Владимир Козлов - Варшава Страница 17

Я показываю на черные джинсы «Cross», спрашиваю продавщицу:

– Иле то каштуе?

– Пятнасьце доларов.

Тетка снимает джинсы, отдает продавщице деньги. Полячка сует их в сумку на поясе. Я захожу в палатку, стягиваю грязные «ливайсы».

Старший говорит:

– Теперь баксы провезти через границу – и все, можно бухать.

Я спрашиваю:

– А что, нельзя вывозить?

– А, ну да – ты ж первый раз. Пшеки не хотят, чтоб вывозили доллары, им не выгодно. Им надо, чтоб мы здесь, у них деньги тратили… Так что могут доебаться. Прячь деньги хорошо, а то получится, что зря съездил.

Анжела спрашивает:

– А на личный досмотр часто вызывают?

– Тебя – обязательно. А вообще, кроме шуток, – могут вызвать любого. Но я вот сколько вожу – тьфу-тьфу-тьфу, такого не было. Поляки не любят грузинов, армян – черножопых, короче. Раз, помню, стояли на таможне в Бресте, и их приехал целый автобус. Мужиков всех – на личный досмотр, а баб – в гинекологический кабинет. И что вы думаете – нашли золотые цепочки, у мужиков – в резинках трусов, ну а у женщин, соответственно…

– Это неправда, ты сам придумал, – говорит Анжела.

– Ничего не придумал, все так и было. Хочешь – сама спроси у поляков, они тебе много чего расскажут.

В купе со мной – опять Люба с Валей и тетка помоложе, Алла. Ей лет двадцать восемь, максимум – тридцать.

Заходит поляк-таможенник – пожилой, толстый, с опухшей рожей. Мои баксы – в кармане новых джинсов, в пакете на дне сумки, под остатками товара.

Поляк открывает молнию, сует руку в сумку, достает пластмассовую миску, бросает назад.

– Баксы маешь?

Я качаю головой. Поляк лезет в сумку Аллы, вынимает скомканную газету, кладет на столик. Мы молча смотрим на него. Он разворачивает газету. В ней – шкурки сала, хлебные крошки и смятая голубая коробка «Татрах».

Он молча выходит, задвигает дверь купе. Алла скручивает газету, прячет в сумку.

Валя говорит:

– Это еще нормально. А то я раз ехала – одну женщину заставили развернуть каждую конфету в пакете.

Поезд останавливается на вокзале в Гродно.

Алла говорит:

– Ну что, давайте, может, сложимся, отпразднуем поездку…

Валя кивает.

– Можно, вообще-то, расслабиться… Столько нервов эта Польша отнимает… Наверно, надо две, да?

– Да, две – самый раз, – говорит Люба. – А кто сходит? Может, ты, Володя?

– Хорошо, схожу.

Соседки дают мне «зубров», я добавляю.

– Значит, две бутылки водки – простой, нашей, и какой-нибудь закуски, – говорит Алла. – Короче, сам разберешься.

По перрону ходят бабки, держат бутылки водки, пива, палки сухой колбасы, банки с квашеной капустой и вареной картошкой. Я покупаю банку капусты, банку картошки, хлеб и две бутылки «Столичной».

Алла льет водку в пластиковые стаканы.

– Ну, за возвращение.

Чокаемся. Я выпиваю, беру рукой вареную картошину – вилок нет. Она рассыпается.

– Ты в Польшу первый раз ездил? – спрашивает Алла.

– Ага.

– Ну и как?

– Два с половиной «лимона».

– Ничего себе…

– Что, слишком мало?

– Наоборот, много. Я первый раз шестьсот взяла – полтора года назад.

– Но тогда, наверно, и доллар стоил меньше…

Поезд резко трогается, я хватаюсь за край стола.

– Все равно молодец. Давайте за это и выпьем.

Алла берет бутылку, разливает. Поезд катится по городу. Мелькают дома, заводские трубы, купола костелов.

Люба говорит:

– Не, все-таки самый лучший бизнес – это на водке. Мы раз ехали автобусом, и там две женщины – они на «Кристалле» работают. И что вы думаете, они сделали? Взяли с собой водку в пластмассовых бутылках, разложили по автобусу – как будто простая вода. Этикетки – отдельно, а пустые бутылки – в багажник к водителю, дали ему баксов десять. Пустые ж провозить не запрещено. Только проехали границу – они достают такую машинку для пробок, водку переливают, лепят этикетки – и вперед. Поднялись капитально.

Поезд стоит на вокзале. За окнами темно. Проводница стучит в дверь купе.

– Приехали, поднимаемся.

Я спрыгиваю с верхней полки. Алла шарит рукой на полу, вытаскивает из-под стола кроссовки. У нее на щеке – красный рубец от подушки. Она спрашивает:

– Ты мне поможешь сумку дотащить до трамвая?

– Помогу.

Идем по тоннелю. Я несу Аллину сумку, две моих – на плече.

– Что, много накупила всего?

– Нет, это в основном остатки – что не продала.

– А-а-а.

– Давай помогу, – она тянет руку к сумке.

– Не надо, я в норме. Просто спросил – из любопытства.

