Рю Мураками - Экстаз Страница 19

Однако, если данные проекции пользовались [неизменным успехом в оргиях с промышленниками или политиками, то они оставляли равнодушным бомжа. Единственное, что по-настоящему возбуждало его, это ожидание, ожидание новой девушки — «какова она будет?», — вплоть до того момента, когда та входила в комнату. Затем наступало «какова она обнаженная?», пока Кюоко, с глазами, полными слез, не раздевалась, и, наконец, «каково будет выражение ее лица во время оргазма?», когда Кюоко ползала по комнате на коленях, тщетно требуя, чтобы ей вставили вибромассажер. После этого его уже ничто не возбуждало, даже вид Кюоко, на которую мочатся, или Кюоко, избитой до крови хлыстом: он видел в этом лишь надлежащее сведение счетов между самцом и самкой.

Кюоко приходила к ним семь раз, и лишь когда они заставили ее принять экстази, им удалось наконец получить свою рабыню, и бомж заявил, что улавливает некоторые возможные в будущем варианты, если они будут продолжать в данном русле. Кюоко приняла экстази всего один раз. В то время этот наркотик трудно было достать. Бомж и Кейко Катаока имели свои каналы, но поставки были ограничены.

— В тот раз, когда Кюоко приняла экстази, было гораздо интереснее. Она со слезами умоляла хлестать ее кнутом.

Случилось так, что Кюоко выпила таблетку натощак. Она лежала, привязанная, на канапе, при этом таз ее был приподнят на пуфике. Когда средство начало действовать, ее тело покрылось холодной испариной, а влагалище стало увлажняться столь интенсивно, что струйки желтоватой жидкости просочились на пуфик, обволакивая ее анус и распространяя сильный запах самки. Бомж и Кейко Катаока наблюдали все это, слушая музыку за бокалом вина, и даже не удосужились раздеться.

— Я не терплю алкоголя, если только речь не идет о хорошем вине или коньяке.

В тот раз было «Шато Латур» семьдесят шестого года и музыка, отрывок из Ксавье Кюга, «Румба Майями Бич». Каждый из них принял по половинке таблетки экстази и понемногу нюхал кокаин, порошок был из Йокосуги. Возбуждение бомжа достигло предела, когда он лицезрел одинокую Кюоко. привязанную к канапе: он вдруг осознал, что вид этой девицы, в рыданиях умолявшей, чтобы ей, наконец, вставили что-нибудь в форме члена во влагалище, был куда более зажигательным, чем тщетные попытки унизить ее, требуя, чтобы она раздвинула ляжки пошире.

— В этом человеке не было и следа снобизма. Он знал, что вина, шампанское, отель «Окура» или «Империал» ему не подходят. И презирал все это. При этом он пил вино по сотне тысяч иен за бутылку, шампанское по триста тысяч… Он даже принимал душ из этого шампанского, ему это было необходимо, как соленый чай японским рыбакам перед выходом в открытое море в шторм. Вы этого не знали? Кажется, его даже советуют пить перед выходом в море в холодную погоду, но я лично никогда не пробовала. Во время сеансов с Кюоко мы поняли, что удовольствие не заключается в одном лишь сексе. С тех пор я уже в состоянии это принять, но в то время, когда я разыгрывала сладострастие или порок, когда я часто находилась в таком состоянии, что не в силах была даже подняться, накачавшись экстази, кокаином или шампанским, когда мигрени терзали мой бедный череп с такой силой, что виски у меня вибрировали под напором героина, когда вся моя жизнь сводилась к этому, я была убеждена, что энергия, переполнявшая меня, безгранична.

Кюоко заставила нас понять многие вещи, это благодаря ей нам удалось преодолеть следующий этап. На протяжении наших встреч она удивительно быстро превратилась в замечательную рабыню, она стала нашей прислугой, нашей няней, нашей сиделкой. Она многое дала нам. Когда она была в костюме, с папкой под мышкой или с чемоданчиком в руках, она, конечно из-за своего довольно высокого роста, могла спокойно сойти за секретаршу в дирекции какого-нибудь крупного предприятия, и это весьма облегчало ей выполнение того, что мы ей поручали. Я хочу сказать, что она очень часто оказывалась нам полезной, когда надо было воспользоваться кем-либо.

