бутылки, то ли от ненависти к себе. На столе родителями была оставлена записка. В ней сообщалось, что они уехали покупать продукты для новогоднего стола и скоро вернутся. Онемевшими ногами я добрел до раковины и взглянул на себя в зеркало, что висело над ней. С ужасом и омерзением я понял, что не узнаю того, кто в недоумении смотрит на меня в ответ. Я ощупывал щеки, скулы, лоб – все то, что осталось от лица. Включил воду, стал жадно пить, умылся. Вроде бы черты начали становиться более узнаваемыми. Я попил еще, но воду выключать не стал. Опираясь рукой на стену, я приспустил трусы и стал освобождать свой мочевой пузырь от переполнявшего его профильтрованного алкоголя. Прямо в раковину.

Видимо, из-за шума воды я не услышал, как родители вернулись. Дверь открылась. Мама вскрикнула, я тоже. Подбежал отец и ненадолго растерялся от представшей ему картины. Кричащая в истерике мама, а напротив похмельный я, заливающий собственной мочой плитку и коврик под ногами. В растерянности отец находился недолго. Он встал передо мной и мамой, развернул ее и направил в комнату. Вскоре вернулся, принеся с собой половую тряпку, бросил мне ее под ноги и произнес:

– Что же с тобой стало, сын?

И закрыл дверь с обратной стороны. Я опустился на колени в лужу, образовавшуюся подо мной, и заплакал.

Новогодние праздники я проводил в одиночестве, подолгу гуляя в парке, трезвый. С собой я брал из дома хлеб, сало, немного пшена и клал эти продукты в кое-где развешенные кормушки, подкармливая продрогших воробьев и синиц. Я знал, что буду существовать и дальше, за них же не был уверен. И, тем не менее, я завидовал им. Их было много, я был один.

Во время очередной прогулки я набрал номер Макса. Мы поздравили друг друга еще раз с новогодними праздниками, поспрашивали о планах на год, что принято строить всей нацией, как только заканчивается массовый десятидневный запой. Планов у меня не было. Он спросил про