Дженни Даунхэм - Пока я жива (Before I Die) Страница 15

Мне совсем не больно. Мы плавно скользим вниз, хватая охапками воздух. Мы сидим в листве у подножия дерева, и Адам обнимает меня, точно ребенка. – Что ты там делала? – спрашивает он. – Какого черта ты туда залезла? – Собирала ветки для шалаша. – Пожалуй, твоя подруга была права. Я уже жалею, что дал вам так много.

Но он ничего мне не давал. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того, что его зовут Адам и у него под ногтями грязь. Я задумываюсь, стоит ли раскрывать ему мой секрет. – Я тебе кое-что скажу, – говорю я. – Обещай, что никому не расскажешь. Договорились?

Он кивает, но во взгляде читается сомнения. Я подсаживаюсь ближе к Адаму и говорю ему, что бы он посмотрел на меня. Он сияет разноцветными огнями. Адам светится так ярко, что мне видны его кости, а сквозь мерцающие глазницы-мир. – Я выздоровела! – Я так взволнована, что говорю с трудом. – Мне нужно остаться здесь, в лесу. Нужно бежать из современного общества со всеми его изобретениями: тогда я перестану болеть. Если хочешь, живи здесь, со мной. Мы выстроим шалаш, расставим капканы. Будем выращивать овощи.

В глазах Адама стоят слезы. Я вижу, как он плачет, и чувствую себя так, будто упала с небес на землю. – Тесса, – произносит Адам.

За его плечом в небе виднеется просвет; сквозь него доносится гулкое дребезжание спутника, от которого у меня зуб на зуб не попадает. Потом спутник исчезает, и остается только зияющая пустота.

Я прижимаю палец к губам Адама. – Не надо, – прошу я. – Ничего не говори.

Пятнадцать

– Я сижу в Интернете, – поясняет папа, указывая на свой ноутбук.. – Ты не могла бы расхаживать где-нибудь в другом месте?

Мерцание экрана отражается в стеклах его очков. Я сажусь на стул напротив. – Это меня тоже раздражает, – произносит папа, не поднимая взгляда. – То, что я здесь сижу? -Нет. -То, что я барабаню по столу? – Послушай, – перебивает меня отец, – я тут нашел врача, который разработал метод костного дыхания. Слышала о таком? – Нет. – Нужно представить, будто воздух, который ты вдыхаешь, окрашен в теплый цвет, вдохнуть его левой ногой, направить вверх по ноге до бедра и так же выдохнуть. И так семь раз, а потом повторить с правой ногой. Попробуешь? – Нет.

Папа снимает очки и смотрит на меня. – Дождь кончился. Может, возьмешь плед и посидишь в саду? Когда придет медсестра, я тебя позову. – Неохота.

Он вздыхает, надевает очки и снова утыкается в экран. Ненавижу его. Выходя из комнаты, я спиной чувствую папин взгляд и слышу тихий вздох облегчения.

Двери всех комнат закрыты, и в коридоре темно. Я на четвереньках поднимаюсь по лестнице, сажусь на верхнюю ступеньку и гляжу вниз. Темнота движется. Может быть, теперь я виду то, чего другим не видно. Например, атомы. Я прыгаю на попе вниз по лестнице и снова вползаю наверх; ковер приятно трет колени. В лестнице тринадцать ступенек. Сколько бы я их не пересчитывала, количество не меняется.

Я сворачиваюсь калачиком у подножия лестницы. Обычно тут садится кошка, чтобы об нее все спотыкались. Я всегда мечтала быть кошкой. Когда хочу, ласковой домашней, а когда и дикой.

В дверь звонят. Я крепче прижимаю колени к груди.

Из коридора выходит папа. – Тесса! – ахает он. – Ради бога!

Сегодня новая медсестра-широкая, как дирижабль. На ней клетчатая юбка из шотландки. Папа сконфужен. – Это Тесса, – поясняет он, указывая туда, где на ковре лежу я. – Она упала? – пораженно спрашивает медсестра. – Нет, она почти две недели не выходит из дома и от этого бесится.

Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, ее пышная грудь трясется. Руки у нее огромные, как теннисные ракетки. – Меня зовут Филиппа, – произносит медсестра, как будто это все объясняет.

Она ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив. – Значит, – говорит она, – сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо? – А как вы бы себя чувствовали на моем месте?

Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания. – Одышка, тошнота? – Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали мою историю болезни? – Извините ее, – просит папа. – У нее недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что все хорошо. Кажется, ее звали Шан. Она знает наш курс лечения.

Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринужденно, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать, и выставил себя полным идиотом. – Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, – поясняет Филиппа, – но это не всегда удается.

Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни. – Тесса, у тебя на руках синяки. – Я лазила на дерево. – Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю? – Мне не нужно переливания крови! – Все равно на всякий случай надо взять кровь на анализ.

Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась. – У папы все из рук валится, поясняю я медсестре, когда отец,надувшись, уходит на кухню. – Он постоянно ошибается.

Медсестра помогает мне снять рубашку. – И что ты об этом думаешь? – Мне смешно.

Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждем, пока он высохнет. – У вас есть парень? – интересуюсь я. – Я замужем. – А как зовут вашего мужа? – Энди.

Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я все время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего толком о себе не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне все. Вы верите в Бога? – спрашиваю я.

Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится: – Странный вопрос! – Так верите или нет? – Пожалуй, мне хотелось бы верить. – А рай? Вы верите в это?

Она достает из упаковки стерильную иглу: – Я думаю, рай-это прекрасно. – Это еще не значит, что он есть. Она бросает на меня строгий взгляд: – Ну, будем надеяться, что он существует. – Мне кажется, это все вранье. После смерти ничего нет.

Я начинаю ее раздражать. Филиппа смущается: – А что же происходит с душой, с энергией? – Обращается в небытие. – Знаешь,- замечает Филиппа, – существуют группы поддержки. Там ты можешь познакомиться с другими молодыми людьми с теми же проблемами, что и у тебя. – Ни у кого нет таких проблем. – Ты так думаешь? – Так оно и есть.

Я поднимаю руку, чтобы Филиппа смогла взять кровь из катетера. У меня под кожей пластик и металл; я наполовину робот. Медсестра набирает кровь шприцем и откладывает его в сторону. Крови у меня так мало, что в первом шприце она связана с физраствором. Наверно, за эти годы медсестры выкачали из меня всю кровь. Филиппа набирает второй шприц, переливает в пробирку и синей ручкой надписывает на этикетке мою фамилию. – Готово, – поясняет она. – Через час я позвоню и сообщу результаты. У тебя есть вопросы? – Нет. – У тебя есть лекарства? Я могу заглянуть к врачу и взять новый рецепт. – Мне ничего не надо.

Она поднимается с кресла и смеривает меня серьезным взглядом: – Тесса, ты, наверно, этого не знаешь, но наше управление здравоохранения может во многом оказать тебе поддержку. Например, мы можем помочь тебе вернуться в школу, пусть даже на неполный день, на несколько недель. Мне кажется, стоит подумать о том, как можно выровнять эту ситуацию.

Я смеюсь ей в лицо: – А вы бы на моем месте пошли в школу? – Наверно, мне было бы скучно целый день сидеть одной. – Я не одна. – Конечно, – соглашается она, – но твоему отцу это тяжело.

Вот идиотка. Разве можно такое говорить? Я сверлю медсестру взглядом. До нее доходит. – До свидания, Тесса. Я зайду на кухню поговорить с твоим отцом и уйду.

Папа предлагает ей фруктовый пирог и кофе, хотя она и так жирная, и медсестра соглашается! Нам надо предлагать гостям только полиэтиленовые пакеты на ботинки. А калитку пометить большущим крестом.

Я тихонько вынимаю из кармана папиной куртки сигарету, иду наверх и высовываюсь в окно Кэловой комнаты. Хочу посмотреть на улицу. За деревьями видна дорога. Проезжает машина. Еще одна. Проходит человек.

Я выдыхаю дым. Вдыхая, я каждый раз слышу, как свистят мои легкие. Быть может, у меня туберкулез. Надеюсь, что это так. У всех знаменитых поэтов был туберкулез; это признак глубоких чувств. Рак-это та унизительно.

Из дверей выходит Филиппа и останавливается на крыльце. Я стряхнула пепел ей на волосы, но она не заметила-прогудела «До свидания» и, переваливаясь, потопала по дорожке.

Я сажусь на кровать Кэла. Сейчас поднимается папа. Дожидаясь его, я хватаю ручку и пишу на обоях над кроватью: «парашюты, коктейли, камни, леденцы, ведра, зебры, сараи, сигареты, холодная вода из под крана». Потом нюхаю подмышки, кожу на руках, пальцы. Провожу рукой по волосам к затылку, потом обратно ко лбу, как по ворсу ковра.

Папы нет и нет. Я слоняюсь по комнате. Вырываю перед зеркалом волосок. Он темнее прежних и почему-то вьется- как на лобке. Я рассматриваю его, разжимаю пальцы, и он падает на пол. Я рада, что могу бросить лишний волос на ковер.