Александр Уваров - Михалыч и черт Страница 17

И к Кошелеву кинулся.

— Точно, и этот в крови! Прохоров, наручники сюда! Быстро кидай!

Удар! Чего это? Фуражка слетела? Кто кого ударил то? Неужто Иваныч…

— Трое вниз! Лейтенанта бьют! — заорал Прохоров.

Щёлкнуло что-то. Выстрелы!

Очередь землю прошила, комки земляные подлетели и Семёну Петровичу на волосы посыпались.

Шум. Топот сапог. Потасовка.

Вновь удар. Ещё один. А потом — градом удары посыпались.

— Бл. ди мусорные! Берёте кого попало! Суки, у вас полгорода так перережут!

— Мужики, в сторону, в сторону отойдите! — Лебедев братию кровососную отводит, от греха подальше.

— Наручники! Вали!.. Не добивай пока! Потом разберёмся! Покажем…

— Чего?

— Глебу кровь покажем! К машине их обоих тащи!

Подняли Семёна Петровича. За руки подхватили. Потащили.

Мельком увидел он: Кошелев волокут так же, руки заломаны, голова на грудь упала, болтается.

— Не укусил он кого? — Бубенцов спрашивает.

— А чё, лейтенант, заразные говорят, кровососы то? Так сам начнёшь по ночам ходить…

— На бомжей охотится!

— Не, Катек местных трахать!

Смеются.

И волокут. Наверх. Из оврага.

— Ладно, п. здоболы. осмотритесь потом. Если рана какая — сразу к врачу. Эти мудаки падаль всякую жрут, столбняк ещё схватите. Слышь ты, кровосос главный! Своих до утра в овраге держи, никого не выпускай! Утром придём, разговор продолжим. Уйдёт кто — всем врежу по полной программе! Всем подарки будут, от меня лично!

Тропинка. Вьётся всё так же.

Повернул Семён Петрович голову, назад посмотрел.

Овраг за спиной остался. Отблески костров.

А там, дальше, на самой границе Вселенной — мачты ЛЭП. Чуть видны в пелене дождя и темноте ночной. И ещё дальше — огни бегут. Один за другим.

Жаль, не дошёл туда ни разу. Не посмотрел.

Там, за трассой… Что там? Дома сразу начинаются? А, может, ещё одно поле. А если сразу дома — вдруг в окна можно заглянуть? Хоть издали…

Рывками тащат, неровно. По ногам бьют. Эх, дураки! Отпустить могли бы. Семён Петрович и сам бы пошёл. Куда ему бежать то? Да ещё и в наручниках.

Вот и калитка.

Сколько раз так проходил. Туда и сюда.

А сейчас что? Похоже, только сюда.

Не будут больше с ними разговаривать. Не будут слушать. Не будут.

Решили уже всё — и что делать с ними, и как оформить их.

Поворот. Ещё один.

По рации что-то говорят… Машины надо подогнать… Мешки… Какие ещё мешки?

Впереди — опять свет. Поярче, чем от фонарей.

Фонари. Ветки мелькают. По лицу бьют.

По аллее уже идут. Центральной? Точно.

Быстро вышли.

Понял Семён Петрович — прямо к главному входу их волокут. Да, вот уже и площадка близко.

Днём цветами на ней торгуют и венки продают. Старушки стоят. И молодые женщины стоят.

Люди ходят, приценяются.

Говор стоит, а иногда — и гомон даже. Самое шумное место на кладбище, площадка то эта.

Семён Петрович любил где-нибудь рядом с этим местом посидеть. Подобраться как можно ближе. Посмотреть, разговоры чужие послушать. Бывало, и новости какие таким вот образом узнавал. Да и вообще, интересно тут было.

Но это ведь днём. А сейчас, посреди ночи, пустынно тут было.

Только милиционеры у входа.

И отсветы мелькают… Сигнализация, вроде? Ах да, маячки проблесковые, милицейские. Машины вплотную, видно, к входу подогнали.

— Здорово, мужики. Улов тащите?

— Старшой заловил… В овраге там…

— Кровососы, что ли? Ну, бляха-муха!

— Стой здесь, — Бубенцов скомандовал.

И, по рации:

— Мешки сюда! И Глеба там позовите. Пусть сюда подойдёт.

Глеб… Что за Глеб такой?

Вспомнить попытался Семён Петрович. А ведь знакомое имя то. Ведь слышал раньше. Точно слышал! Но где?

— Суки мусор… — Кошелев промычал.

— Может, на кол их, командир?

— Тихо всем! Глеба ждём!

Безрукова и Кошелева на асфальт кинули. Прямо посреди площадки.

Менты в сторону отошли. Закурили вроде. Глеба своего ждут.

Не услышал Семён Петрович, да и Кошелев не услышал, как лейтенант Бубенцов, отойдя подальше, Прохорова к себе поманил.

— Значит так… Сейчас Глебу покажем. Потом Колька расскажет, как всё было. Пока шли, я ему коротко всё объяснил. Решим с Глебом, как дело закрывать. Колька протокол подпишет… За этих — бомжара какой-нибудь нарисует… Потом — кровососов в мешки, и в крематорий быстро. Спалим их — и считай, что решили вопрос.

