Алистер Кроули - Дневник наркомана Страница 17

     Лу  и я, мы оба чувствовали полнейшее  изнеможение. Она лежала  на моей груди, взяв  меня за руку. Я заметил, как ко  мне возвращается сила, по зову ее слабости. И  любовь наша  произросла заново  из  угара пустой темноты. Из меня улетучилась  всякая  страсть; и  в этом  искупительном омовении мы были крещены и наречены именем Любви.

     Однако,  несмотря на  усилия природы избавить нас от излишков  принятой нами отравы,  сказывался  остаточный  эффект. Прибыв  в отель,  мы,  вопреки сильной усталости, уговорили, ясное дело, Фекклза с Аидэ подняться к нам для финальной выпивки. Но глаза  наши  не  хотели  оставаться  открытыми; и  как только они ушли, мы сделали все, чтобы как можно скорее залезть под простыни нашей двуспальной кровати.

     Едва ли нужно  рассказывать моим женатым друзьям, что в предыдущие ночи процесс отхода ко сну представлял собою весьма  дотошный ритуал. Но в данном случае, это была просто попытка побить рекорд по скорости. Прошло пять минут с момента ухода Феккльза и Аидэ, и свет в нашем номере погас.

     Я воображал, что засну мгновенно. На самом деле, понадобилось некоторое время, чтобы  понять, что ничего  так и не  выйдет. Я  находился в состоянии наркоза,  которое трудно отличить  от сновидения.  В  действительности, если начать   подыскивать  определения   и  объяснять  различия,  чем  дальше  вы заберетесь в своих размышлениях, тем темнее будет суть противоречия.

     Но глаза мои определенно  не  были закрыты; я  лежал на спине, а  между тем, засыпаю не иначе  как  на правом  боку, или,  что  в  достаточной  мере странно, в сидячем положении. И пока  я так лежал, мысли  мои принимали  все более осмысленный вид.

     Вам известно  как  незаметно блекнут  мысли,  когда  засыпаешь.  И вот, пожалуйста, они, словно волна в приемнике, блекли наоборот.

     Я оказался практически лишен желаний физического плана. Как будто стало невозможно желать шевелиться или говорить. Я  купался в океане чрезвычайного спокойствия. Мой  ум  работал, но  он был  активен  исключительно  в  особых пределах. Такое впечатление, что я не управлял ходом моих мыслей.

     В  обычном состоянии сей  факт меня бы  крайне раздражал. Но  сейчас он вызвал   у  меня  лишь  любопытство.  Я  попробовал,  в  виде  эксперимента, зафиксировать мысль на чем-нибудь определенном. Технически  мне  было это по силам,  но в тоже время, я сознавал, что рассматриваю такую попытку, как  не стоящую  усилий.  Я так же  приметил, что  все  мои  мысли были единообразно приятны.

     Любопытство побудило меня сосредоточиться  на идеях,  которые нормально являются источником  раздражения  и беспокойства. Сделать  это  не составило труда, но они меня  больше  не  огорчали.  Я начал вспоминать происшествия в прошлом, которые практически стерлись из памяти  благодаря свойству рассудка блокировать источники раздражения.

     Я открыл,  что данная утрата памяти была  кажущейся,  а не  реальной. Я вспоминал каждую деталь  вплоть  до  ее  мельчайших подробностей;  но  самые досадные  и унизительные пункты  ничего  для меня не значили. Я наслаждался, вспоминая  их, не  меньше,  чем читая грустную сказку.  Я мог бы  зайти  еще дальше,  и  утверждать, что  неприятные  случаи  были предпочтительнее  всех прочих. Тому  причина,  полагаю,  была оставленная  ими  на памяти  отметина большой глубины. Наши души выдумали память, так сказать, с целью регистрации осознанных опытов, и  посему  чем глубже каждый  опыт ощутим, тем лучше наши умы выполняют намерения наших душ.

     "Forsitan haec olim meminisse juvabit" (Кто-то,  быть может,  и кое-что вспоминает, ликуя),  -  говорит  Эней у  Вергилия,  перечисляя свои  тяготы. (Странно,  между прочим! Я цитировал латынь не  более дюжины  раз с тех пор, как  кончил  школу).  Вот  так - наркотики, как старость,  убирают  недавние воспоминания, и оставляют, оживляя, чьи-то давно забытые идеи.

     Глубже всех инстинктов укоренено в нас наше страстное желание все знать по опыту. Вот почему  все  попытки утопистов сделать из нашей жизни приятную рутину, всегда вызывали в душе человека подсознательное отвращение и бунт.

     Прогрессирующее   благополучие   викторианской  эпохи,  вот  что  стало причиной  Великой  Войны.  То  была  реакция школьника,  которому  запретили играть.

