Ирвин Уэлш - Альковные секреты шеф-поваров Страница 17

Убью гниду.

Кей округлила глаза: она ожидала ответа. Скиннер промямлил что-то вроде «Да, парень как парень», и по ее изменившемуся взгляду понял, что она уловила в его голосе отзвуки тайной злой силы, доселе незнакомой, молчавшей даже в самые темные и пьяные минуты. И эту силу разбудил в нем Кибби… Пытаясь обуздать эмоции и взять ситуацию под контроль, Скиннер предложил отметить помолвку в баре на улице Роз.

Одним тостом дело, конечно, не ограничилось, и скоро Кей поняла, что ей уже хватит, но Скиннер только вошел во вкус; теперь уже настал ее черед брать ситуацию в свои руки. Она стала говорить о планах на будущее, о том, в каком районе лучше жить. Не прошло и пяти минут, как она вдохновенно обставляла их воображаемый дом.

Скиннер поначалу снисходительно подыгрывал, но когда речь зашла о детях, почувствовал знакомое раздражение. Во-первых, дети сулили безнадежное рабство, конец веселой жизни. Во-вторых — и это главное,— прежде чем принимать родительские обязанности, он должен был непременно узнать, кто его отец. Они начали спорить. У Кей в глазах блестели слезы: она видела, как волшебство драгоценного дня растворяется в мутных потоках пива и виски.

— Зачем обязательно столько пить?— горько недоумевала она.— Я знаю, твоя мать не такая! И отец не такой… Ведь не такой?

Скиннер ощутил во всем теле холодную боль, словно гигантское насекомое вцепилось острыми жвалами.

— Нет, конечно,— солгал он, ерзая от стыда.— Здоровяк, ни капли в рот не брал.

Поток злобных мыслей устремился в новое русло, к матери. У нее тоже не было братьев и сестер! И вообще никого, кроме единственного сына. Почему же она молчит? Держит на руках все козыри — и закрывает тему всякий раз, как встает вопрос об отце!

Разве я слишком многого требую? Он что, изнасиловал ее? Оказался педофилом? Что он ей сделал?

— Ну тогда… почему?— Кей вопросительно указала на пивную кружку.

Мать рассказывала, что ее отец, которого Скиннер почти не помнил, любил закладывать за воротник, пока не умер от инсульта.

— Мой дед был алкоголиком.— Скиннер пожал плечами.— Наверное, передалось через поколение.

Кей посмотрела на него, открыв рот.

— Боже, ушам своим не верю! Говоришь, словно гордишься.

— Знаешь, я так хотел бы встретиться с отцом,— с неожиданной тоской произнес Скиннер. И удивился своим словам не меньше, чем Кей. До сих пор он никому, кроме матери, в этом не признавался.

Кей убрала с глаз волосы, придвинулась вплотную, стиснула ему руку:

— Твоя мама о нем не рассказывает?

— Сначала она шутила, что мой отец — Джо Страммер из «Клэша».— Скиннер горько усмехнулся.— У нее хранится альбом с автографом, гребаная драгоценность… Меня даже в школе за это лупили: не ври типа, что твой отец из группы «Клэш».— Он прищурился, смакуя воспоминание.— Затем были Билли Айдол, Жан-Жак Бернел, Дэйв Вэниан… каждый панк-рокер, что давал концерты в Глазго или в Эдинбурге. Дошло до того, что я штудировал рок-журналы, искал похожих на меня музыкантов. Ну что взять с ребенка… А она просто пудрила мне мозги. Я даже по улицам ходил, заглядывал в лица незнакомым мужикам — особенно тем, что улыбались. Диву даюсь, как меня не похитил какой-нибудь педофил… А теперь она вообще замкнулась, ничего не говорит.— Скиннер поднял кружку, сделал большой глоток.— Где-то раз в три года я поднимаю тему, она устраивает истерику, мы ругаемся… вот и все.

Кей снова нервно поправила прическу, посмотрела на свой бокал. Решила, что не будет допивать.

— Твоя мать его здорово ненавидит.

— Это же нелепо! Так ненавидеть другого человека…— Скиннер осекся, вспомнив лицо Кибби, его верблюжьи глаза.— Я имею в виду — ненавидеть так долго,— пояснил он неуклюже.

А ведь я действительно ненавижу Кибби. Я ничем не лучше ее. Почему Кибби, что он мне сделал?

Если бы только Кибби испарился, уехал, перевелся назад в округ Файф! Если бы он исчез из моей жизни!..

Стены, выкрашенные в ярко-желтый цвет, небесно-голубые шторы на узких окнах… Домашний интерьер маленькой уютной палаты разбивался об алюминиевый блеск больничной койки. Из стены торчал коленчатый манипулятор, к нему крепился телевизор. Еще имелись два стула, тумбочка на колесиках и небольшая раковина в углу.

