Елена Георгиевская - Инстербург, до востребования Страница 17

14_ johanna_88: Вы меня не понимаете. Я совсем о другом хотела сказать. Вот, например, Клюев был геем, а Есенин — бисексуалом, и об этом знает несколько большее количество людей, чем принято считать. Но попробуй только вякни об этом, и, в целом, о том, какой ты на самом деле, — наступят на язык старым совковым сапогом. Попробуй подними голову — шарахнут по ней старой совковой лопатой. Не открывай глаза — в них летят комья грязи и пепел начальственных окурков. А когда ты сдохнешь, о тебе сочинят такую же глупую сказку, как и обо всех остальных.

Некоторые хотят гордой и красивой смерти. Надеются, что в них полетят камни и отравленные стрелы. Но в большинстве случаев в нас летит только грязь. И когда в меня полетят эти чёртовы комья…

_stein93: И на месте меня тоже будет курган из грязи. Тель-Хара — на иврите. Так называется главная иерусалимская помойка. И что? Вешаться теперь?

14_ johanna_88: Вы ведь психолог, вы вдвойне не понимаете. Вы отгорожены от нас баррикадами из книг Юнга, тестами Айзенка, методами психологической защиты, прозрачной стеной негласных правил. Непосвящённый не предскажет их поведение, не истолкует мотивы. Одна моя знакомая пооткровенничала с психологиней, а через несколько дней была уволена с работы. Психологиня из лучших, или «лучших», побуждений позвонила шефу: «А вы знаете, что сотрудник с эндогенной депрессией может быть опасен для вашей фирмы?»

_stein93: «Yes, it is I, Lottie, the curse of Millhaven. I’m struck horror in the heart of this town».

:)

14_ johanna_88: Я устала от этого общества. Мне мешает жить то, что я не той национальности, не той ориентации, мне говорят, что у меня отравленная кровь. Вот бы это было действительно так, и я могла бы порезать себя, выпить крови и отравиться.

_stein93: А я — еврей, выражаясь вашими словами — жид. И это далеко не всегда мешает мне жить так, как я хочу.

14_ johanna_88: Вы не такой еврей, как все эти.

<Комментарий удалён>

14_ johanna_88: Я говорила скорее о метафизическом уничтожении. Да, это связано не только с идеологией НС, но и с моими субъективными переживаниями. Т. е. наличие этих переживаний лишний раз подтверждает правоту доктрины НС. Этим людям я желаю, чтобы их долго били головой об асфальт, потому что они не должны были связываться с теми, с кем не должны. И детям их, которые, надеюсь, не родятся, я заранее желаю сдохнуть. Я не хочу вдаваться с подробности, скажу одно: если эти люди снова попытаются сделать мне что-то плохое, я подам в суд, потому что у меня просто не будет другого выхода. И они при всём желании не сумеют меня остановить.

_stein93: И что дальше?

14_ johanna_88: Я считаю, что эти люди должны объявить всю правду о том, что занимаются в Германии противозаконной деятельностью, которую начали ещё во время жизни здесь. Интересно, почему они этого не делают?

(Ох ты ж ёбаный в рот. Кто бы говорил, как не именующая себя национал-социалисткой идиотка, выставляющая на всеобщее обозрение тексты, которые вполне подпадают под статью 282.)

_stein93: Иногда мне кажется, что вы не существуете, я ещё не встречал таких, как вы.

14_ johanna_88: Прошу извинить, но я всё-таки существую. Несмотря на то, что мне кажется, будто вокруг меня давно уничтоженный Инстербург, а не совковый Черняховск, в котором мне не с кем и не о чем разговаривать. И ненавидела бы тех, кто счёл бы меня фальшивкой и симулякром, и смогла бы доказать свои слова даже в суде (впрочем, это уже абсурд — предполагать подобное, не так ли?), примите это к сведению. Хорошего дня.

[2002]

— Это ты её напоила?! — завопил Александр Борисович, подхватывая на лету падающую чашку с водкой. — Ты, прошмандовка…

— Это ты её довёл до того, что она напивается с кем попало, а потом приходит ко мне с таким лицом, будто ей больше не к кому придти? — перебила Ася. — Ты, ёбнутый старый мудак, какого хера ты всё тут разъебал, а?

Капитан Шлигер, не видевший свою дочь уже много лет, и представить себе не мог, что она будет без зазрений совести разговаривать на чистом мате, носить мужскую кожаную куртку и мартенсы, при виде которых её интеллигентная бабушка упала бы в обморок, и, главное, так смотреть на него. Он собрался было доказать этой сучке, кто тут солдат, а кто — вошь, но внезапно жизнь показалась ему бесполезной и невозможной. Зачем кому-то что-то доказывать? Откуда вся эта дрянь вокруг и зачем она вообще? Эти коллективно-бессознательные вопросы не вызывали желания найти ответы на них, они возникали как составляющие глобальной бессмыслицы. Пока Шлигер не начал пить, он очень долго заставлял себя что-то делать, куда-то деваться, с чем-то бороться и думать, что скоро всё будет в порядке. Ему показалось, что даже слишком долго, а как было на самом деле, ему не было интересно ни секунды. Так чувствуешь себя перед запоями, если ты пьёшь; перед попыткой самоубийства, если ты себя не любишь; перед нервным срывом, если ты просто устал; главное, чтобы никто не заметил, что у тебя нервный срыв.

