Ненависть навсегда - Николай Александрович Масленников Страница 17

Только когда сел за стол, Жемчужный Володя выдохнул. Взял ложку, но кушать не торопился.

В рисовой каше выделялось что-то темное. Похоже на изюм. Он подцепил кашу ложкой, гадая, будет ли сухофрукт иметь какой-нибудь вкус. Или опять окажется безвкусным? Но темный кусочек шевелился. Нет, не это изюм, понял Жемчужный Володя, это таракан. Насекомое увязло своими мохнатыми ножками в белых зернах, но не оставляло попыток выбраться.

Глаза пробежались по столовой. Пятьдесят парней, склонив белесые, короткостриженые головы, усердно работали ложками.

Два дня, подумал Володя, всего лишь два дня.

Он выпил чай, разломал булку на две части. Как только съел половину, принялся мазать масло на второй кусок, но раздался грубый голос:

– ПРИЕМ ПИЩИ ОКОНЧЕН!

Отложив булку, Жемчужный Володя вздохнул, ничуть не сожалея, что за три месяца, проведенные в воспитательной колонии, он так и не научился быстро кушать.

Глава 17

Войнов Глеб с затаенным дыханием наблюдал, как сокамерник макает швейную иглу в чернила и прикладывает острие чуть ниже плеча. Сейчас будто комарик укусит, уверял себя Глеб, только от укуса останутся красивый черный рисунок. Жало ударило резко, решительно. Кожа ответила жжением. Он, может, и отвел бы взгляд, но некуда. За окном непроглядная тьма, а света в комнате, кроме теплого луча фонаря, направленного прямиком на плечо, не было. Они с Володей специально дожидались трех ночи, чтобы никто не смог помешать процессу наколки.

Через пару часов, с первыми лучами солнца Жемчужного Володю выпустят из колонии несовершеннолетних – на «волю», как выражается он сам.

– Значит, ты не только боксер, но еще и художник?

– От слова худо. – Усмехнулся Володя, но вскоре и сам осознал неуместность такой шутки. – На самом деле у меня художественное образование, но все говорят, будто я растрачиваю свой талант впустую. Ты, наверняка, тоже слышал, за что меня осудили.

– Нет. Почему я должен был это слышать? – Как бы Глеб ни пытался отвлечь себя разговорами, ощущение иглы под кожей занимало все его внимание.

– Ну как, я тоже здесь вроде местной звезды. Даже телевидение приезжало. – Володя поднял глаза, пока крутил иглу в чернилах. – Я храм Христа Спасителя разрисовал.

«Храм Христа Спасителя – что-то знакомое…»

– Это в Москве?

– Ага, почти в самом центре, на Волхонке. Кафедральный собор Русской православной церкви, белый, великий, с золотыми куполами. Ты что, никогда его не видел?

– Нет. Я из Питера.

– Культурная столица, – присвистнул Володя. – В таком случае, что ты здесь забыл? Мне казалось, в Можайской колонии содержат преступников из центральных регионов России.

– Долгая история. – Глеб зашипел от боли. – Если в двух словах, то на каникулы приехал. К маме, в Подмосковье. Там же и взяли.

– По какой статье?

– Сто шестьдесят вторая – разбой.

Пока Володя колол татуировку, сгорбившись, проворно тыкая швейной иглой, Глебу представилась возможность разглядеть лицо сокамерника поближе. Такой здоровой кожи, признаться, он давно не видел. Нежная, румяная, она напоминала Глебу о детстве, ведь когда-то и у него была такая же. Не такого светлого цвета, конечно, но все же. В пятнадцатилетнем возрасте все изменилось. У него начали появляться прыщи, на щеках и подбородке вылезли волосы, и кожа огрубела. Усики Володи поблескивали при желтом свете фонаря, свидетельствуя о том, что в скором времени и ему придется испытать то же самое. Глеб не знал, можно ли доверять этому круглоглазому пареньку, но чем-то он внушал доверие.

– А ты и Москву-Сити знаешь?

– Конечно, – отозвался Жемчужный Володя. – Московский международный деловой центр. Самая дорогая недвижимость в России, если не во всей Европе.

– И как по мне, самая красивая.

– А я слышал, что эти небоскребы много кому не нравится. Якобы разрушают исторический облик Москвы. Слушай… а ты мне хорошую идею подкинул.

– Какую?

– Сделаю одну из высоток своим следующим арт-объектом!

«Шутка ли?» Не особо веря в осуществимость идеи, Глеб все же поинтересовался:

– Что именно ты рисуешь?

– Граффити. Но я рисую так, что надписи выходят у меня как картины. Получше многих картин. Чтобы ты понимал уровень, один раз я изобразил кусок, окруженный роем пчел, где каждая буква в виде улья, другой – в средневековой стилистике. Слова там были нанизаны на меч, а сбоку стоял двухметровый рыцарь в сверкающий доспехах, опирающийся на надпись. «ГЛАВНОЕ НЕВЕСОМО» – мой псевдоним как девиз. Иногда бывает обидно, что не каждый способен оценить такое творчество… хотя, с другой стороны, именно это и прибавляет делу романтики.

Какой бунтарь, подумал Войнов Глеб. Но в то же время был приятно удивлен, обнаружив смелый характер в таком, с виду бы, улыбчивом и дружелюбном человеке. Игла ужалила сильнее обычного, когда Володя произнес следующие слова:

– Как по мне, это смешно: если нарисовать на полотне и на стене одинаковый сюжет, один из них будет искусством, другой – вандализмом, неким преступлением против нравственности. Ну, не абсурд ли?! Искусство не должно быть загнано в рамки. Представь, если бы Ван Гог написал свою «Звездную ночь» где-нибудь на заборе, а затем его поймали. По современным реалиям он сидел бы на нарах.

– Недолго. Рано или поздно он отрезал бы себе ухо, а там, сам знаешь, куда определяют. ШИЗО. – Злодейски улыбнулся Войнов Глеб. – Но, погоди, я правильно понимаю: ты замышляешь новые рисунки, когда еще не отбыл наказание за свой прошлый? – Володя кивнул. – Не боишься, что история может повториться?

– Не боюсь, – сразу ощетинился тот. – Для того чтобы заниматься уличным искусством, нужна большая воля и любовь к своему делу. Если я остановлюсь теперь, после всего случившегося, то и сам перестану себя уважать. Так и буду гнуть свою линию. Разве что в этот раз аккуратнее. – На центральном проходе кто-то шоркнул, и они загородили фонарь подушкой. Спустя две минуты Володя возобновил работу иглой, но теперь говорил шепотом. – А когда тебя на волю выпустят, чем будешь заниматься?

От вопроса кольнуло не только в плече, но и в груди. Об этом Глеб еще не думал. Мысли о будущем то и дело натыкались на возможность десятилетнего приговора… но если допустить, что приговора все-таки не будет? Что в таком случае ждет Войнова Глеба там, за забором? Он попытался вспомнить, чем жил раньше. Такие далекие, но до сих пор свежие будни предстали, как пазлы, образуя общую картину: гульба, засаленные столы, пиво в пластмассовых стаканчиках. Конфликты. Подворотни. Драки. Телефоны, кошельки, то золотые, то серебряные цепи. Головокружения от наживы. И ни капли здравого смысла. Так чем же он вообще занимался?

– Я не знаю.

– Может, у тебя были какие-нибудь желания, на которые раньше никак не хватало времени? Или смелости? Чем бы ты вообще хотел заниматься в мирное время?

– Понятия не имею.

Володя на мгновение остановился, поднял от татуировки глаза, полные разочарования – разочарования по отношению не к человеку или личности, а