Джонатан Летем - Бастион одиночества Страница 17

Между тем случиться могло все что угодно, и, естественно, случалось. Однажды, например, в школьном дворе к Дилану обратился Роберт Вулфолк — повел сутулыми плечами и сказал:

— Эй, Дилан, поди-ка сюда.

«Поди-ка сюда». Будто Дилан сам был теперь бутылкой «Ю-Ху» или велосипедом, на котором можно укатить в другой квартал. Дилан сделал неуверенный шаг к Роберту, потом еще один, не зная, как отказать, и неожиданно очутился рядом с ним.

— Я видел, как твою мать выносили из дома голую, — лениво протянул Роберт.

— Что? — изумился Дилан.

— И укладывали в машину. Ее накрыли покрывалами, но они съехали в сторону. Она красовалась перед всей улицей, как шлюха.

Дилан оценил расстояние от того места, где они стояли, до ворот школьного двора, с отчаянием думая об игравшей на руку Вулфолку безлюдности ноябрьского дня.

— Это была не моя мама, — внезапно слетело с губ.

На безумные слова Роберта следовало отреагировать совсем не так.

— Она выскочила из дома, старик, голая, как ведьма. И не пытайся отовраться. Я видел, как ее засунули в полицейскую машину и куда-то повезли.

Дилан пришел в замешательство. Может, Роберт наблюдал что-то такое, чего сам Дилан не видел? Не принял же он картины за живого человека, обычный грузовик за полицейскую машину?

В нем вспыхнул страх. О чем бы ни говорил Роберт, он наверняка знал, что Рейчел исчезла и надирать ему уши теперь некому.

Он продолжал спокойным, участливым тоном:

— Небось упекли за решетку. Посадили за то, что она слишком громко орала и была чокнутой.

— Моя мама не выходила на улицу голой, — попытался защитить мать Дилан, чувствуя, что еще чуть-чуть и он напустит в штаны. — В машину грузили картины.

— Не было никаких картин. Она выперлась на улицу, ни капли не стесняясь. Спроси у кого угодно, если думаешь, что я гоню.

— Гонишь? — Дилана охватило страстное желание отвести Роберта к себе домой и показать пятна не выцветших обоев в тех местах, где висели обнаженные — исчезнувшие изображения исчезнувшей женщины.

— Не смей даже думать так. А не то я трахну тебя в твою белую задницу. Ну-ка, дай руку.

— Что?

— Руку. Покажу тебе фокус.

Роберт обхватил его запястье своими длинными пальцами и потянул вниз — Дилан наблюдал за происходящим будто со стороны, — потом резким движением дернул вверх, вывернув руку за спину. Дилан согнулся пополам, не в силах сопротивляться. Рюкзак съехал на затылок, и на асфальт посыпались учебники. В голову хлынула кровь, в глазах помутилось.

— Никому не позволяй хватать себя за руку, — назидательно сказал Роберт. — С заломленной за спину рукой ты себе не хозяин. Это мой тебе совет. А теперь собирай свое дерьмо и проваливай отсюда.

Ни о чем таком Дилан и Мингус друг другу не рассказывали. Сидя у освещенного зимним солнцем окна, выходившего на задний двор, слушая доносящиеся сверху звуки «Эверидж Уайт Бэнд» и шлепанье тапочек Барретта Руда-младшего по деревянному полу, они листали свежие выпуски «Люка Кейджа» и «Колдуна». Дилан не мог спросить Мингуса, что он видел в тот день: грузовик и картины или полицию, — о таких вещах у них не принято было заговаривать. Кроме того, Дилан ни с кем не желал обсуждать исчезновение Рейчел, давать этому название, под которым история вошла бы в анналы Дин-стрит. Если Мингус и видел недавний парад полотен с обнаженными, Дилан ничего не хотел об этом знать. К тому же он не имел представления, во что мог в конце концов вылиться страх, вызванный в Роберте Вулфолке побоями Рейчел, и чувствовал странную уверенность, что Мингус и Роберт не должны друг о друге знать. А если этим двоим и суждено когда-либо встретиться, Дилан не хотел выступать в роли посредника. И в том случае, если их пути уже пересеклись, Дилан предпочитал как можно дольше оставаться в неведении. Он не мог даже спросить Мингуса, правильно ли понял слово «гнать» — «врать». Вот так.

Они сидели молча, про себя читали комиксы и слушали доносившийся сверху ритм ударных инструментов.

Как-то в декабре, зайдя к Дилану, Мингус бросил на крыльцо папку из картона, обтянутого синей, протертой на уголках тканью. Дилан увидел, что вся поверхность папки, за исключением филадельфийской наклейки, покрыта чернильными каракулями — буквами, повторяющимися много раз, словно тот, кто рисовал их, непременно хотел добиться идеальных очертаний. Это напоминало надписи со стен школьного двора.

