Город, названный моим именем - Сергей Базаров Страница 16

– А ты представь, вдруг ни с того ни с сего тебе захотелось поесть, – Сомерсет ходит по комнате, жестами приукрашивает свою речь. – И ты пошел в столовую или в какое-нибудь кафе, а на дверях табличка с надписью «Все продукты испорчены, 30 человек уже отравились», а рядом фотографии этих продуктов, гниющих и червивых, что бы ты сделал?

– Я вряд ли бы пошел туда есть, – говорю, смеясь. – Наверно у меня вообще бы аппетит отшибло.

– Ты сам ответил, что делать, собирайся, – говорит он мне.

– Куда? – я начинаю путаться в происходящем.

– Вывешивать рекламу гниющих решений в соответствующем месте.

– Что? Но это же вандализм? – не ожидал, что он реально предложит мне этим заниматься.

– Большинство решивших сделать аборт передумывают у стен абортариев. Вандализм? Ты переживаешь за бетонные стены больше, чем о тех, кто завтра перечеркнет свою жизнь и жизни своего поколения, – тон Сомерсета повышался. – Девушки становятся бесплодны, приобретают различные болезни, сопровождающие остаток дней, в конце концов, смерть происходит от последствий и во время операций, как отважно, да? Так хотела убить своего ребенка, что не пожалела собственной жизни. Матери дают своим дочерям деньги на истребление внуков, псевдоотцы грозятся разрывом отношений, все твердят, что это лишь сгусток неодушевленной плоти, но сердце зародыша начинает биться уже на третьей неделе! Крики народившихся людей доносятся до уголков всей вселенной, они кричат так громко, что мы не слышим их, – я слушаю его, не дыша. – Только представь: творцы шедевров культуры, политики и выдающиеся ученые, просто те, кто мог бы радоваться жизни, умирают по решению собственной матери, только потому, что это стало обыденным делом! – Сомерсет садится на диван, устав ходить туда-сюда. – Ты говоришь, вандализм? – тычет в меня пальцем. – Вандализм – это разрушение культурных ценностей. Знание, как остановить процесс абортов и не сделать этого, – вот это вандализм.

Эфа Элпис говорит: «Когда не знаешь, что делать, послушай голос своей души». Моя душа молчит, на это молчание разум отвечает: «Да!»

– А как же охрана? – говорю, вставая, надеваю пальто, дав понять, что он убедил меня, в ответ последовала довольная улыбка, прячущаяся под маской.

– Охранник предупрежден, мы сегодня познакомились, он ждет нас, – Сомерсет крутит на пальце брелок с ключами от машины, желая скорее поехать.

– Это незаменимый плюс, – говорю я. – Страха быть пойманным нет, а значит и работа выйдет качественней. Что в пакетах?

– Краска в баллончиках, идем уже!

– Я не умею ими рисовать, – я останавливаюсь.

– Послушай, – Сомерсет взял пакеты с краской и дал их мне. – Мы не знаем, какие результаты это даст, но это не дает нам поводов для сомнений, даже один родившийся человек, благодаря твоему решению, может изменить весь мир. Неважно, рисовал ты таким способом или нет. Неважно, какой инструмент в твоей руке, важно твое воображение, видение цели.

Сомерсет за рулем машины, оставленной нам Марком, его глаза блестят идеей. Я сижу рядом, собираю кусочки сегодняшнего дня в одну картинку.

Охранник с именем Рем, бывший военный, он гнался бы за мной с диким ревом, размахивая резиновой дубинкой, если б рядом не было Сомерсета. Сомерсет рядом, и Рем улыбается, волоча по асфальту трехметровую стремянку для меня.

Пример с гниющей едой идеален только для услуг, направленных на сферу питания, для места, где убивают детей нужно что-то более соответствующее, что-то более отвратительней.

Силуэт девушки. Короткое синее платье, в волосах вместо ободка солнцезащитные очки, в одной руке – телефон со стразами, другой рукой она бросает в горящую адским пламенем бездну своего ребенка, который пожелал стать человеком в неудобное для нее время. В ее глазах безразличие, холодный взгляд, в глазах ребенка – слезы, он тянет розовенькие ручки к ней, сгорая в огне.

«Карьера – взамен на жизнь своего ребенка»

«– Как вы добились успеха?

– Я выбрасывала все мешающее из своей жизни»

Лозунги придумывал Сомерсет, основываясь на ассоциациях представленных ему работ.

Еще одна девушка кидает ребенка в мусорный бачок, со всей нежностью поглаживая котенка, сидящего на ее коленях.

«Я не кусок мяса, как тебе сказали! Я живой человек, который хотел любить…»

Со стороны были слышны лишь звуки шипения баллончиков и эмоциональные выкрики придуманных Сомерсетом фраз, неустанно бегающего вокруг меня.

Девушка со взглядом, наполненным сомнениями, оборачивается и смотрит на своего ребенка, лежащего на грязном асфальте улицы. Ее парень, предназначенный быть отцом этого малыша, тянет девушку за руку. Вокруг младенца бегают крысы и псы.

«Мама и папа, живите легко и непринужденно, ведь вы избавились от меня, одно лишь знайте, несмотря ни на что, я продолжаю вас любить».

Уже светало, как наш с Сомерсетом подарок будущим детям близился к завершению. Обычные трехметровые стены абортария стали благородной почвой для моего лучшего творения за всю сознательную жизнь. Мы, измазанные краской с ног до головы, усталые и сонные, но все эти последствия кропотливой работы покрывает глубокое чувство – чувство радости за содеянное. Я возвращался домой с приятным ощущением завершенности, в машине играла медленная инструментальная музыка, на улице появлялись еще не проснувшиеся зеваки. Длиннющий, эмоциональный день обещал продолжительный, крепкий сон.

Сегодня я обрел новый дом, смерть открыла мне свое лицо, я спас прекрасную девушку, какой-то сумасшедший хотел меня убить, благодаря моему воображению, возможно, сотни детей появятся на свет.

Непредсказуемость – одно из правил независимости.

Глава седьмая

Avortement рассказ

«Посвящается всем тем, кто имел право на жизнь, но так и не сделал ни единого глотка воздуха…

Всем тем, кто мечтал быть сыном или дочерью, мужем или женой, отцом или матерью…

Всем, кто желал быть частью украшения этого мира…

Тем, кто на себе прочувствовал предательство самого близкого человека и отдал свою жизнь, чтобы не обременять его…

Посвящается всем вечно плачущим в одиночестве… Всем неродившимся детям…»

Я никогда не видел свет, поэтому темнота вокруг не пугает меня…

Я не знаю вкуса воздуха, от того не боюсь задохнуться…

Про таких, как я, говорят: «Они ничего не чувствуют, не слышат, не осознают», но, если даже цветы влюбляются в людей, стоит ли невинной душе приписывать безразличие? Да, я не умею добывать пищу, выбирать атрибуты для украшения тела и подстраивать стрелки времени под ежедневное расписание. Все то немногое, в чем нуждается мое существование, я получаю от Тебя, самого близкого, родного и любимого мне человека, и за это Ты называешь меня «паразитом». Я слышу Твои мысли….

Будешь Ты плакать или же облегченно улыбнешься, когда вернешься домой, мне никогда не узнать.