– Сейчас с каждым разом все больше товара остается. Только вот в декабре ездили в том году – перед польским Рождеством, – возили елочные игрушки. Вот тогда все ушло, домой ничего не привезла.

Поднимаемся по ступенькам к привокзальной площади.

Алла говорит:

– Может, пива выпьем, а? А то что-то после вчерашнего…

– Давай.

Бабки – те самые, что были осенью. Меня они не узнают.

Я ставлю сумки, говорю одной:

– Две на месте.

Стоим на остановке. Я неслабо окосел от одной бутылки, Алла – тоже. Она делает шаг, спотыкается, хватается за меня. Мы оба чуть не падаем.

Алла спрашивает:

– Тебе на какой трамвай?

– На любой в Серебрянку. А тебе?

– Тоже на любой. Я между Партизанским и Народной.

– Могу тогда проводить до дома, сумку донести…

– О'кэй, о'кэй.

В трамвае почти пусто. Алла улыбается.

– А знаешь, что у меня есть?

– Что?

– Сейчас увидишь.

Она расстегивает сумку, роется, достает бутылку «Амаретто».

– Ну что, продолжим?

– Ты хочешь прямо сейчас?

– А хули?

Алла откручивает пробку.

Поднимаемся по лестнице кирпичной пятиэтажки. Алла уже на третьем, я – на втором. Она перевешивается через перила, кричит:

– Ну что, скоро ты?!

– Скоро!

– Сам дотащишь или помочь?

– Дотащу.

Алла отмыкает квартиру на последнем этаже.

– Проходи сразу в комнату – прихожая такая, что не развернуться. И можешь не разуваться, у меня такой срач.

Комната завалена товаром на Польшу: шмотки, посуда в коробках и без, скрученные коврики. На диване – две больших куклы «Андрюша».

Я ставлю сумки на пол. Алла обнимает меня сзади. Я поворачиваюсь, мы целуемся. Она расстегивает мне куртку, задирает свитер. Мы садимся на диван, я щупаю ее грудь, другой рукой отодвигаю кукол.

Спрашиваю:

– Может, убрать их на фиг?

– Не надо. Они нам не помешают. – Алла хохочет.

Передаю Алле бутылку «Амаретто», откидываюсь на спинку дивана. Алла отпивает, затягивается сигаретой, наклоняется, берет из коробки салатницу, сбрасывает в нее пепел.

– Достала меня эта Польша – восьмой раз уже съездила. Надо что-то другое придумать.

– А какая у тебя профессия?

– Считай, что никакой по нашим временам – воспитательница в детском саду.

На полу, в хлопьях пыли, валяется завязанный на узел презерватив с пузырящейся спермой.

– Не, про работу я и не говорю. Сейчас не такое время, чтобы работать. У меня девчонка знакомая в Турцию ездит – раньше вместе в Польшу мотались. Говорит – в Турцию в сто раз лучше. Товар с собой не надо тащить, только оттуда. Едешь культурно – автобус «Неоплан», с видиком, кондишеном. Закупились – и назад, а шмотки – на «Динамо».

– И что, хорошо зарабатывает?

– Считай сам. Поездка стоит сто долларов, ну и с собой надо еще хотя бы триста, чтоб закупиться по-человечески. Здесь скидываешь в два раза. Значит, двести баксов чистыми за поездку.

Я встаю с дивана, надеваю трусы и штаны, открываю балконную дверь, выхожу. На балконе – тоже товар: заляпанные грязью мячи, скакалки, пластмассовые ведра. Я смотрю на пятиэтажки, на двор с качелями и газовыми баллонами. На дереве щебечут птицы.

– Закрывай дверь, – кричит Алла. – Холодно.

Возвращаюсь в комнату. Алла натянула черную майку «Chanel», жмет на кнопки калькулятора, что-то записывает на бумажке.

– Ну я, наверно, пойду.

– О'кей. А допивать будем? – Она протягивает мне бутылку.

Захожу в квартиру. Дверь на кухню закрыта. Воняет.

Я бросаю сумки на пол.

Хозяйка выглядывает из кухни, трясет пальцем, шепчет:

– Тиха ты, тиха. Я самагонку ганю – никому не аткрываю. Хочаш паглядеть? Хади сюды.

На плите на слабом огне греется ведро. Сверху к нему приделан перевернутый чугун. От ведра идет изогнутая трубка, на конце висит нитка. По нитке в подставленную литровую банку стекает самогон.

– Удалась у этат раз, – говорит хозяйка. – Во, пагляди.

Она отрывает кусок газеты, макает в банку, поджигает. Газета горит, пламя – синеватое, неяркое.

– Будуть званить у двер – не аткрывай. Никто не ведае, што я ганю, тольки этат прыдурак с пятага. – Она показывает пальцем в потолок. – Но ён никому не скажа, а то яму тады жонка пиздюлей дасть. – Хозяйка хохочет. – А где ты быу стольки доуга? Дамой ездиу?

– Ага.

– Каникулы были?

– Да.

– А мне чаго не сказау? Быу хлопец – и няма хлопца, можа, случилась што… Самагонки хочаш папробавать?