Ариф Алиев - Новая Земля Страница 18

Я научился в тюрьме лишних слов не говорить и зря голос не повышать. Я жив до сих пор потому, что кричу «Да, начальник!!!» и «Спасибо, начальник!!!» и скороговорку свою, а больше ничего не кричу и не болтаю, не суюсь и не совался никогда с советами к арестантам, не делаю резких движений, стараюсь сохранять невозмутимость, как инчучун, могиканин или апач в старых фильмах про индейцев. Но если надо будет убить, я убью. Если опасность почую, я убью, извините, я пока не хочу умирать, подождите, я не решил, когда мне умереть. Но я убью без злобы, как убил бы Костю Ганшина, которого нельзя было не убить. Я бы подловил его на рыбе, ударил в переносицу, наклонил к столу, окрасил хлынувшей из носа кровью картошку и поднесенный уже ко рту жареный кусок с не вынутой еще костью, вдавил горло в край стола, вмял кадык, сломал шею. Представив возможную жестокость, я скрежетнул зубами, сердце застучало. Наверное, на моих внутренних часах высветилось время ужина, время запланированного убийства, вот и застучало сердце, я вспомнил Костю Ганшина, а иначе зачем мне его вспоминать.

— Чего молчишь, ходатайство подписал? — спросил румяный и ответил за меня: — Подписал. Все подписали. Всех вывозят.

И я понял страшное.

Я забыл про ужин, про Костю и его кадык. Румяный — психопат паранойяльный, у него изо рта воняет, но он не дурак.

Это я дурак, поверил в чудо.

Все полосатые ходатайства подписали, даже Сипа. Прав румяный, не хватает наручников. Белый Лебедь увозят куда-то полностью.

Не может быть, чтобы всех на расконвой. Какой Сипе расконвой, ему пуля в первый шейный позвонок уже подарок. Сипа тот еще гаденыш, гёрлфренд подговорила его убить родителей, чтобы жить вместе с ним и квартиру не снимать, он убил мать и отца, и семью соседей Лишиных, и гёрлфренд тоже, ему показалось, так выгоднее, он в своей квартире жил и проституток водил, а соседскую сдавал гастарбайтерам, которых время от времени грабил и убивал, и проституток убивал и их охранников. И ладно бы уличный баклан с неполным средним, Сипа бакалавриат окончил журфака, пока учился, в больнице работал медбратом. Здраво рассуждая, на нем не 22 трупа, а еще дважды по столько, в больнице он не мог не убить кого-нибудь беспомощного, больного или раздетого, а в деле — ни одного эпизода по больнице. Не стану я его окликать.

Счастье мое продлилось 1 час 13 минут примерно: 10 минут в кабинете у майора, пока ходатайство подписывал и на печать смотрел, плюс 3 минуты вывод по коридору, плюс час стояния в душном боксе лицом к румяному психопату.

И кончилось счастье.

А что мешало привстать с табурета, напрячь ноги, прыгнуть к столу, дотянуться до майора и воткнуть «Erich Krause» в его лживый глаз, скорым поворотом нащупать податливую мякоть и продавить до самого зрительного бугра. Ты мне сказку, я тебе стекловидное тело насквозь дырявлю до мозга, мы в расчете, майор.

Ночью, когда уже ноги не держали, начали выводить по списку, проверяли по карточкам, запускали из бокса по лестнице.

Я выбежал к автозаку: 8 шагов, фонарь на высокой ограде, свет от него на ступеньке, железный пингвин.

Конвоиры подхватили меня, с разгону вмяли в автозак, головой в чей-то живот, навалились, закрыли дверь. Кто-то блеванул мне под ноги, хорошо, что не тот, кому я головой в живот, очень хорошо.

Загудели, отъезжая, ворота.

7

В автозаке вспомнил про одежду и ботинки. Майор сказал, выдадут, и наврал. За одно это ему полагается «Erich Krause» в лживый глаз. Из Белого Лебедя — без робы, в тапках, разве можно, ну и что, что июнь, ночью холодно.

Я жалуюсь?

Я не жалуюсь. Простите, сам не знаю, что говорю. Из Белого Лебедя хоть босиком по битому стеклу, хоть в февральскую ночь в сугроб по горло. Живи, майор.

Спасибо, начальник!!!

Автозак ехал и ехал куда-то, и дошло до меня, что в камеру больше не вернусь, и слезы потекли. Пожалел календарики с зачеркнутыми днями. 4 пропали, один при мне, последний, за 2013-й год. 1-й календарик зачеркнут со 2 февраля 2009-го года, в тот день меня закрыли в СИЗО Кресты. В следующих 3-х зачеркнуты все дни, а в 5-м — до 8.06.2013 включительно.

На 1-м календарике я начал зачеркивать дни, само собой, не в 1-й день ареста, у меня тогда и календарика не было, а с середины года, когда стало ясно, что раскрутят на большой срок. Не помню, с какого дня начал зачеркивать дни, но помню, с удовольствием сразу несколько месяцев зачеркнул. Короткое удовольствие, но запомнилось навсегда, потому что с тех пор зараз зачеркивал самое большее 6 дней — это когда накатило в прошлом августе, в изоляторе очнулся.

