Чарльз Буковски - Фактотум Страница 19

Я поднялся с толчка, вытер задницу. Заглянул в унитаз. Ничего себе, сколько говна. И как оно мощно воняет. Меня стошнило, и я смыл все сразу. Потом мельком взглянул на себя в зеркало. Я был белым как мел. Меня пробил озноб, а потом мне стало жарко. Шея и уши горели. Лицо покраснело. У меня закружилась голова, опять замутило. Я закрыл глаза и схватился руками за края раковины. Все прошло.

Я вернулся в спальню, сел на кровать, скрутил сигарету. Я плохо вытер задницу. Когда я встал, чтобы взять пиво, на простыне осталось влажное коричневое пятно. Пришлось идти в ванну и подтираться еще раз. Потом я сел на кровать и, попивая пиво, стал дожидаться, когда Джан проснется.

То, что я идиот, я узнал еще в школе. Меня дразнили и обзывали, надо мной всячески издевались: надо мной и еше над парой таких же придурков. Нас было трое отверженных. Но у меня было одно преимущество: тех двоих били, а меня — нет. Потому что я не боялся, когда меня окружали и загоняли в угол. Так что меня обычно не трогали. А тех двоих били часто. А я на это смотрел.

Джан зашевелилась, открыла глаза, посмотрела на меня.

— Уже проснулся?

— Ага.

— Классная была ночь.

— Ночь? Меня больше волнует день.

— В каком смысле?

— Ты знаешь, в каком.

Джан поднялась с постели и пошла в ванную. Я налил ей портвейна, бросил в стакан пару кубиков льда и поставил стакан на тумбочку у кровати.

Джан вернулась из ванной, села на кровать, взяла стакан.

— Ты как себя чувствуешь? — спросила она.

— Я убил человека. Как, по-твоему, я себя чувствую?

— Кого ты убил? И когда?

— А то ты не помнишь! Ты была не такой уж и пьяной. Вчера мы ездили в Лос-Аламитос. Я сбросил того старикашку с трибуны. Твоего голубоглазого потенциального сожителя с доходом шестьдесят тысяч в год.

— По-моему, ты сходишь с ума.

— Джан, когда ты напиваешься, тебя в какой-то момент замыкает, и ты вообще ничего не помнишь. Я, в общем, тоже. Но у тебя с этим хуже.

— Никуда мы не ездили. Ты ненавидишь заезды на четверть мили.

— Я даже помню имена лошадей, на которых ставил.

— Вчера мы весь день просидели дома. Весь день и весь вечер. Ты мне рассказывал о родителях. Они тебя ненавидели. Правильно?

— Да.

— И поэтому ты стал таким… ну, слегка бесноватым. Тебе недодали любви. А человеку нужна любовь. Тебе ее не хватало, и поэтому что-то в тебе повредилось.

— Человеку не нужно любви. Ему нужен успех. В том или ином выражении. Это может быть и любовь, но вовсе не обязательно.

— В Библии сказано: «Возлюби ближнего своего».

— Это может подразумевать и «оставь ближнего своего в покое». Я схожу за газетой.

Джан зевнула и приподняла грудь руками. Грудь была интересного цвета: золотисто-коричневого — как загар, смешанный с грязью.

— Тогда возьми и бутылочку виски.

Я оделся и вышел из дома. У подножия холма, в самом начале Третьей улицы, располагалась аптека, а рядом с ней — бар. Солнце было усталым и тусклым, половина машин ехала на восток, половина — на запад, и на меня вдруг снизошло озарение: если бы все эти люди в машинах ехали в каком-то одном направлении, тогда все проблемы решились бы сами собой.

Я купил в киоске газету и развернул ее прямо на улице. Никаких сообщений об убийстве престарелого зрителя на ипподроме в Лос-Аламитосе. Ну да, это же округ Ориндж. Может быть, в местной газете сообщается лишь об убийствах, произошедших в округе Лос-Анджелес?

Я зашел в винную лавку, взял полпинты виски и вернулся домой. Открыл дверь, ввалился в квартиру, бросил бутылку Джан.

— Наливай. И побольше. Со льдом и водой. Я действительно схожу сума.

Джан пошла в кухню. Я сел в свое кресло, развернул газету и просмотрел результаты вчерашних бегов в Лос-Аламитосе. В пятом заезде Пит Трехглазый вышел на старт при раскладе девять к двум, но буквально у самого финиша его обошла лошадь, считавшаяся вторым фаворитом.

Джан принесла виски. Я осушил стакан залпом.

— Машина пусть остается тебе, — сказал я. — И половина всех денег, которые есть. Ведь там еще что-то осталось, да?

— Ты что, уходишь к другой?

— Нет.

Я собрал все деньги, которые были в доме, и разложил их на кухонном столе. Триста двенадцать долларов с мелочью. Я отдал Джан ключи от машины и сто пятьдесят баксов.

— К Мици уходишь, да?

— Нет.

