Висенте Бласко - Рассказы(Москва.- 1911) Страница 16

Сосдки изъ ближайшихъ садовъ заступались за нее. Старикъ вгонялъ двочку въ гробъ. Ея кашель ухудшался съ каждымъ днемъ. Но старикъ отвчалъ на это всегда то же самое. Надо было много работать:- хозяинъ не слушалъ никакихъ доводовъ въ день Св. Іоанна и въ Рождество, когда надо было вносить арендную плату. Если двочка кашляла, то только изъ притворства, потому что она неизмнно получала свой фунтъ хлба въ день и уголокъ въ кастрюльк съ рисомъ. Иногда она ла даже лакомства, напримръ сосиски съ лукомъ и кровью. По воскресеньямъ онъ позволялъ ей развлекаться, посылая ее къ обдн, какъ важную госпожу, и не прошло еще года, какъ онъ далъ ей три песеты {Песета – испанская монета (около 35 коп.).} на юбку. Кром того онъ былъ ей отцомъ; а дядя Тофоль, подобно всмъ крестьянамъ латинской расы, понималъ отношеніе отца къ дтямъ, какъ древніе римляне, т.-е. считалъ себя въ прав распоряжаться жизнью и смертью своихъ дтей, чувствуя къ двочк привязанность въ глубин души, но глядя на нее съ нахмуренными бровями и награждая ее изрдка пинками.

Бдная двочка не жаловалась. Ей тоже хотлось работать, потому что она тоже боялась, какъ бы не отняли у нихъ этого клочка земли; на дорожкахъ въ этомъ садик ей чудилась до сихъ поръ заплатанная юбка старой садовницы, которую она называла матерью, когда та ласкала ее своими мозолистыми руками.

Тутъ было собрано все, что она любила:- деревья, знавшія ее ребенкомъ, и цвты, вызывавшіе въ ея дтскомъ ум неясное понятіе о материнскомъ чувств. Это были ея дочери, единственныя куклы ея дтства, и каждое утро она испытывала одинаковое изумленіе при вид новыхъ цвтовъ, появившихся изъ бутоновъ; она слдила за ихъ ростомъ шагъ за шагомъ съ того времени, когда они робко сжимали свои лепестки, словно желая уйти и скрыться, и до тхъ поръ, пока они не сбрасывали со внезапною смлостью свои оковы, точно бомбы изъ благоуханій и яркихъ красокъ, и не расцвтали роскошно.

Садикъ плъ имъ безконечную симфонію, въ которой гармонія красокъ сливалась съ шумомъ деревьевъ и однообразнымъ журчаніемъ въ грязной и полной головастиковъ канав, которая была скрыта густою листвою.

Въ часы яркаго солнца, когда старикъ отдыхалъ, двочка бродила по саду, любуясь красотами своей семьи, разряженной въ честь чуднаго времени года. Какъ хороша была весна! Господь Богъ несомннно спускался въ это время съ высотъ, приближаясь къ земл.

Блыя атласныя лиліи высились какъ то лниво-граціозно, точно барышни въ бальныхъ платьяхъ, которыми бдная двочка много разъ любовалась на картинкахъ. Фіалки кокетливо прятались въ листьяхъ, но выдавали свое присутствіе чуднымъ запахомъ. Маргаритки красиво выдлялись въ зелени. Гвоздика покрывала грядки, какъ толпа въ красныхъ шапкахъ, и овладвала дорожками. Наверху магноліи покачивали своими блыми чашами, словно кадилами изъ слоновой кости, которыя испускали чудное благоуханіе, лучше, чмъ въ церкви. Иванъ-да-Марьи просовывали сквозь листву свои шапки изъ лиловаго бархата и, казалось, говорили двочк, прищуривая бородатыя лица:

– Двочка, милая двочка… мы засыхаемъ. Ради Христа! Немного воды.

Цвты говорили это, и она слышала ихъ жалобу, но не ушами, а глазами; и, несмотря на то, что у нея болли кости отъ утомленія, она бжала къ канав, наполняла лейку и крестила этихъ плутовъ, а они съ благодарностью кланялись ей подъ душемъ.

У нея часто тряслись руки, когда она перерзала стебли цвтовъ. Если бы это зависло отъ нея, то цвты оставались бы на мст, пока не засохли бы. Но необходимо было зарабатывать деньги, наполняя отправляемыя въ Мадридъ корзины.

Она завидовала цвтамъ при вид ихъ сборовъ въ путь. Мадридъ! Какъ то онъ выглядитъ? Воображеніе рисовало ей фантастическій городъ, роскошные дворцы, какъ въ сказкахъ, блестящія залы съ фарфоромъ и зеркалами, отражавшими тысячи огней, красавицъ-дамъ, сверкавшихъ цвтами. Эта картина была такъ отчетлива, какъ будто она видла все это въ прежнія времена, можетъ быть даже до своего рожденія.

Въ этомъ Мадрид жилъ молодой сынъ хозяевъ дома, съ которымъ она часто играла въ дтств. Она краснла при воспоминаніи о тхъ часахъ, которые они просиживали вмст въ дтств на склонахъ горы, и она слушала сказку о Золушк, презрнной двочк, внезапно преобразившейся въ гордую принцессу.

Вчная фантазія всхъ одинокихъ двочекъ являлась вслдъ за этимъ и дотрагивалась до ея лба своими золотыми крыльями. Она видла, какъ у калитки сада останавливается роскошная карета, и красивая дама зоветъ ее:- Дорогая моя, наконецъ то я нашла тебя,- точь въ точь, какъ въ сказк.

