Женя Гранжи - Нефор Страница 18

– Такими темпами ты сначала ошибёшься, а уже после начнёшь просчитывать верные ходы, – прошуршал он платком.

– Что именно я должен просчитать? – искренне не понял Гарик.

– За что ты хочешь его убить?

– За друга.

– Он не был твоим другом. Он, если разобраться, всего-то, кем для тебя и был – барабанщиком. Ты хочешь убить не того, кто отнял у него жизнь. Ты хочешь отомстить за боль, которую причинили ей.

«Плохой полицейский» в прошлый раз, сейчас серый человек вёл себя благожелательнее. Интонации его смягчились, стёкла очков дружелюбно поблёскивали, а смысл слов доходил лучше прежнего. Не было больно. Спокойная рассудительность обволакивала Гарика. Сознание прояснялось.

– Что вы из этого заключаете? – пытливо всмотрелся он в круглые стёклышки.

– Единственно возможное: ты хочешь убить, потому что любишь. Но не думаю, что такая формулировка тебе понравится.

Гарику действительно не понравилось. Но ему хотелось разобраться.

– Убить из-за неё? Нет, должно быть что-то ещё. Она лгала.

– Она не лгала. Она молчит, и стыдится своей жертвы. И если ты заставишь её стыдиться ещё больше, ей будет больнее, чем ты можешь себе вообразить.

– Хотите сказать, это было всего раз?

– Ты и сам знаешь, что это было один раз. Просто, по натуре своей, жаждешь усомниться в том, кто спас тебе жизнь. Кстати, последний раз мы встречались, когда она занималась именно этим.

Внутри Гарика что-то сжалось и он ощутил на холодном, мокром от дождя лице горячую соль слёз. Дождь сменился метелью и трясущим холодом. Ночной проспект покрылся снегом и замер. Француз испарился. Поднялся пронизывающий до дна души ветер, и миллионы ледяных иголок пронзили грудь.

Разбудил тёплый поцелуй в лоб:

– Ты весь горишь.

Катя сидела на кровати и, встряхивая градусник одной рукой, другой размешивала малиновое варенье в дымящейся чаем огромной кружке.

– Который час? – прохрипел Гарик.

– Семь часов утра, все спят.

Она поднесла кружку к пересохшим губам и засунула градусник под мышку.

– Тебя озноб колотил. И ты плакал.

– Да нет. Я ж простыл, у меня отовсюду всё течёт, – попробовал усмехнуться Гарик. – Ты давно пришла?

– Вечером, поздно. Раздела тебя. Кто же в одежде трезвый спит, чукча, – ласково улыбнулась Катя.

Гарик понял, что он действительно раздет, и лежит под пуховым одеялом, которого у него отродясь не было.

– Я всё принесла, не волнуйся. Где тебя угораздило в разгаре лета?

– С Вентилем за город съездили. Под дождь попали, – почти прошептал он.

Брови Кати слегка приподнялись, словно в услышанном обозначилось какое-то стыдливое признание. Спустя молчание, она громко вздохнула:

– Ведь сам говорил, что заболеваешь на раз. Неужели зонтик не взять – летом, и за город.

Она вынула градусник, посмотрела и покачала головой:

– Всё, на неделю можешь о прогулках забыть. Будем лечиться.

– Ты сессию-то закрыла?

– На отлично.

Гарик притянул Катю к себе и прижался к мягкой прохладной щеке. В этот момент он снова проклял простуду, лишавшую обоняния, но точно знал, что комната пахнет сиренью.

Катя переехала к Гарику до выздоровления и снова принялась выхаживать его, снедаемого стыдом. Он ругал себя за неверие, за то, что чуть было не смалодушничал и не бросил её, способную принести свою чистоту в жертву чужой свободе. Был омерзителен сам себе, и самому же себе клялся во что бы то ни стало оправдаться. Разумеется, в своих же глазах.

Между тем, Гарик чувствовал, что в ЦДО что-то в нём отмерло. Какая-то часть его отвалилась, зарубцевалась и стала чужеродной, никак не желающей приживаться обратно. Он презирал Катю. Глубоко, но не выпуская это наружу. Всё понимая головой, даже принимая сердцем святость её жертвы, он не мог смотреть на неё как раньше, и без конца бился сам с собой. Она подходила к нему, ласковая, и он принимал из её рук тёплый чай, краснея и проклинаясь. Стоило ей пропасть из поля его зрения, даже просто скрыться в кухне, как моментально образ её обращался в воображении Гарика в фантастический, неправдоподобный туман, будто и не существует её – Кати. И никогда не существовало, кроме как в его воспалённом мозгу.

Он и сам поражался тому, насколько быстро эти состояния сменялись и, пугаясь неестественности ситуации, совершенно не находил покоя.