     Это курьезное состояние ума обладало неизменным качеством; поток мыслей протекал через  мой мозг,  подобно  неотразимой реке. Я чувствовал, что  его невозможно остановить,  и даже  сколько-нибудь изменить его течение.  В моем сознании было нечто от свойств неподвижной звезды, что движется в космосе по закону своей  неизменной судьбы.  И этот поток влек  меня от  одного  набора мыслей  к другому,  медленно  и  без  нажима; это  походило  на приглушенную симфонию. Она  включала все возможные воспоминания, меняющиеся  незаметно из одного в другое без тени намека на дисгармонию.

     Я сознавал, что время летит, потому что где-то далеко пробили церковные часы с огромными, неисчислимыми  интервалами. Из  них мне  стало ясно, что я устроил себе белую ночь. Рассвет  ворвался ко мне через открытые французские окна балкона.

     Века,  долгие  века  спустя, раздался колокольный  звон, возвещавший об утренней мессе; и постепенно мои мысли стали замедляться, тускнеть; активная радость мышления стала  пассивной. Мало-по-малу на  мои мечтания легли тени, затем наступило забытье.

     ГЛАВА VI

     БЛЕСК НА СНЕГУ

     Когда я  проснулся, Лу уже была  полностью  одета.  Присев на край моей постели, она взяла меня за руку, и склонила лицо, подобное бледному  цветку. Она увидела, что  я  уже не  сплю и ее  уста опустились  на мои с изысканной нежностью. Губы ее были крепки и мягки; их поцелуй возвратил меня к жизни.

     Она была необычайно бледна и ее жесты отличались безволием и томностью. Я осознал, что и сам крайне изнурен.

     - Я так и не смогла заснуть, - призналась она, - и перед  этим, как мне казалось, я довольно долго пыталась привести себя  в порядок.  Мысли в  моей голове метались как сумасшедшие - прекрасно я провела время - лучше  некуда! Я просто  не  могла встать, пока не вспомнила, что этот тип,  Фекклз, сказал насчет  похмелья,  мол,  чем  ушибся, тем  и лечись. Итак, я  выкатилась  из постели, доползла до Г. и взяла одну маленькую щепотку,  и села на пол, пока он не подействовал. Все-таки это великая вещь, если приноровиться. Он привел меня в  норму за одну минуту. Так  что я приняла ванну  и нарядилась во  все это. И  я все еще чуточку под  ним... Ты согласен, что мы переусердствовали, ведь правда, Петушок?

     - Спрашиваешь, - вяло ответил я. - Хорошо, что у меня есть нянька.

     - Так  точно, - сказала Лу со странной  улыбкой. -  Его величеству пора принять лекарство.

     Она  подошла  к  бюро  и принесла мне  дозу  героина. Эффект  получился удивительный! Казалось, я не могу шевельнуть ни единым мускулом, как если бы лопнули  пружины  всех  моих  нервов. И  вот,  за  две  минуты  одна понюшка полностью вернула мне дееспособность.

     Правда, едва ли в ней была хотя бы доля радости. Да, я нормально пришел в  себя,  но оказался не в  том состоянии, которое  можно  было  бы  назвать хорошей формой. Я был  вполне способен сделать все, что потребуется, но  мне как-то не очень хотелось это делать. Я решил, что мне помогут ванна и душ; и в самом деле, одеваясь после них, я чувствовал себя совсем по-другому.

     Воротясь в гостиную, я застал Лу танцующей вокруг стола изящный  танец. Она  набросилась на меня  как  дикий  зверь, повалила на кушетку, и осыпала, примостившись сбоку на коленях, страстными поцелуями.

     Но  она  догадалась, что я  не  в  том  состоянии, чтобы как-то  на них ответить.

     -  Тебе по-прежнему требуется нянька, - весело рассмеялась она, сверкая глазами,  обнажая  блестящие  зубы  и ноздри, трепещущие от возбуждения.  На кончике прелестно вьющегося локона я увидел, как знакомо блеснул кристалл.

     Она побывала в снежной буре!

     Моя хитрая кривая улыбка дала ей понять, что я догадался о ее замыслах.

     - Да,  - возбужденно вымолвила она. -  Теперь я вижу, как это делается. Приводишь себя в порядок с помощью Г., а потом вдогонку принимаешься и за К. Давай, подставляй лапу.

     Ее рука дрожала от возбуждения. Она  открыла ладонь,  и на  ней мерцала горстка искристого снега.

     Я втянул  ее  с подавленным восторгом. Я  знал,  что какие-то несколько секунд отделяют меня от заражения ее неистовым и великолепным опьянением.

     Кто это  сказал, что вам достаточно посыпать солью хвост птицы  и тогда вы сможете ее поймать? Наверное, этот субъект возомнил себя знатоком данного дела, но он все перепутал. Все, что вам нужно  сделать,  это  попасть снегом себе в нос, и тогда-то вы уж точно поймаете любую птицу.