Затмъ являлись роскошныя платья, дворецъ вмсто дома, и въ конц концовъ, ввиду того, что не всегда существуютъ свободные принцы для выхода за нихъ замужъ, она скромно довольствовалась тмъ, что выходила замужъ за сына хозяевъ.

Почемъ знать, что будетъ? И когда она возлагала больше всего надеждъ на будущее, дйствительность пробуждала ее къ жизни въ вид грубаго пинка, и старикъ говорилъ самымъ рзкимъ голосомъ:

– Вставай, пора уже.

И она снова принималась за трудъ и мучила землю, которая жаловалась, покрываясь цвтами.

Солнце такъ палило, что на деревьяхъ трескалась кора. Въ теплую утреннюю зарю люди потли на работ, точно въ полдень, и, несмотря на это, двочка все больше худла и кашляла.

Казалось, что цвты забирали себ румянецъ и жизнь, которыхъ недоставало ея лицу, и она цловала ихъ съ необъяснимою грустью.

Никому не пришло въ голову позвать доктора. Къ чему? Доктора стоятъ денегъ, и дядя Тофоль не врилъ въ нихъ.

Животныя знаютъ меньше людей, а прекрасно проживаютъ свой вкъ безъ докторовъ и аптекъ.

Однажды утромъ на рынк сосднія торговки стали перешептываться между собою, съ состраданіемъ глядя на двочку.

Чуткое ухо больного ребенка разслышало все, что он говорили. Ей суждено было пасть, когда будутъ падать листья.

Эти слова стали преслдовать ее всюду. Умереть… Хорошо, она покорялась судьб, но ей было жаль старика, который останется безъ помощницы. И еще если-бы она умерла по крайней мр, какъ мать, въ расцвт весны, когда весь садъ весело-безумно переливалъ яркими красками, а не тогда, когда земля оголяется, деревья похожи на метлы, и поблекшіе зимніе цвты печально глядятъ съ грядокъ.

Когда будутъ падать листья!… Она ненавидла деревья съ голыми втвями. Они казались ей осенними скелетами. Она убгала отъ нихъ, точно ихъ тнь приносила несчастье, и обожала одну пальму, посаженную монахами сто лтъ тому назадъ, стройнаго великана съ короною изъ покачивающихся перьевъ.

Эти листья никогда не падали. Двочка подозрвала, что это можетъ быть глупость, но ея стремленіе ко всему чудесному пробуждало въ ней надежды, и, подобно человку, ищущему исцленія у чудотворнаго образа, бдная двочка проводила краткія минуты отдыха у подножія пальмы, защищавшей ее тнью своихъ острыхъ листьевъ.

Тамъ провела она лто, глядя, какъ солнце, не грвшее ее, поднимало пары отъ земли, точно желая вырвать цлый вулканъ изъ ндръ ея. Тамъ застали ее первые осенніе втры, срывавшіе сухіе листья. Она длалась все печальне и худе, и слухъ становился такимъ чуткимъ, что она слышала самые отдаленные звуки. Блыя бабочки, порхавшія вокругъ ея головы, прилипали крылышками къ ея лбу, смоченному холоднымъ потомъ, точно желая увлечь ее въ иной міръ, гд цвты рождаются сами, не вбирая въ благоуханіе и яркія краски ничего отъ жизни тхъ, кто ухаживаетъ за ними.

____________________

Зимніе дожди не застали уже двочки. Они пролились на согнувшуюся спину старика, работавшаго попрежнему съ лопатою въ рук и съ опущеннымъ въ землю взоромъ.

Онъ покорялся судьб съ равнодушіемъ и отвагою покорной жертвы нужды. Работать, много работать, чтобы не знать недостатка въ кастрюльк съ рисомъ и въ плат хозяину!

Онъ былъ одинъ, Двочка ушла за матерью. Единственное, что оставалось ему, была эта измнница-земля, которая сосала людей и собиралась высосать и его, земля, вчно покрытая цвтами, благоухающая и плодотворная, точно смерть не проходила по ней. И ни одна роза не засохла даже, чтобы проводить бдную двочку въ путь.

Въ семьдесятъ лтъ старику приходилось работать за двоихъ. Онъ копался въ земл съ еще большимъ упорствомъ, чмъ прежде, не поднимая головы, и относясь вполн равнодушно къ окружавшей его обманчивой красот природы, зная, что она продуктъ его рабства, желая только выгодно продать эту красоту и срзая цвты съ такимъ же чувствомъ, точно онъ косилъ траву.

Весь театръ былъ охваченъ восторгомъ. Какой дебютъ! Какое чудное представленіе Лоэнгрина! Какое сопрано у этой артистки!

На красномъ фон креселъ въ партер виднлись головы мужчинъ и неподвижныя башни изъ лентъ, цвтовъ и тюля, не склонявшіяся другь къ другу ни отъ скуки, ни для болтовни; въ ложахъ царила полная тишина; нигд не было слышно разговоровъ даже вполголоса. Наверху, въ адской галлере, называемой въ насмшку раемъ, восторгъ вспыхивалъ шумно и неизмнно, словно глубокій вздохъ удовлетворенія, каждый разъ, какъ раздавалось нжное, сильное и мощное сопрано. Какое чудное представленіе! Все въ театр казалось новымъ. Оркестръ состоялъ изъ ангеловъ. Даже центральная люстра свтила ярче.