Бенджамин Вайсман - Господин мертвец Страница 15

Те несколько матросов, за которыми шпионит морская разведка, не являются героями нашей истории, даже несмотря на то что пересели в автомобили и ковыряются у себя в носу, делая вид, что они — рядовые налогоплательщики. История, которую я рассказывал, ждет нас, как преданная собака. Она мечтает получить в качестве поощрения что-нибудь сладкое да хорошую прогулку. Если бы я сам не собирался размяться, я бы, пожалуй, дал ей пинка, да так, чтобы она сдохла. Просто для того, чтобы разбить сердце всем сентиментальным людям. В зале суда Ветхий Завет оказывается под ладонью у каждого, и уверенная ложь, струящаяся после этого из их ртов, провозглашается новой истиной. Запомните, хорошие парни лгут. После всего вышесказанного давайте зададимся вопросом, как же государственный служащий, школьный надзиратель, мог совершить то, что совершил (искалечил, кокнул, отправил на тот свет, лишил жизни, прикончил, порешил) трех наших невинных сограждан на заре их жизни. Это выше человеческого понимания. Только подумайте: зажарил живьем! А потом обезглавил и выпотрошил, засунув их сердца, печенки и мозги обратно в их мертвые тела через разорванные задницы. Повторение этих действий в словесной форме может быть воспринято в некоторых кругах с тем же осуждением, что и сами эти отвратительные действия (кровь, пролитая мысленно, не отличается от крови, которой запачканы руки; это интеллектуальный эквивалент греха). Однако в кругу пацанов той банды, к которой принадлежат наши герои, прошедшие школу бездельничанья и лодырничанья, и где кишки и внутренности считаются чем-то забавным и захватывающим дух, кто-то должен это сделать. Но кто осмелится совершить нечто подобное? Кто смог бы изувечить и начать хихикать. Я лично стараюсь быть, как все: делаю то же, что и другие.

Итак, школьный надзиратель воззвал к Господу Богу Иисусу Христу, и как только вокруг него запрыгали языки пламени, уткнулся носом в земляной пол, отклячив свой массивный зад. «Господи, прости мою душу грешную! Я понял, что натворил. То есть я понял, что натворил, но никак не могу поверить в то, что я настолько глуп. Пожалуйста, пусть все это будет неправдой. Приставь им обратно их головы, и пусть они плюнут мне в лицо и обложат меня самыми скверными словами на свете». И в этот момент с потолка на веревочке спустился ангел. С крыльями и с нимбом — все как полагается. И обратился к школьному надзирателю. Он сказал, что в связи с тяжестью его преступления, ему придется стоять в снегу и звонить в колокол, взывая к Армии Спасения, до конца своей жизни, потому что Бог в данном случае ничем не может ему помочь. Вне его компетенции повернуть время вспять. Этим он не занимается и никогда не занимался. На этих словах крылья ангела загорелись, и пламя чуть не перекинулось на эфемерный нимб. И лишь тогда школьный надзиратель услышал чьи-то смешки, доносящиеся откуда-то со стропил, и увидел двух братьев, балансирующих на одной их балок. Очередной приступ гнева охватил все его существо. Может, он вообще не подходит для работы с детьми? Он моментально сцапал подвешенного мальчика-ангела, а затем отловил и двух оставшихся, связал каждого по отдельности и всех вместе и погнал в школу, словно каторжников в кандалах. На дверях школы висело объявление: «НА ВРЕМЯ ЛЕТНИХ КАНИКУЛ ШКОЛА ЗАКРЫТА». А это значит, что они и не обязаны были быть там. Они могли резвиться, сколько их душе угодно. Все это время он совершенно напрасно их преследовал.

В отсутствие школьных занятий надзиратель почувствовал себя совершенно бесполезным, отрезанным от мира и предоставленным воле волн. Он застонал как раненная корова. Его лицо перекосилось от боли, являя миру все новые и новые гримасы ужаса. Его руки — длинная левая и нормальная правая (казавшаяся короткой по контрасту с левой) — производили неконтролируемые движения в воздухе, словно полоски резины в аэродинамической трубе. Он разыскивал детей целую вечность. Он мог причинить им вред. Он причинил им вред. Разве он был рожден для того, чтобы убивать детей? Вот что его интересовало. Некоторые только этим и занимаются: истребляют их, словно игрушечных, и потом съедают с потрохами, словно кусочки сочного мяса. Надзирателю стало нехорошо. Он побрел вниз по улице и вдруг остановился. Постояв, он повернул налево, прошел какое-то расстояние и снова остановился. Свернув затем направо, он не выдержал и опять застонал. На дворе стоял июль месяц, а ему казалось, что скоро Рождество. Куда же подевались северные олени? Но и разгуливающих по парку беглых жирафов он не видел, и не было отчетов о нападении львов.

