Зершторен - Александр Александрович Заборских Страница 16

любить? Но тут же мне на ум приходит вполне себе существующий факт, живописующий о всём том мракобесии, которое до сих пор жрёт и глодает человеческие рассудки, не давая людям тем самым стать цивилизованными существами, а заставляет прозябать в личинах грязных вонючих обезьян. Удивительно, но во многих городах Казахстана, казалось бы, современном государстве, и по сей день живёт традиция сватовства, а если просто и на чистоту, то девушку может присвоить себе любой, кому не лень: украсть, надеть на неё ошейник и сказать, что она его жена. На желания самой девушки всем, в том числе и родителям, плевать. И всё это – традиции. К слову о том, насколько ж это всё глупо и нелепо – им следовать: рубить на куски беззащитных дельфинов или делать из собственной дочери самку, безвольную и бессловесную суку для супружеских случек.

Лёжа на кровати, я представляю казахских девушек, плачущих, взывающих к равнодушным родителям о пощаде, о помощи, чтоб они её защитили. Но те лишь помогают будущему супругу, истекающему слюной и пакостной половой слизью, волочить вырывающуюся, визжащую дочь к машине, чтобы отвезти ту на свадьбу. Силой принуждают надеть платье. Поцеловать мужа. Лечь с ним в постель. Угрожая отречением и проклятием…

Борат Садгиев и Саша Барон Коэн вместе с плеядой авторов-сценаристов были правы – их едкая ирония превзошла все мыслимые и немыслимые ожидания.5

И сейчас, засыпая, я мысленно говорю:

«Пошли бы к чёрту все эти дебильные традиции конченных ретроградных дегенератов!»

«Пошли бы к херам все их каноны и законы морали и нравственности!»

«Ликуйте, сучьи испанские изверги, очередной забитой туше быка!»

«Я никогда не прощу датчанам багровые воды у Фарерских островов!»

«Не прощу ни одной скудоумной казахской бабке загубленную жизнь её внучки!»

«Не прощу тех озверевших родителей, что отдают своих взывающих о помощи дочерей на растерзание этим примитивным собственникам и деспотичным трахалям!»

«Я – нигилист».

«Я – ненавистник всего рода людского».

За его лицемерие, ханжество и откровенную тупость.

Постмодернизм – это не то, что принято считать постмодернизмом. Не тот теоретический бред, который продекламировал мне писатель в своё время, рассматривая чужие, совокупляющиеся срамы.

«Я против!»

Постмодернизм – это пыточная камера, заставляющая людей говорить только правду.

Его границы размыты. Потому что их нет.

И в первую очередь – нет традиций. Нет силков. И нет механизмов сдерживания. Нет рамок. Единый поток. Ошпаривающий до самого мяса и костей. Поток сознания. Воображения. Поток грязи и вонючей тошнотины. С чистого листа. С нулевой точки. С нулевого часа. Ниспровергатель устоев и авторитетов.

Пыточная камера, заставляющая людей говорить только правду.

Натурализм новой эры.

Так стыдно, как не было ещё никогда.

..................................................................................................................................................

Финал

Я не слышу зла.

Я не вижу зла.

Я не произношу зла.

Я его не совершаю.

Зло – первозданное, никем и ничем не тронутое – вызревает внутри меня.

Пролегомена

В последнее время я сплю очень чутко.

Не помню, в какую из ночей или дней это началось. Просто как-то заметил, что пристально слежу за тем, как гудит мотор моего холодильника. Но что самое неприятное в этой ситуации – я не могу отвлечься от этого чудовищного звука, пока тот не кончится промежуточным отключением мотора. В это время я фанатично убеждаю себя и принуждаю заснуть. Но холодильник включается снова, и мне опять слышится этот назойливый, дребезжащий бубнёж долбанной железяки.

Я ворочаюсь. Злюсь. Сердце начинает колотиться в груди. Кровь стучит в ушах и шее. Меня всё это бесит. Бесит, что не могу просто-напросто уснуть, как нормальный человек. Не могу уснуть из-за какой-то чёртовой колымаги, которая всё зудит и зудит мне под ухо: «Бдрррр…» Моментами мне кажется, что холодильник просто издевается надо мной, специально нагнетая свои утробные оры. Я уже даже не обращаю внимания на мошек, потому что каким-то чудесным образом эти твари меня больше не допекают своим жужжанием, своим писком, укусами. Теперь передо мной встала другая проблема. Грохочущий холодильник, который не даёт мне отдохнуть.

Я обречённо перекатываюсь на спину и начинаю пялиться в потолок.

Порой я вскакиваю с кровати и взбешённый иду к этой растреклятой белой херне, потому что мне отчётливо кажется, что в общем шуме моторного гоготания появились тренькающие нотки стекла. Я сильным, озверевшим рывком распахиваю дверцу – зажигается свет. Опухшими глазами шарю по полкам с едой в поисках этой ублюдочной банки, которая бьётся о другую такую же ублюдочную стеклянную тару и гремит. Но заспанным взглядом я ни черта не нахожу и с грохотом захлопываю морозильный белый ящик. С грохотом! Так, что все его внутренности: пластиковые полочки и футляры для яиц, сами яйца, бутылки с не знаю чем, остальная упакованная-переупакованная снедь – всё это жалобно взвизгивает и гремит, долбится о стенки и другие предметы внутри. Мне хочется, чтоб там что-нибудь вдребезги разбилось. Я хочу, я надеюсь, что эта стекляшка, трущаяся о другую такую же стекляшку в приступе блядской похоти, сместится куда-нибудь в сторону от моего удара дверцей, и этот ужасный, нервирующий дребезг перестанет насиловать мои нервы, уши, меня в целом и даст мне поспать.

Я снова ложусь. Нет. Я злобно рушусь на постель, взметая вверх столпы невидимой пыли и крошек. От злости мне хочется в мясо разорвать и кровать.

Сердце всё не уймётся. Пульс не снижается. И я всё слышу и слышу этот паскудный звук. Это жужжание. Меня трясёт. Мои веки дёргаются, как и верх переносицы. От психа щекочет запястья и ляжки. Мышцы, мои руки и ноги хотят что-нибудь разбить, разорвать, раскромсать, растоптать, уничтожить, сплющить, причинить чему-нибудь невыносимые страдания и колющую, давящую боль в отместку тех мук, что сейчас испытываю я, в который раз прослушивая эту душераздирающую и мозгисъёживающую чертовщину из фреонных недр морозильного гроба. И всё же как-то мне удаётся уснуть. Как и все остальные ночи, когда мне не спится и когда я развлекаю себя тем, что придумываю различные способы расквитаться с той пыточной машиной, которая в обилие морозит бройлерные трупы и мёртвые куриные яйцеклетки для моих обедов и ужинов…

Я засыпаю. Я сплю. Но узнаю об этом только проснувшись.

С головной болью.

Совсем не выспавшись.

Мне снились сны, больше похожие на патологию умалишённого. На бредни человека с расстройством психики на почве сексуального насилия в детстве. Мне снилось то, как я ублажаю кого-то оральными ласками. Мы сплелись друг с другом в позе «69», и