Superwoobinda - Нове Альдо Страница 17

Фуффи

Стояло волшебное лето. Я сидел у зонта со своим коронным бомбером. Солнце распекало пизды даже у мороженых устриц. Сорок два градуса в тени.

У меня стоял с двух часов. Было уже семь. Бомбер висел на шезлонге. Я сидел в шезлонге. Меня звали, меня зовут Гвидо Консоли. Мне двадцать два. Я мозгую про политику.

Как увижу кого, так про себя и раскидываю: вправо-влево, влево-вправо. Пройдет левая шведская щель, мерекаю себе с левым уклоном. Пройдет немецкая мутер, такая нацистиха волосатая, уклоняюсь вправо, в самую правую крайность.

Я, кстати, местный чемпион по мотогонкам. Я Гвидо Консоли. Запомни это имя, потому что я расскажу тебе рассказ. Дело было со мной.

Стояло волшебное лето. Год назад. В августе у меня отпуск. Ну, прихватил я свой коронный бомбер и погнал на море. Что сорок два в тени — это мне до банки. Бомбер я нацепил, чтобы все видели, что у меня бомбер, а еще вот Ducati 916.

Это мой байк. Прикоптишь на нем чуток, и типа ты уже 250 кубов взнуздал. Седло задрано, руль утоплен, щиток затесан к вилке, на первой аж в бак вставляешь и долго еще тянешь под 120 лошадок. А в поворот войдешь — отдача идет по полной, гайку так слабит — очком просекаешь.

Тормоза и диски на моем стальные, их зараз чувствуешь. На 7 кг усадистей модели 1994. И хоть приборы не цифровые, как на родном 916, зато стрелки имеются. Охлаждение воздушное, полуавтомат на коробке передач. Двойной карбоновый глушитель я с моего козлика снял: люблю устроить угоралово. И вообще я покайфный пацан.

Примерно к двум дотарахтел до пляжа. Залег в шезлонге, засмочил цигарку Gitane без фильтра. До семи смотрел на пляж. И тут — опаньки, подваливает пипа. То бишь шведка-пипетка с овчаркой Фуффи.

Фуффи, Фуффи, прыгать сюда, играть с меня, шведка, говорила шведка псу. Я к ней: а ну как схомутать чувишку обломится; она мне: ты кидать пластиковый кость, мы играть.

Я кидать кость Фуффи, шишка с перепугу дрожать, почти порвать новый плавки, опять бросать кость Фуффи мне сказать давалка-универсалка.

Я по-новой кидать кость Фуффи, я пялиться шведские титяры. Фуффи бегать пляж с кость, и вся эта мутота аж до десьти вечера. Я шведке и говорю: хочешь Gitane, a? Пошагали в мой шезлонг, ты правая-левая, может, кофейку? Угощаю. Говорю я шведке-конфетке.

Шведка заулыбилась. Шведкин улыбон был улетней, чем запил по автобану в июле-августе, в сентябре-мае, на работу забили, знай топи на мотасе, давай тону знай. Шведка мне и говорит, пошли, говорит, чего покажу, под зонтом, говорит. Я поплелся — пырка на пределе.

Привела меня шведка под зонт, я-то уши развесил, и что, вы думаете, она достает? — пакетище с этим кобелем Смайли — суповая смесь из мяса-злаков-овощей; достала и трекает, что, мол, Фуффи быть красив, ты смотреть шерсть Фуффи, быть идеальный; я думать шведкин шерсть, она сказать шерсть есть красив, я всегда берать Смайлин суп и хрустящий косточек 4 кг, я берать Смайли в агрокомплекс Турина, ты, быть добрый, идти бар, берать два литр вода, мы два вместе делать хлебка Фуффи.

Нет вопросов, говорю, уже ушел, шведкам надо потрафлять, со шведками и не та еще случается морока, зато потом я гружу ее на мой 916 и волоку за керосинку обкатывать шведке цилиндр.

Прихожу с тремя литрами San Benedetto для Фуффи. Я ходить-приходить, Фуффи прыгать — прыгать Фуффи.

Подошла она ко мне, сама лыбится, я стою, сияю, как медный чайник, взяла за руку, Фуффи носится со своей отстойной костяшкой; шведка мне так разводит: ты быть так милый, ты теперь быть еще добрый и быть друг Фуффи, и быть вечер с Фуффи, теперь идет Омар.