— Ты меня больше не любишь?

— Слушай, вот только не надо сейчас заводить…

— Я тебе надоела, да?

— Я тебя очень прошу, не начинай. Просто отвези меня на автовокзал, хорошо?

Джан пошла в ванную — подкраситься и привести себя в порядок. Ей было больно. Действительно больно.

— Что-то мы потеряли. Что-то по-настоящему важное. Вначале все было иначе.

Я ничего не сказал. Налил себе еще виски. Джан подошла, посмотрела на меня.

— Хэнк, останься со мной.

— Нет.

Она опять ушла в ванную и очень долго не выходила. Я достал чемодан. Вещей у меня было мало. Я взял будильник. Джан он все равно не нужен.

Джан довезла меня до автовокзала, высадила у входа и сразу умчалась. Я едва успел вытащить чемодан. Я вошел в здание, взял билет. Потом прошел в зал ожидания и сел на жесткую деревянную скамейку. Народу было немало. Мы все сидели и дожидались своих автобусов, поглядывая друг на друга и не глядя друг на друга. Мы жевали жвачку, пили кофе, отлучались в сортир по малой нужде, возвращались обратно и спали. Мы сидели на жестких скамейках и курили сигареты, хотя нам совсем не хотелось курить. Мы разглядывали товары в витринах киосков: картофельные чипсы, журналы, пакетики с арахисом, книжки-бестселлеры, жевательную резинку, освежители дыхания, лакричные капли, игрушечные свистки.

Глава 53

Майами — вот самое дальнее место, куда я мог уехать, не покидая страну. Я взял с собой Генри Миллера и всю дорогу честно пытался читать. Когда он хорош, то действительно хорош, а когда плох, то плох безнадежно. Разумеется, у меня с собой было. Я выпил пинту. Потом — еще пинту. Потом — еще. Путешествие продлилось четыре дня и пять ночей. По дороге не произошло ничего интересного, если не считать эпизода с молоденькой брюнеткой, чьи родители отказались оплачивать ее обучение в колледже. Мы с ней просто невинно потерлись коленками и бедрами, без криминала. Она вышла посреди ночи на какой-то особенно неприветливой остановке в самой пустынной и самой холодной части страны — и исчезла навсегда. Я не могу спать в междугородных автобусах. Для того чтобы заснуть в автобусе, мне надо нажраться в хлам. Но я не решился применить столь радикальный метод. Когда мы приехали в Майами, я едва держался на ногах. Я не спал и не срал пять суток. Был ранний вечер. Я шел по городу, наслаждаясь вновь обретенной возможностью просто пройтись, размять ноги, подышать свежим воздухом.

«СДАЮТСЯ КОМНАТЫ». Я подошел, позвонил. В те времена надо было всегда убирать старый чемодан в сторонку — так, чтобы его не увидели те, кто откроет дверь.

— Мне нужна комната. Сколько это будет стоить?

— Шесть с половиной долларов в неделю.

— А можно мне посмотреть?

— Конечно.

Я вошел в дом и поднялся по лестнице следом за хозяйкой. Хозяйке было лет сорок пять, но ее задница колыхалась весьма аппетитно. Сколько раз я вот так поднимался по лестницам следом за разными женщинами и всегда думал: «Если бы какая-нибудь милая, добрая женщина, вот вроде этой, предложила заботиться обо мне, и кормить меня вкусной горячей едой, и стирать мне носки и трусы, я бы не отказался».

Она открыла дверь в комнату, и я заглянул внутрь.

— Мне нравится, — сказал я. — С виду очень даже прилично.

— Вы работаете?

— Я работаю на себя.

— А можно узнать, в чем заключается ваша работа?

— Я писатель.

— Вы пишете книги? И много уже написали?

— Ну, я пока еще не готов взяться за большой роман. Я пишу в основном статьи. Для разных журналов.

Получается не то чтобы очень здорово, но я совершенствую мастерство.

— Хорошо. Сейчас я отдам вам ключи и расписку, что вы заплатили за неделю вперед.

Мы спустились на первый этаж. Хозяйка шла первой, я — следом. Теперь ее задница колыхалась не так аппетитно, как это было, когда мы поднимались наверх. Я смотрел на хозяйкин затылок и представлял, как целую ее за ушком.

— Меня зовут миссис Адамс, — сказала она. — А вас?

— Генри Чинаски.

Я отдал деньги, она написала расписку. А потом я услышал какие-то звуки, доносившиеся из-за двери слева, — как будто кто-то пилил деревяшку пилой, только пронзительный скрежет перемежался натужными вздохами. Каждый вздох казался последним, но в конечном итоге за каждым болезненным хрипом следовал еще один — и еще, и еще.

— Мой муж очень болен, — сказала миссис Адамс, вручая мне расписку и ключи. Она улыбнулась. У нее были красивые глаза — светло-карие и искрящиеся. Я пошел вверх по лестнице. К себе в комнату.