На 1-м календарике у меня рыжая кошка залезла на уличные часы, украшенные новогодними игрушками, еловыми ветвями и разноцветной гирляндой, на часах 23.55, над кошкой надпись: «Ваша ипотечная компания», под кошкой: «Время покупать квартиру!» Понятный образ — кошку первой пускают в дом новоселы, кошка в дом, радость в нем, смотришь на часы с кошкой, а думаешь про новую квартиру, смотришь на часы, в голове мысль — надо спешить, взять кредит, 5 минут осталось до Нового года, как бы не опоздать, реклама работает, берешь кредит, залезаешь в долги и горбатишься полжизни, пресмыкаешься перед вышестоящими, чтобы не уволили, чтобы зарплату повысили, подхалимничаешь, улыбаешься им и любимчикам ихним и стервам, которые к ним прилипли, ходишь на корпоративные праздники, лизоблюдишь, за столом сидишь со скучными подлецами, встаешь, требуешь тишины и тостами угождаешь, выпить предлагаешь за них, говоришь, повезло вместе работать, танцуешь со стервами и любезничаешь, а ночью зубами скрежещешь и плачешь от бессилия и представляешь, как ты их будешь убивать — непосредственных начальников, саркофагов вонючих, которые тебя в каждодневного раба превратили, генеральных директоров и менеджеров среднего звена, троксов и силфов, которые присвоили твой труд и ум, банкиров-кожеедов, которые кредит выдали под процент невъебенный, страховщиков, клещей трупных, которые мертвечиной живут и мертвечиной дышат. А стервы их, люцилии зеленые, пускай себе живут, дожидаются старости, квасятся квашнями, жиром расплываются. Я смотрел на календарик каждый день, начиная с августа 2009-го года и до 31 декабря, поэтому легко вспомнил телефоны ипотечной компании, по которым люди звонили и договаривались о кредите, адрес офиса, сайт и, само собой, красные цифры 2009, год катастрофы моей жизни.

Задержали меня в Москве, хотел улететь куда-нибудь без визы, билет купил без проблем, а в аэропорту на регистрации подошли милиционеры, унылые, усталые, безжалостные, я тогда не соображал ничего, сейчас бы до Казахстана доехал на фуре, потом в Азербайджан по Каспию с рыбаками или на грузовом пароме, на автобусе через Грузию в Турцию, а в Турции я уже не нужен никому, я ведь не террорист, обычный убийца, хорошим людям никакой от меня опасности. Задержали меня 29 января 2009-го года, но в Кресты привезли 2 февраля. На первом календарике 28 дней в январе не зачеркнуты. 29, 30, 31 января и 1 февраля я отметил точками, эти 4 дня к общему сроку не прибавляются, это промежуточные дни между волей и тюрьмой, потому что арест оформили 2 февраля.

Я хранил календарики бережнее, чем письма.

На кой черт мне письма? Я их наизусть помню, хотя глупые они, пустые по смыслу. Но хранил и письма, потому что разрешено. Я получал письма в 2009-м и в 2010-м годах до июля, накопилось 34 письма: 29 получил, когда в Крестах сидел, в ПБ № 3 Скворцова-Степанова — 1, в ГНЦП Сербского — 2, в Белом Лебеде — 2.

Я заставил себя не думать о 2009-м, вспомнил свой 2-й календарик, на 2010-й год. На нем в углу красный логотип «ЦИН РТИ», точная расшифровка мне неизвестна. Под логотипом спираль стального цвета и перечень продукции столбиком: «Рукава и шланги. Ремни клиновые. Рукава РВД. Техпластины. Ленты конвейерные. Кольца уплотнительные. Сальники, манжеты. Паронит. Стеклоткань. Фторопласт. Капролон. Текстолит. Оргстекло. Набивки. Винипласт. Изолента. Лакоткань. Полиуретан». Я не знаю, что такое «рукава РВД» и «паронит», об остальном догадываюсь.

В январе, феврале и марте 2010-го года я хотел умереть, я сидел в Крестах и очень хотел умереть, если бы я умер до суда, меня бы отдали родителям. Я мечтал, они похоронят меня на Южном кладбище под скучным небом в сырой и холодной земле, но похоронят рядом с теми, кого я люблю. Я мечтал, сгнившее мое мясо через год дожди разбавят до черной водицы и просочат в неосушенное болото на краю территории, еще через год из меня вырастет рогоз, а из тех, кого я люблю, вырастут лилии. Летом на моих острых листьях будут сидеть стрекозы, ветер будет трясти мои бархатные коричневые цветы-сосиски и наклонять их к лилиям, и мы снова будем вместе. А над моими костями — кости в болоте долго гниют, из них через 500 лет что-нибудь вырастет, не раньше — родители поставят габровый памятник, резчик вырежет меня по фотографии, приукрасив немного, родителям понравится: спокойное мудрое лицо, губы тронула горькая улыбка, морщины на лбу ровные, прямые, как у хорошего человека, правый глаз больше левого, как у всех творческих личностей, 1970–2010, «Спи спокойно, любимый сын», или «Мы простили, Господь простит», или «Ошибок сделал много, а жизнь всего одна», или самое обычное «Помним, любим, скорбим». Нет, все-таки «любимый» и «любим» родители постеснялись бы написать, они всегда людей стеснялись, всяких людей, и тех тоже, которые по кладбищу гуляют и на могилы смотрят и обсуждают, кто похоронен, чего добился в жизни, беден или богат, зря развелся и на молодой женился или зря не развелся, жена, дура старая, в могилу свела, рано умер или не рано, мог еще пожить или не мог, никогда не болел, врачи залечили, или сам здоровье угробил, а врачи много раз с того света вытаскивали. Кто этот Жилин Иван Георгиевич, со спокойным мудрым лицом, 1970–2010? Да это тот, кто сделал много ошибок, умер в Крестах, если б не умер, на пожизненное сел, шестерых убил, жаль, но не его, конечно, а жаль, смертную казнь отменили.