Мальчишки, которые все это время наблюдали за ним, вдруг заявили: «Ты вроде говорил, что мы можем плюнуть тебе в лицо. А еще пнуть и обложить матом? А там, глядишь, ты смог бы позволить нам и убить тебя. Мы могли бы для начала медленно порезать тебя, потом как следует отбили бы утюгом, подвесили головой вниз и напоследок освежили бы ледяной водой. Или кипяточком. Мы читали о таком в книжке про пытки, которую сперли из книжного. Когда у человека нет денег, он вынужден красть, чтобы выжить. Теперь мы знаем, например, как правильно загнать топор в спинной мозг или удушить при помощи рук, проволоки или резинового шланга. Мы выучили всякие медицинские словечки, которые приводят в ужас наших родителей, но производят впечатление на учителей». Тогда, как история Моби Дика олицетворяет борьбу буржуазии с пролетариатом в девятнадцатом веке, наша история могла бы стать миниатюрным олицетворением обратного.

На это школьный надзиратель, наш современный Ахав[3], наш представитель власти, которая постоянно эксплуатирует рабочий класс, сказал лишь: «Делайте что хотите. Можете даже обратить меня в свою веру».

Итак, вчетвером мы затолкали школьного надзирателя обратно в нашу крепость. Все деревянные сооружения полностью выгорели, и невредимым остался лишь наш бункер, сделанный из стали и бетона. К такому развитию событий мы были готовы уже много месяцев. Сжечь нас заживо, а потом кричать «Я невиновен! Я просто хотел вернуть их в школу!» — все это мы проходили. Уж кому не знать о деспотических стратегиях со стороны государственных служащих. Мы повалили школьного надзирателя на пол, а затем вздернули за лодыжки на потолочной балке при помощи веревки и груза. Так как мы еще не больно высокие и достаем ему где-то до пупка, нам пришлось воспользоваться лестницей. Процесс оказался довольно сложным, но мы справились, так как были организованы и мотивированы. Затем мы раздели его до гола. Его жирное брюхо выглядело довольно странно, повиснув в непривычном направлении. То-то мы всегда называли его свиньей. Хотя у нас и мысли не было, что он и вправду может выглядеть как свинья, если подвесить его голым вниз головой. И тут школьный надзиратель расплакался. Мы велели ему заткнуться и сказали, что он ведет себя как ребенок, но он никак не унимался. Тогда мы поставили ему под голову таз и только после этого достали свой скальпель. Мы произвели глубокий надрез через весь живот, и вниз побежала струя крови. Его внутренности вывалились наружу, как рождественские игрушки из переполненного мешка. Фиолетовые сосиски кишок выпадали из него прямо у него на глазах. Все они размотались сами собой без посторонней помощи, образовав на полу неровный круг около двух с половиной метров в диаметре. Школьного надзирателя вытошнило. И как назло, все мимо таза. Он не был на нас зол, но когда мы начали сшивать все обратно, оставив содержимое его брюха на полу, он громко возмущался, выражая свое несогласие. Мы влили в него полтора литра крови, взяв у каждого из нас примерно поровну. На следующий день мы спустили его вниз и уложили горизонтально, запихнув ему в рот четыре маленьких картошки. И он вроде бы даже им обрадовался и стал просить чашку кофе. Мы настояли на «кока-коле». Затем мы принесли ему стул. Сидя перед нами с кишками наружу, голый школьный надзиратель являл собой нашего личного монстра, укрощенного и вонючего, содрогавшегося в конвульсиях, будто кающаяся машина греха, — тип личности, особенности которого мы только начинаем постигать. Он придирался к швам на своем теле до тех пор, пока они совсем исчезли. Каждый день в одно и то же время мы слышали, как на улице лает собака. Мы принесли ему радио, чтобы он мог наслаждаться соревнованиями пивоваров. Мы сами из Висконсина. Школьный надзиратель заявил, что представляет себе все так живо, будто соревнования были настольной игрой. У игроков были весьма своеобразные имена, как, например, Юнт или Молитор. Прежде нам никогда не удавалось посмотреть своими глазами на то, как занимаются сексом. Так что нам очень хотелось, чтобы школьный надзиратель занялся сексом, и мы притащили ему лаявшую во дворе собаку. Она вела себя тихо, предварительно задобренная. Она облизала школьному надзирателю пальцы ног и лицо и сожрала пару метров его кишок. Офицер погладил кобеля по спине. Без злого умысла тот пометил пол. Видимо, пес нервничал. Он смотрел на нас умными и покорными глазами. Школьный надзиратель открыл кобелю пасть и вынул наружу его язык. Кобель вырвался и стал бегать кругами по бункеру с оглушительным лаем, пока мы его не остановили. Школьный надзиратель так ничему и не научился. За это мы помочились на него все разом. Ему это понравилось. Так мы провели свои летние каникулы. Двенадцатого сентября мы сперли из магазина пару огромных голубых джинсов и фланелевую рубашку для школьного надзирателя и попросили его это примерить. Это был первый день школьных занятий, и нам хотелось, чтобы он выглядел добрым и мягким, располагая к себе, а не отталкивая учащихся.