Чак Паланик - Уцелевший Страница 15

Эта музыка — утилитарная и практичная, как обои на стенах. Музыка — как прозак или ксанакс для контроля над чувствами. Музыка — как освежитель воздуха.

Прохожу сквозь крыло Безмятежности и не вижу Фертилити. Прохожу через Веру, Радость и Покой, но ее нигде нет. Забираю с полочки у какого-то склепа букетик пластиковых роз, чтобы прийти не с пустыми руками.

Иду в направлении ненависти, злости, страха и смирения, и вот она, Фертилити Холлис, с ее огненно-рыжими волосами, стоит перед склепом 678 в Умиротворении. Она ждет, пока я к ней не подойду, ждет двести сорок секунд, а потом оборачивается и говорит: привет.

Это не может быть та же самая женщина, что кричала в оргазме в телефонную трубку.

Я говорю: привет.

У нее в руках — букетик каких-то искусственных цветов, ярко-оранжевых и вполне симпатичных, но я бы не стал воровать такие. Сегодня на ней платье из парчи типа той, из которой шьют шторы: белый узор на белом же фоне. Оно смотрится жестким и огнеупорным. Грязеотталкивающим и немнущимся. Скромная, как мать невесты на свадьбе, в своей плиссированной юбке и с длинными рукавами, она говорит:

— Тебе тоже его не хватает?

И я говорю:

— Кого?

— Тревора, — отвечает она. Она стоит босиком на каменном полу.

Ах да, Тревор, говорю я себе. Мой тайный любовник. Я и забыл.

А вслух говорю: да, мне тоже его не хватает.

Ее волосы — словно стог сена, оставленный на просушку.

— А он тебе не рассказывал про наш круиз?

Нет.

— Это было полностью незаконно.

Она смотрит вверх, на динамик под потолком, разрисованным облаками и ангелами. Из динамика льется тихая музыка.

— Сперва мы с ним брали уроки танцев. Мы выучили все бальные танцы. Как они там называются. Ча-ча-ча и фокстрот. Румба и свинг. Вальс. Вальс — это проще всего.

Ангелы на потолке играют нам свою музыку, играют почти минуту, они пытаются что-то сказать Фертилити, и она их слушает.

— Сейчас. — Она оборачивается ко мне. Забирает у меня цветы и кладет их вместе со своим букетом на ближайшую полку. Она говорит: — Ты же умеешь танцевать вальс, да?

Нет.

— Быть такого не может, чтобы ты знал Тревора и не умел танцевать вальс, — говорит она и качает головой.

Наверное, она представляет себе, как мы с Тревором вместе танцуем. Вместе смеемся. Занимаемся анальным сексом. Эти образы у нее в голове, они мне будут мешать. И еще — мысль о том, что я убил ее брата.

Она говорит:

— Разведи руки в стороны.

И я делаю так, как она говорит.

Она встает передо мной — лицом к лицу, близко-близко, почти вплотную — и кладет одну руку мне на шею. Другой рукой она берет мою руку и отводит ее в сторону. Она говорит:

— Свободную руку положи мне на лифчик.

И я делаю так, как она говорит.

— На спине! — говорит она и отстраняется от меня. — Положи руку мне на лифчик там, где он пересекается с позвоночником.

Я делаю так, как она говорит.

Теперь она объясняет, что делать с ногами. Шагнуть вперед левой ногой, потом — правой, потом подтянуть левую к правой, а она будет делать то же, но в противоположном направлении.

— Этот шаг называется «коробочка», — говорит она. — А теперь слушай музыку.

Она считает:

— Раз, два, три.

Музыка играет. Раз. Два. Три.

Мы считаем за разом раз, снова и снова, и на каждый раз делаем шаг. Мы танцуем. Цветы у склепов в стене как будто тянутся к нам лепестками. Мраморный пол под ногами — ровный и гладкий. Мы танцуем. Свет сочится сквозь витражи. Статуи стоят в своих нишах. Тихая музыка из динамиков отражается от камня слабеньким эхом, звук как будто плывет в восходящих и нисходящих воздушных потоках, мы — в окружении аккордов и нот. Мы танцуем.

— Что я помню про тот круиз, — говорит Фертилити, и ее рука лежит у меня в руке. — Помню лица пассажиров в последних спасательных шлюпках, когда их спускали на воду мимо окон танцевального зала. Все пассажиры были в оранжевых спасательных жилетах, и казалось, что людям отрезали головы и поставили их на большие оранжевые подушки, и они так смотрели на нас с Тревором, широко распахнув глаза, глаза были круглые, как у рыб, а мы с Тревором были внутри, в танцевальном зале, а корабль уже тонул.

Она была на тонущем корабле?

— На океанском лайнере, — говорит Фертилити. — Он назывался «Океанская экскурсия». Попробуй произнести это быстро три раза подряд.

