Эдуард Лимонов - В плену у мертвецов Страница 17

Ему со мной было удобно. Я просыпался при подъёме, перестилался, и ложился под фуфайку. Он со стонами выползал и совершал то же самое, укладывался под свою фуфайку. Через несколько минут Zoldaten приезжали забирать мусор. Открывали, гремя ключами, дверь. Я вскакивал, кидал мусор в бадью на колёсах, и ложился. И лежал в дремоте ещё с час, до тех пор, пока не привозили завтрак. Этот час – самый неприятный час дня для меня. Сознание того, что обнаружил себя в тюрьме, давит. Воспоминания о воле, о счастливых днях на свободе, лица и интимные части тела любимых женщин приходят и дестабилизируют успокоенную сном психику. Дальше легче. Дальше развозят завтрак. До августа я запихиваясь пожирал каши с сахаром. Сейчас отказываюсь. После завтрака: прогулка. Я не пропустил ни одной прогулки. Дело чести. Я должен быть железным человеком для Zoldaten, для следователей (им докладывают, как я держусь). Я хожу на прогулку в дождь, в холод, в жару, после добавления новых убойных статей в моё обвинение… Мишка всё это время спит. Он ходил на прогулку только три раза из более чем ста дней, просиженных нами совместно. Мишке со мной удобно, я говорю. Потому что это я вскакивал и кидал наш мусор в бадью на колёсах и ему не приходилось ломать его новый, только что пришедший сон. Он не шевелился. Ему не приходилось отвечать физиономии Zoldaten, возникшей в кормушке и произносить, насилуя себя: «Нет, я не иду гулять». Ему не приходилось отвечать отказом на предложение баландёрши: «Завтракаем? Манную кашу будете?» Он скрипел себе челюстями и левитировал в своих снах бандита и сына художника. Вероятнее всего он ехал в «родном» (т.е. иностранном) автомобиле, и у него отсасывала темноволосая тёлка. Он любит темноволосых.

Ну разумеется, и без него я вёл бы себя точно так же, как с ним. Избавлялся бы от мусора, говорил бы «да, разумеется» на предложение прогулки, брал бы или не брал манную кашу в зависимости от настроения. Но всё равно ему было крайне удобно быть заселенным со мною. Я не только не поедал его дачки, но у меня были лучшие дачки, и он с удовольствием ел мои колбасы. Последний месяц он вообще оказался без передач. Поскольку и его родители и жена согласно уехали отдыхать. «Вот тебе твоя благородная, воспеваемая тобою семья, получи! Они не могут отказать себе в отдыхе, а ты сидишь тут без подпитки!» Он защитил институт семьи вообще и свою семью пылкой речью и спокойно стал есть мою колбасу и мои салаты. Мне не жалко.

Я приходил с прогулки, а он спал. Впечатление – будто попал в лазарет. Смотреть на его всё утончающийся трупик было муторно. Я мыл руки, не глядя на него, решительным жестом перемещал дубок к кровати, доставал с нижней полки дубка ручки и тетради. Кипятил в кружке кипятильником зверский чай, и начинал писать. При нём я записал «Очертания будущего», полностью записал «Мою политическую биографию», и сделал первую пьесу в моей жизни: «Смерть в автозэке». Пока он спал. И хрустел зубами. В этом состояло моё превосходство, творческого человека над бандитом.

Несколько вечеров я заставил его говорить. Я брал тетрадку и раскалывал его, уговаривал на тематический вечер. Скажем, я задавал тему: «Зона», и он сообщал мне о зоне всё, что знал, а я быстро записывал. «Красные зоны – это те, где правят бал менты, чёрные зоны – те, где всем заправляют воры и авторитеты, где собирают общак. Самая воровская зона – это „сотка“ в Твери, зона во Владимире тоже чёрная, там раньше смертники сидели. Чёрная зона в Краснодаре пользуется славой, туда все хотят попасть, туда мешками закидывают „план“. Там, где строгий режим, – везде нормально», – поясняет Мишка.

«Основные красные зоны в Волгограде, в Саратове. В Чувашии была красная зона. Неизвестно, что там сейчас. Дело в том, что ориентация зон часто меняется. Пришёл новый „хозяин“ – начальник изолятора с характером, закрутил гайки – зона из чёрной становится красной», – поясняет Мишка.

"В Иваново неплохая воровская зона. Ещё зоны подразделяются по назначению: в Мордовии есть лагеря для наркоманов и для иностранцев. В Нижнем Тагиле сидят бывшие мусора. Красные зоны – дисциплинарные. Зэки ходят в столовую строем. С песнями. С повязками «СДП», с дубинками и рациями расхаживают по зоне зэка из «Секции Дисциплины и Порядка». Построения на чёрной зоне – два раза в день, на красной – четыре раза в день. На красной зоне – футболку, носки и трусы носишь свои, а роба, коцы и фуфайка – казённые. На чёрной зоне носят своё.