— Тебе трудно мусор вынести? — продолжала Ася. Отец сильно сдал, но у неё всё равно было чувство, будто они расстались максимум недели две назад. От мешка так несло, что было ясно: стоит он тут недели две, не меньше.

— Пускай Юля выносит, на хуй. Это женская работа. А она ни хрена не делает, здесь и веранда уже полгода заставлена так, что плюнуть негде. Ноги моей больше не будет на этой веранде, дорогие мои.

— И давно ты пьёшь? — холодно спросила Ася, осматриваясь. Гора посуды в мойке, разумеется. Форточка разбита, разумеется, кое-как заклеена газетой «Жизнь». И пожрать у них наверняка ничего нет. — И по-прежнему притаскиваешь негодную мебель с помоек?

— Это не мебель. Это антикварная швейная машинка с подставкой, её можно продать.

— Ты бы вымыл эту чашку с содой, самому не противно из неё пить?

— Это женская работа. Я тут ничего делать не буду из принципа.

В дверь звонили уже минуты полторы, но Александр Борисович делал вид, что не слышит.

— Открывать — тоже, наверно, не мужская работа? — спросила Ася.

— Пошли все к чёрту, у всех есть ключи. Ленятся по карманам поискать, суки.

Ася махнула рукой и повела уже ничего не соображающую Жанну в её комнату.

— Какое всё вокруг серое, — тихо заметила Жанна, когда за ними закрылась дверь.

Ага, серое. От пыли.

— Ложись спать, — жёстко посоветовала Ася. Окна комнаты выходили на помойку, до которой родственникам будущей пропагандистки ариогнозиса было так трудно дойти. Занавеска на окне была наполовину оборвана.

Из прихожей неслось:

— Саша, бля! Ну и скотина!

Последовало несколько долгих звонков.

— Ключом открой! Ключ у тебя в кармане, сука. Нечего зря беспокоить меня.

Послышался лязг и грохот: видимо, Юля всё же нашла ключ.

— Уёбища, бля. — Её голос был совсем не похож на Жаннин. Скорее, на лязг железа. — Пьёшь, тварь? — Александр Борисович что-то невнятно забормотал.

Ася распахнула окно: от пыли было невозможно дышать. Вот и всё, пора съёбывать: она выполнила свою миссию.

— Ты что опять за херню приволок? — завизжала Юля так, что единственное целое стекло в доме чуть не треснуло. — По помойкам ходишь, дрянь собираешь, доски-шмоски… умелец, блядь, кружок «Пьяные руки»! Загадил весь дом, жид недобитый, падаль!

— Ты щас у меня по хлебалу получишь, сука! — не выдержал Шлигер. В кухне что-то затрещало и с грохотом ёбнулось.

— Нож у тебя не здесь! — торжествующе проорала Юля. — Нож, падаль, под матрасом у тебя! Жид, скотина, бутылкой тебя, на хуй, убью!!

Да, пора уходить, подумала Ася. Уже одиннадцать.

— Ещё раз нажрёшься — я уже не руками буду бить! Это сейчас я бью руками. А потом буду бить ногами! Я тебя, жидовская гнида, буду ногами бить! Ты почему сюда бомжей приводил? Я тебе приведу бомжей, сука! Это пока я руками бью! А в следующий раз, Саша, всё. В следующий раз в ход пойдут ноги! А потом всё — слышишь, всё! — накроется пиздой!!

Пророчица, хуле. Первая норна в «Götterdämmerung».

Юля была крепкого сложения — дочь, видимо, пошла не в неё, а в эстонского немца. На ней был вытянутый синий свитер, очень идущий к синяку под глазом и выгодно подчёркивающий бледность её помятой физиономии. Её вьющиеся русые с проседью волосы были кое-как сколоты на затылке, одна прядь выбилась и наполовину закрывала второй глаз, под которым синяка не было.

— Это кто? — обратилась она к Александру Борисовичу, который с трудом поднимался с пола.

— Я его дочь, — спокойно ответила Ася. — До свидания.

Фонари не горели. К счастью, Ася помнила, как дойти до калининградской трассы. Она свернула за угол, навстречу ей с лаем бросилась лохматая псина, смахивающая на овчарку-полукровку, и укусила бы за руку, если бы Ася не стукнула её кулаком по носу. Собака с визгом отскочила.