Тут и Омар подгребает, лижет свою шведку, а я — я держу Фуффи. Фуффи мечется как ужаленный вокруг Омара, шведки, я луплюсь на шведку, шведка на Омара, Омар на шведку, шведка на Омара, я как чайник рядом, Фуффи мне пихает в руку кость, тычет мне мордой свою липовую кость из Иперкопа для собачьих побегушек; шведка озаботила меня взять Фуффи на вечер, только на вечер. Я остаться на пляж с Фуффи, отстрочить у Фуффи, реветь от Фуффи благим матом.

На заводе

Меня звать Сальваторе Аньи (г.Варезе). Тридцать два годка мне. А женилка у меня ростом тринадцать сантиметров. Лафа вообще быть живым. Что ни день — чего-нибудь делаю. Что ни другой — чего-нибудь бывает. И все бы ничего, да есть тут одна подстава. Подстава — это мои стремаки. А стремаюсь я того, что помру. Вот так, хлоп — и ты трупак! И никаких тебе дел, даже на Сан-Сиро с мужиками не сгоняешь. А все потому, что с тобой околеванец вышел и теперь ты по жизни мертвяк.

На заводе, где я пашу, о загибоне ни слова. В прошлую среду оттрясся Микеле Капачи (г.Традате). Он дымил как полутурок. Глушил станок и трюхал цыбарить в санузел. Теперь вот зажмурился. К его станку одного свистка из Венегоно приставили. Только про модняк и балаболит.

На обеде я этому чудику все о курносой толкую. Мол, об этом деле надо свое понятие иметь, потому как рано или поздно она и к тебе подберется. Ты подумай своей головой-то. А он говорит, иди-ка ты к свидетелям Иеговы. Они тебе про это распишут. Давай жми, говорит, а то у меня макароны стынут. Мне, говорит, пожить хода, вон сколько девок вокруг.

Самые симпатявые, говорит, уходят в модели. Всяк не прочь шпокнуться с моделью. Когда ты гуляешь с моделью, дружкам-приятелям завидно. А если поженихался к модели, о костлявой и не вспоминаешь. Тут две большие разницы. Модель — это солидол, а безносая — зола, вспоминать тошно.

Я что хочу сказать, с вешалками всего одна напряженочка имеется. Неясно, что у них под шмотьем, которые они носют. Кому не охота увидать, какие они там, вешалки-то.

Это, говорит, точно. Потому и придумали порнозвезд. Это те же модели, только усовершенствованные. Но видимость куда лучше. То, что надо работяге. Целыми днями мантулим. Не говоря уже о черной субботе!

По каждой вешалке у нас разговор особый. Больше правда ору: резец так визжит — слов не разобрать. От этой чернушки, которая везде, все уже двинулись, надрываюсь я. Aгa, гаркает он, Наоми Кемпбелл. И ну токарить дальше.

Вечером дома съем чего, позыркаю телик и в люлян. В люляне кумекаю про много чего. Когда в грустях, кумекаю про костлявую. До того кумекаю, что и не пойму: живой я еще или уже того. Про завод даже не вспоминаю. Когда в радости — кумекаю про вешалок, как тот свисток из Венегоно: вот бы типа они были у меня на хате.

Станки со свистком у нас нос к носу, вот и я вроде как экспертом по вешалкам заделался. Я такого мнения, что вешалки — это реклама жизни, когда жизнь хороша. А еще вешалки — это лишний повод наложить в штаны от счастья!

Потом я узрел эту Кейт Мосс. В газете узрел. Стоит в позе, глазки строит, как все вешалки. Кейт Мосс — это новая вешалка, которую зовут Кейт Мосс.

С виду чисто скелетина! На ней мы сошлись со свистком из Венегоно. Глянешь на нее — лохмушечка, а приглянешься — мать сыра земля. То она зомби, то сексокосилка. Короче, и то и другое.

Свистуну из Венегоно Кейт Мосс не по нраву. Говорит, она не из той оперы, не туда, мол, попала. Скоро это до всех дойдет, и тогда ее перестанут показывать. Пусть займется другим делом. На работу хоть устроится. Или там в порнухе с извращениями чикнется. Или выйдет за богатенького, который любит странненькое. Короче, спрыгнет с газет.

А я говорю, Кейт Мосс продвинутая. На ее фотке типа все есть — целуй не хочу. А потом снова глянешь — ровно с кладбища сбежала.