— Моя метка, — сказал Мингус, перехватывая блуждающий по каракулям взгляд Дилана. — Смотри. — Он достал лист бумаги, взял ручку близко к кончику, высунул вбок язык и вывел слово «ДОЗА» большими наклонными буквами. Потом маленькими, с едва различимыми «д» и «о», и «з», похожей на вертикальную черточку.

— И что это значит?

— У меня такая метка — тэг. ДОЗА. Я везде его пишу.

Это было модным поветрием. Любой мог придумать себе тэг. Дилан, разумеется, тоже. Никаких объяснений не требовалось. Короткий зимний день сам по себе был ответом на незаданный вопрос, напоминал о стоическом терпении. Вместе с Рейчел из дома ушла истерия, остался лишь надрывающийся телефон. День шумел, как морская раковина. Дилан смотрел телевизор, проверял почту, провожал взглядом уходящего в студию отца. Слушал пластинки Рейчел с записями Кэрли Саймона, Мириам Мейкбой, «Дилани энд Бонни». Сквозь зарешеченное окно школьного кабинета на втором этаже он наблюдал за уборщиками, нехотя бредущими по тонкому слою снега к мусорным контейнерам, тоже исписанным метками. Он думал, какое словечко выбрать ему самому, но в голове все путалось. Важнейшие события всегда происходили почему-то в отсутствие Дилана, поэтому принимать их за нечто, наполняющее его жизнь, было трудно. Примеров тому множество — кабинет № 222, интрижка отца Эдди, новая группировка подростков. Из всех этих происшествий складывалась повседневность, они были подводным течением, изнанкой жизни.

Дилан и Мингус никогда не обсуждали последние события. Они смотрели Суперкубок американского футбола, заключив тайное пари на пять долларов: Мингус утверждал, что победят «Питтсбург стилерс», Дилан болел за «Миннесота вайкингс» с их потрясающими шлемами. Вдвоем они крались на цыпочках на второй этаж, туда, где хранились «Золотые диски». Гостиная выглядела теперь по-другому: водяной матрас Барретт убрал, вместо него напротив огромного цветного телевизора поставил здоровенную софу и диван.

Барретт Руд-младший сидел в кресле будто на троне, в синих штанах и распахнутом шелковом халате, раскинув руки ладонями кверху и вытянув ноги. Черные с проседью волосы на коричневой груди напоминали недописанные буквы. Он перевел взгляд с экрана, на котором мелькали сценки предварительного шоу, прищурился и, задвигав толстыми губами — так что зашевелилась бородка, — посмотрел сквозь очки на Дилана.

— Это твой друг, да?

Мингус, проигнорировав вопрос, сел на диван.

— Как тебя зовут?

— Дилан.

— Дилан? Мне довелось встречаться с этим парнем, Бобом Диланом. За кого ты болеешь, Дилан?

— М-м?

— Как думаешь, кто сегодня выиграет?

— Он болеет за «Вайкингс», — отстраненно сказал Мингус. В присутствии отца, перед огромным мерцающим экраном он, казалось, впал в состояние полутранса.

— «Вайкингс» продуют, — заявил Барретт — настолько уверенно, что Дилан смутился. Но ведь они и пришли сюда для того, чтобы увидеть, кто выиграет, кто проиграет.

— А «Долфинс» ты знаешь? — спросил Барретт.

Дилан соврал, что знает.

— Летом семьдесят первого я с ними работал. Покажи-ка фотографию, Гус.

Мингус поднялся с дивана, направился в завешанную коврами отцовскую спальню и принес цветной снимок в рамке. Дилан увидел Барретта в футбольной форме с прижатым к груди мячом и мечтательным взглядом.

— Меркури Моррис пророчил мне блестящее будущее. Но ничего не вышло, приятель. Все из-за студии грамзаписи. Если бы не это, я когда-нибудь тоже участвовал бы в Суперкубке…

Голос Барретта становился тише, он уже не обращался ни к кому конкретно. Начавшаяся игра сузила реальность до размеров зеленого поля: все ушло, остались только бегающие, как заводные, футболисты и увлеченность Дилана. Этот матч был сплошной полосой неудач, совершенно неправдоподобных. Мингус ни словом не обмолвился о заключенном пари, лишь страстно умолял то одного, то другого игрока забросить мяч. Дилан взывал к провидению молча, даже когда крутили рекламу. «Я накупил бы кока-колы для всех на свете…» Барретт барабанил пальцами по диванному подлокотнику, отбивая ритм какой-то мелодии.

— Гус, дружище, достань-ка из холодильника кольт.

Желтая бутылка на сорок унций сразу запотела. После каждого глотка Барретт вытирал ладонь о синие штаны, вода мгновенно впитывалась в ткань, оставляя темные пятна.