Он думал о том, врала ли Инга. «Зачем? Из ревности? Глупость! Он же своими ушами слышал про розовую кисточку. Может, она не так преподнесла? А что там было преподносить? Эта рыжая, если честно, вообще ни слова не сказала. Но, может, тем самым и выставила всё именно в таком свете, как хотела? Да что там было замышлять? Просто сказала правду». В таких мыслях прошла вся болезнь.

Постепенно Гарик привык к Катиной заботе настолько, что к моменту выздоровления принимал хлопоты и ухаживания кроткого создания как воздух, естественный и непременный. Выходив Гарика, не вынежившись досыта в его объятьях, в начале июля Катя вернулась домой. Покидая квартиру, она сделала движение поцеловать его, но Гарик, не поймав этого, молча закрыл перед девушкой дверь. Глаза её смиренно блеснули, и мягкие кеды заглушили медленно удаляющиеся шаги.

В те же дни вернулся из Петербурга Наумов, о чём Гарика моментально известил Дуст, не первый год мечтавший перебраться в столицу русского рока. Послушать новости Большого Андеграундного Мира из уст человека, только что приехавшего из самого его центра, было удовольствием экзотическим и мало с чем сравнимым. Закрыв за увешенной сумками Катериной дверь, Гарик набрал номер Марка. Тот изъявил бойкое желание немедленно встретиться и обмыть своё возвращение. Через двадцать минут с полным пакетом пива в одной руке, другой рукой Гарик трезвонил в дверь Наумова.

Открыл нетрезвый человек с огромными цыганскими кольцами в обоих ушах, такими же огромными зрачками, и без волос. В зубах его дымилась трубка. Человек определённо был не местный: с такими обручами в ушах по Градску долго не проходишь. Впрочем, трубка тоже… Гарик молча протянул ему пакет. Лысый учтиво приподнял невидимый котелок и жестом пригласил пройти. Пиво не взял.

В год распада «Ramones» и основания «Nickelback», когда весь мир заслушивался свежеиспечёнными «Load» и «Down on the Upside», Гарик вошёл в единственную комнату в радиусе сотен километров, где звучал новый альбом «Soundgarden», а хозяин квартиры знал, что такое бадлон и мог объяснить разницу между бордюром и поребриком.

В углу этого андеграундного оазиса зарылось в диван полуголое смуглое тело с огромной синей копной волос на месте головы и тату на плече – от шеи до локтя. Комната была усеяна смятыми сигаретными пачками, пустыми пивными банками и редкими бутылками из-под портвейна. В центре комнаты возвышался, захламлённый блестящими кассетами и дисками, стол. Обновлённым здоровым носом Гарик отчётливо уловил сладковатый дым вперемешку с застарелым пивным ароматом.

Он сделал шаг в сторону кресел у окна и чуть не наступил на рваные джинсы, торчащие из-под стола. Одна штанина вяло почесала другую, и обе замерли. Пока Гарик пробирался к окну, стараясь не наступать ни на что живое, из сортира в комнату вплыл праздничный и поддатый Марк.

– Здорóво, панкер!

Гарик оглянулся, всё-таки наступил на что-то пискнувшее, и очень удачно, с разворота, приземлился прямо в кресло, звякнув пакетом.

– Незачем так орать. Что за тела у тебя тут разбросаны?

Наумов пробрался к гостю, пнув по пути рваные джинсы. Джинсы глухо простонали и втянулись под стол, освободив проход. Марк радостно хлопнул Гарика по плечу и принял из его рук бутылку «тройки». По обыкновению плюхнулся в кресло напротив и расплылся в пьяной улыбке:

– Видал, какой срач! Праздную!

Он пшикнул открывашкой.

– Заметно. Вполне праздничный срач. Что за событие?

– Вчера поминки. Сегодня наоборот.

– Кто помер, кто родился? Чьи это организмы, кстати?

Гарик завертел головой, высматривая, не покажутся ли в толще хлама ещё чьи-нибудь ноги или волосы.

– Там вот, – Марк выкинул палец в направлении стола, – кто-то из твоих, кажется. А это Лола.

Спящее на диване синеголовое тело промычало, потянулось, приняло сидячее положение и оказалось фигуристой девушкой в стрингах и короткой маечке с надписью «L.S.D.». Из-под букв L и D выпирали крупные соски. На градскую тусовщицу Лола не походила.

– Доброе утро! – проорал Марк.

Синевласая вяло кивнула, не открывая глаз, и зашлёпала в туалет босыми загорелыми ногами с разноцветным педикюром.

– Это где ж ты такую нашёл? – с завистью осклабился Гарик. – Не из наших же.

– С собой привёз. И приятеля её. На кухне трубку долбит, похоже. Арсений!

На этот раз Наумов гаркнул так, что тело под столом от громкой внезапности пустило ветры. В дверях нарисовалось внимательное интеллигентное лицо. К серьгам и трубке прибавились ленноновские очки-кругляшки. «Как у моего француза» – подумал Гарик.