На кровати лежал Кит Кибби, обмякший, как спущенное колесо. Жизнь покидала его медленно и неуклонно. Из капельницы в бледную руку поступал физиологический раствор, и ритмичные бульки казались Киту тиканьем часов, отсчитывающих последние секунды. За окном торчали голые ветки — высохшие, как его рука. По весне они нальются новой силой, а он уже никогда… Прошлое лето было удачным, подумал Кит сквозь наркотический туман. И повторил вслух, чтобы лишний раз удостовериться: «Хорошее лето…» Сразу нахлынула горькая обида, и он протестующе мотнул бритой головой: «А мне их отпущено всего сорок девять!»

Дежурная сестра Франческа Райан пришла, чтобы измерить больному пульс и давление. Она возилась с резиновой манжеткой, а он смотрел на черные волоски у нее над губой и с теплой грустью думал, что, если их удалить, девчонка будет очень даже ничего.

Электролиз. Раз — и нету. Ну, еще несколько фунтов сбросить. И получится не девочка, а загляденье.

Сестра Райан не чаяла, как поскорее выбраться из палаты Кибби. Ее пугала не его болезнь — к виду неизбежной смерти она давно привыкла,— а нечто цепкое и страшное, дыхание какой-то жадной силы. Ей больше по душе был Дэйви Роджерс из соседней палаты, хотя он и дразнился, что она родилась в бандитском городе Лимерик: «Не пускайте девку в операционную, не давайте ей ножа! Она вам устроит кровавую баню!»

Старый Дэйви был, конечно, еще тот охальник, зато весь на виду — что на уме, то и на языке. А Кит Кибби, казалось, замышлял страшные вещи, сверля ей взглядом спину.

У Франчески слегка отлегло на сердце, когда она увидела семью Кибби: жену и двоих детей. Они его, похоже, очень любили. Франческа не считала, что он достоин такой любви, но чего в жизни не бывает.

Она видела, как дочь наклонилась и поцеловала отца в лоб. Девчонка вроде бы училась в Эдинбургском университете, на факультете английского. Франческа с некоторой завистью присматривалась к ее простому миловидному лицу. Может, они встречались раньше — где-нибудь на дискотеке в университетском клубе? Кэролайн заметила, что медсестра на нее глазеет, и ответила сухой улыбкой. Франческа Райан покраснела и поспешно покинула палату.

Кэролайн собиралась сегодня оторваться, пойти в ночной клуб в Тевиот-Роу. Там зажигал какой-то местный диджей. Однако сейчас, глядя на изможденное отцовское лицо, она была готова заплакать — и удержалась лишь потому, что заметила слезы на глазах матери.

Я не такая. Я сильнее.

Ее брат оставался внешне спокоен, только покусывал щеку — хорошо знакомая нервная реакция. Он склонился к отцу и начал говорить что-то вроде: «Когда ты отсюда выйдешь…» И вдруг тело больного выгнулось в сильнейшей судороге.

Семья Кибби дружно позвала на помощь. В палату вбежали сестры, Франческа Райан впереди всех. Их усилия, однако, были напрасны: Кит Кибби бился в припадке на глазах жены и детей. Расфокусировав глаза, он цеплялся за кровать с нечеловеческой силой, словно сражаясь за каждый дюйм покидающей его жизни, а семья тихо молилась, чтобы он сдался и оставил бренную землю с миром. Для Кэролайн этот яростный приступ сделался воплощением неописуемого ужаса смерти. Она думала, что отец уйдет постепенно, как гаснет свет при нажатии на установленные им по всему дому реостатные выключатели, но сейчас, когда он рычал и метался по кровати, ей чудилось, что это сама жизнь рычит и мечется, словно чужая непокорная сила, пытаясь вырваться из ветхого узилища больной плоти.

Время загустело, мгновения растянулись в часы, а отец все умирал в их объятиях, и Брайан прижимался к нему крепче остальных, словно закрывая своим телом бреши, через которые уходила душа… Когда все закончилось, семья Кибби почувствовала, что умерший Кит в процессе борьбы утащил в небытие часть их жизненной энергии. Прошло несколько секунд, прежде чем Брайан взмахнул длинными ресницами коровьих глаз и обнял мать и сестру.

Кэролайн сморщила нос: от матери пахло потом — густая омерзительная вонь, почти как трупный запах отца, и к этому примешивалась кисло-сладкая волна одеколона брата. По персиковым пушистым щекам Брайана бежали слезы.

— Покойся с миром,— произнес он.

Джойс посмотрела на него с тупым изумлением, как побитое животное. Он обнял ее крепче и повторил:

— Покойся с миром.

— …с миром,— как эхо откликнулась Джойс.

— С миром,— подтвердил Брайан, глядя на Кэролайн.

Та кивнула и снова подумала о ночном клубе: идти или не идти? И тут раздался жуткий, тоненький, злобно-упрямый голосок — мать затянула псалом.