«Есть целая куча общаков: воровской, хатный, больничный, – учил меня Мишка. – Когда приходит „кабан“ – дачка, самое ценное – сигареты, чай, сахар, конфеты. По возможности даёшь из одного килограмма – ну грамм 300 на общак. Обычно на зоне около 1500 зэков. Разделены они на отряды. В отряде может быть сто человек».

Такие заветы оставил мне Мишка. Он рисовал мне свою камеру на Матроске. Объяснял, как и что в камере называется. Где кто живёт. Полезные для революционера сведения давал.

Тринадцатого сентября, мы только что весело закончили обедать с Мишкой и Шамсом Ибрагимовым (последний даже кружки всем вымыл с содой), пришли Zoldaten и заявили нас всех троих на выход с вещами. Мишка ушёл вторым. Мы обнялись. Так вот кончилась наша короткая тюремная дружба. Последним вывели меня. Камера № 46 осталась одна.

АМЕРИКА АТАКОВАНА

После обеда 11 сентября Мишка спал. Он вернулся со встречи с адвокатом, пообедал, пощёлкал кнопкой телеящика, повертел радио и, не в силах сопротивляться хронической летаргии, улёгся. Шамс, таджик, вчера лишь закинутый к нам в хату, ещё утром был увезён на суд. Я сидел за дубком и читал накопившуюся с субботы прессу: два номера «Коммерсанта» и «Независимую Газету». Перечитывать статьи мне приходилось по нескольку раз, поскольку вчера мне продлили срок содержания под стражей на три месяца, подло, перед самым отбоем принесли бумагу следователя, а мы ждали все, адвокат, СМИ и я, что одиннадцатого я выйду под подписку о невыезде. Утром на прогулке «Эхо Москвы» сообщило: «Сегодня выходит на свободу скандальный писатель Эдуард Лимонов. Генеральная прокуратура постановила заменить ему меру пресечения на подписку о невыезде». Каково мне было это слышать, когда со вчерашнего вечера я знал, что меня не выпустят! В 15 часов канал ТВ-6 показал телезрителям пустые ворота Лефортово, моего унылого и злого адвоката Сергея Беляка и пояснил, что «Лимонов оставлен под стражей ещё на три месяца». Мишка ещё не спал и был удивлён кадрами на ТВ-6, так как я разумно ничего ему не сообщил о готовившемся освобождении.

Железный человек, распронаёбена мать, я сидел, и тупо пытался погрузиться в строки. В довершение всего, во всех трёх газетах были помещены материалы обо мне! Если «Независимая Газета» опубликовала всего лишь мою статью, назвав её письмом, то «Коммерсант» объявил во всеуслышание, что я выхожу сегодня! Каково мне было читать газеты после этого. Я подозревал, что 11 сентября самый говёный день моей жизни.

Телевизор я оставил работать, но звук был выключен. Телевизор стоял на другом дубке у двери, и на маленьком белом параллепипеде мелькало изображение. Я ждал 17-часовых новостей. Справа, за стеклом, угадывалось на воле осеннее солнце. Каково так вот сидеть, зная, что для того, чтобы выйти из-за решётки, тебе не хватило трёх с лишним часов! Я мог бы быть уже на свободе, шёл бы по московской улице, окружённый пацанами-партийцами, пил бы пиво, обнимал бы девочку.

Мать его, этого зампрокурора, который вместо зампрокурора Колмогорова, Колмогоров уехал в отпуск, подписал бумагу номер два, по которой меня не освободили, но продлили мне арест.

Железный из железных, я неукротимо читал. Перечитывая свою статью, неуклюже переозаглавленную «Независимой Газетой» – Инвективы террориста, причём террориста без кавычек, я увлёкся своей статьёй. Я пожалел, что статью переозаглавили, у меня она называлась «Реставрация». Я отметил несколько неудачных сокращений. О зачем! И я начисто забыл о телевизоре.

Когда я взглянул на экран, там горела чёрными клубами башня World Trade центра. Во, вздор какой! – где же «Новости»? – подумал я, и сдвинулся по шконке, предполагая сменить программу. Но прежде я включил звук. Диктор, заикаясь, говорил о страшной катастрофе, упомянул самолёт, и я понял, что самолёт влетел в здание Мирового Торгового Центра. «Нам неизвестно, что это за самолёт, и почему он отклонился от курса», – провещал диктор. Последовала пауза, и затем диктор закричал, задыхаясь: «Второй самолёт! Летит!» Через мгновение я увидел, как в башню World Trade центра номер два воткнулся игрушечный аккуратный самолётик, и, расплескавшись, вышел из Мирового Торгового с другой стороны в форме клякс и капель на экране!

Позднее эти кадры тиражировали вновь и вновь телестанции всего мира. Самолётик тысячи раз влетал в башню, как в кремовый торт, и, расплескавшись, вылетал из тела башни на противоположной стороне. Голубые небеса, чёрный дым над макушкой другой башни. Чистенькая аккуратная картинка. Два самолётика как сперматозоиды пробили плоть двух рослых 110-этажных американок, изнасиловав United States of America. Известная пуританская целка получила два shots of sperme. Чья сперма? Чужаков, разумеется. Но на то оно и изнасилование, что чужаки хотят остаться анонимными.