— А преступник где тогда? — спросил Прохоров. — Как тогда объяснять то будем, куда преступник делся? И стрельбу могли слышать.

— Овраг — место глухое.

— Так и стреляли очередью.

— Ладно, хер с ним, — сказал Бубенцов. — Кровососов по любому показывать никому нельзя. Глебу только. По кладбищу пошуруйте. Замочите там бомжа какого-нибудь. Скажем — сопротивление при аресте. Кольке объясним, как показания подправить… Этих — по любому в печку. И тех мудаков, в овраге, тоже поучить надо… Чтобы молчали и тихо себя вели… Погонять их, вломить… Может, на кол парочку… Таньки, Маньки…

Не слышал всего этого Семён Петрович.

Лежал он на асфальте. Мок себе тихо под мелким дождём. Смотрел в небо.

Всё думал: тучи сейчас высоко ли? Долго ли каплям вниз лететь?

А за этими тучами… Ещё выше…

Вот чёрт, опять фонари свои включили!

Менты склонились над вампирами. Снова в лица фонариками своими светят.

— Глеб! Вот красавцы то эти!

Ещё один над ними склонился. В лица вглядывается.

Кто этот Глеб то? Чего его ждали?

— В овраге их взяли. Со шпаной своей отсиживались. Думали, не доберёмся до них.

Луч слепит. Трудно разглядеть Глеба этого.

Но на пару секунд буквально фонарик отвернули…

Глеб! Вспомнил Семён Петрович.

Осень. Ветер. Мужик дородный, представительный, в длинном чёрном пальто (дорогое оно, наверное) по дорожке идёт. Свита за ним поспешает.

Мужик то на один участок покажет. То на другой. Говорит что-то. Медленно, внушительно говорит. Слушают его внимательно. Кивают.

Вот поближе подошли. Отдельные фразы долетать стали до Семёна Петровича.

— И здесь вот… Фундамент под надгробие… Там полтонны будет, как минимум… Бетон не пойдёт, там гранит нужен… Здесь траву убрать… Выровнять… Глеб, тебе под личный контроль!

Глеб! Егорыч именно этого мужика Глебом называл. Тот прямо за его спиной шёл. Тоже головой кивал.

Заместитель, что ли? А теперь кто? Уж не директор ли новый, без двух минут? Смотрит на них. Разглядывает.

— Одного узнаю, — Глеб сказал. — Точно, из вампиров он. Выёб. вался много, мне на него постоянно жаловались. Довыб. вался, видно… Они, значит?

— Точно, они, — Бубенцов кивнул. — Их Колька опознал. И кровь на них свежая. И ещё пара человек их опознали… из местных…

— Из местных… — Глеб лишь рукой махнул. — а то я местных не знаю. Ладно, чего с ними делать будете? Не в КПЗ же держать?

— С этими решим. До утра решим, точно тебе говорю. А дело… Найдём, как закрыть.

— Ну ладно, мужики, — сказал Глеб. — Кровь, допустим, я видел. Свидетели у вас тоже, я думаю, найдутся. Но закрывать всё аккуратно. Без хвостов.

— О чём речь! — Бубенцов даже слегка обиделся.

Глеб отошёл. Мобильный достал. Звонить куда собрался, что ли?

Дальнейшего не увидел уже Семён Петрович.

Развернули мешки чёрные, полиэтиленовые. Зажужжала застёжка-«молния».

Подхватили вампиров менты.

Кинули в мешки.

Сомкнулись края мешков, застёжкой схваченные.

Мир исчез.

И раньше он маленьким был. А теперь и вовсе крошечным стал. И очень, очень тёмным.

Похоже, в машину их бросили. Пол ровный. Ментовская машина? Или автобус-труповоз? А что, могли ментам с кладбища выделить.

Тронулись с места. Поехали. Повезли их куда-то.

Голоса долетают. И в мешке их слышно.

— Далеко тут?

— Да не… Объехать только… Здесь налево… В объезд… Тут прямо… Ещё налево — и к воротам сразу…

Трясёт. Пол прыгает.

Недалеко ехать, стало быть. В объезд.

А что тут недалеко то? Морг, например. А ещё? От морга недалеко…

Дёрнулся в мешке Семён Петрович, от догадки своей. Господи, неужели туда их везут?

Остановились. Водитель разговаривает с кем-то. Вроде, объясняет что-то.

Звонить должны были… Срочно… Сейчас вызовут… Готово всё… Что у них там готово?

Опять поехали. Пол снова качнулся. Ворота, кажется, проехали.

Опять встали. Водитель двигатель заглушил.

Дверь хлопнула. Вышел, что ли?

Сзади шум. Ещё одна машина подъехала. Менты, что ли, за ними вслед ехали?

Трудно понять, догадаться если только. По звукам.

— Петрович… А Петрович… Здесь ты? — это Кошелева голос.

— Помолчал бы, Дмитрий Иванович, — Безруков сказал укоризненно. — И тут тебе всё неймётся… Ты уже и так накликал себе.