И он тонул?

— Он был красивый, — говорит она. — Туроператор сразу нас предупредила, чтобы мы потом не ходили к ней плакаться. Это старый французский лайнер, сказала нам туроператор, только теперь его продали какой-то южноамериканской туристической фирме. Там все было отделано в стиле арт-деко. Такой ретро-трэш. Как будто Крайслер-билдинг опрокинули набок, и он теперь плавает по океану вдоль Атлантического побережья Южной Америки, катает аргентинцев из среднего класса с женами и детьми. Аргентинцы. Все светильники на стенах были из розового стекла, в форме бриллиантов огранки «маркиз». Весь корабль был освещен этим розовым бриллиантовым светом, а все ковры были в пятнах и с вытоптанными проплешинами.

Мы танцуем на месте, а потом начинаем поворачиваться.

Раз, два, три, шаг «коробочка». Вперед-назад — неуверенными шажками. Оторвать пятки от пола, и — поворот. Фертилити Холлис у меня в объятиях слегка изгибает спину. Еще поворот. И еще, и еще. Раз, два, три. Раз, два, три.

А Фертилити продолжает рассказывать, как уплыли последние шлюпки. Все шлюпки уплыли, остался лишь шлюпочный такелаж и пустые места, где когда-то стояли шлюпки. Был чудесный карибский вечер. Шлюпки плыли в закат, а люди в оранжевых спасательных жилетах сокрушались о потерянных драгоценностях и таблетках, у кого-то — реальных, у кого-то — придуманных. Скрестив пальцы, люди оплакивали потери.

Мы с Фертилити — раз, два, три — кружимся в вальсе; раз, два, три — кружимся в вальсе по мраморной галерее.

В истории Фертилити они с Тревором кружились в вальсе по паркету из красного дерева, а корабль уже кренился, и пол под ними кренился тоже, пол в Версальском танцевальном зале, на тонущем корабле, и корма задиралась, и четырехлопастные пропеллеры поднимались к вечернему небу. Легкие позолоченные стулья, стоявшие в танцевальном зале, сползли вниз и собрались под статуей Дианы, древнегреческой богини Луны. Оконные шторы из золотой парчи криво провисли. Они с Тревором были последними пассажирами на тонущем лайнере «Океанская экскурсия».

Генератор еще работал, потому что розовые люстры…

— С виду самые обыкновенные люстры, — говорит Фертилити, — только на кораблях они не болтаются, висят жесткие, как сосульки… — Так вот, люстры в Версальском танцевальном зале еще горели, а в динамиках, хотя они и потрескивали, играла музыка. Вальс за вальсом, они шли друг за другом и растворялись друг в друге, с Фертилити с Тревором кружились, кружились, кружились.

Как сейчас кружимся мы с Фертилити — кружимся, кружимся, кружимся, скользим носком к носку по полу мавзолея.

В трюме карибские воды уже заливали столовую Трианон[6], приподнимая края сотни льняных скатертей.

Все двигатели отключились, корабль просто дрейфовал.

Теплая голубая вода простиралась до самого горизонта во всех направлениях.

Под водой — пусть ее было совсем немного — паркет из красного дерева в танцевальном зале казался далеким и недостижимым. Последний взгляд на Атлантиду, когда соленые воды уже плещутся среди статуй и мраморных колонн, а Тревор с Фертилити вальсируют мимо последней легенды об исчезнувшей цивилизации, мимо золоченой лепнины и резных столиков, как во французских дворцах. Уровень моря поднимался по диагонали к парадным портретам королев в коронах, а корабль кренился, и из ваз высыпались цветы: розы, орхидеи и стебли имбиря падали в воду, где покачивались бутылки с шампанским, и Тревор с Фертилити кружились в вальсе, поднимая фонтаны брызг.

Металлический скелет корабля, его переборки под гобеленами и деревянной обшивкой дрожали и гулко стонали.

Я говорю: ты хотела утопиться?

— Не говори ерунды, — отвечает Фертилити. Ее голова лежит у меня на груди, она вдыхает мой ядовитый запах. — Тревор никогда не ошибался. Собственно, это его и сгубило.

В чем Тревор не ошибался?

Вообще ни в чем. Тревору Холлису снились сны. Например, ему снилось, что разбивается самолет. Если бы он сообщил об этом в авиакомпанию, ему бы никто не поверил. А потом, когда самолет и вправду разбился бы, Тревора непременно забрали бы в ФБР для допроса. Потому что так проще: думать, что он террорист, а не экстрасенс. Из-за этих снов он не мог спать. Он боялся читать газеты, боялся смотреть телевизор — боялся узнать, что двести человек погибли в авиакатастрофе, о которой он знал, но не мог предотвратить.

Он не мог никого спасти.