Этот человек предложил мне привести к нам на встречу одну из своих любовниц, но я отказалась. Когда он заговорил о ней как о своей любовнице, я сразу представила себе, что это была за птица: леопардовый плащ, рыжие волосы — словом, девица, каких я встречала в кабаре «Синжу-ку». Впрочем, это было не совсем так. В то время у него, по его словам, было три женщины, предпочтение он отдавал стилистке: это была довольно посредственная девица, с которой он встречался уже лет десять и которую не знал раньше, я имею в виду, до того как стал известным, ей даже незачем было теперь работать, потому что каждый месяц он высылал ей нечто вроде пособия. «Мне никогда такие не нравились», — заметил я. Две другие чем-то напоминали первую: одна занималась рекламой в сети институтов красоты, вторая работала диктором на телевидении. Это не были девицы, которых он мог снять в баре, которых можно было заболтать и в тот же вечер увести в отель и там трахать всю ночь напролет, наблюдая через стекло панорамного окна во всю стену, как разбегаются до самого горизонта многотысячные огни города, нет, это было несколько иное. Как вам объяснить? Ему нравилась мысль, что он чувствовал в себе силы написать страницу об этой эпохе, в которую жил, он бесконечно любил всякие истории. Человек, который очень легко вписывался в общество. Именно поэтому было совершенно невозможно привести туда к нам эту девицу, которая делала рекламу, или другую, дикторшу, и сделать их нашими рабынями, пусть даже под действием экстази, поскольку они были знакомы уже более Четырех или пяти лет. В сущности, то, к чему мы Стремились, — это переделать самых обычных Женщин, ничего не знающих о садомазохизме, в настоящих похотливых тварей, в сто раз заразительнее, чем Кюото.

«У меня есть еще одна любовница, несколько другого толка», — признался он мне. — «Какая она?» — спросила я. «Совершенно обычная девушка, без всяких заморочек». Его ответ Меня заинтересовал, и я подумала, что она-то как раз и могла бы нам помочь. Норико было двадцать семь лет, она работала продавщицей в одном модном салоне. Они встречались одно время, где-то полгода, а потом, поскольку он не получал от нее известий, он подумал, что она встретила кого-то другого. Человека, который, должно быть, принадлежал к ее миру. Это был мир, где объедаются до отвала за две тысячи двести иен в гостиничных ресторанах, где опрокидывают пиалы соба и кицун удон прямо за стойкой забегаловки, мир горячих бенто и пиццы-хат, в общем, довольно далеко до «Шато Латур» семьдесят шестого года. И все же Норико так и не забыла его, хотя она в самом деле успела завестись тем самым приятелем. Я почему-то всегда думала, что мы никогда не сможем существовать в том же мире, что и она. И в сущности, я была права, поскольку достаточно взять в руки фотоаппарат, какой-нибудь «Минолта Альфа 7000» или «Канон EOS», и направить объектив на красивые вещи, чтобы сделать хорошие снимки, достаточно прокатиться в «бентлее» или «ягуаре», чтобы уже почувствовать невероятно шикарную жизнь. Именно это мы и хотели дать почувствовать этим девушкам. Но тем, кто никогда не сидел в «бентлее», эту невероятно шикарную жизнь можно было лишь описать словами, при этом вы всегда сильно рисковали остаться непонятыми.

Я все так же ощущал себя вещью. Кейко Ката-ока проникала в меня под видом какого-нибудь «я» или «ты» и сеяла хаос. Я был напутан до смерти и не мог даже поднять головы. Слова не проходили сквозь меня, но как будто заваливали, затапливали.

— Причина, по которой мы выбрали именно Норико, довольно банальна, в общем-то, это можно обнаружить в подавляющем большинстве ви-деосадомазо, — словом, вполне классическая история, не правда ли? Вы согласны, господин иясита?

«Господин Миясита». Мне было как-то странно слышать, что меня называют по имени. Я уже успел забыть, что Миясита являлось именем собственным, моим; произошло это только что, когда Кейко Катаока заговорила о снижении профессионализма девушек из клубов садомазо, делая вид, что не заметила, как я только что мастурбировал в туалете отеля. Именно в тот момент я решил отказаться от собственного «Я» и уперся взглядом в ножки кресла, а этот предмет чуть не поглотил меня. В настоящее время ножки кресла вонзались в меня, это было какое-то неотвязное и неприятное ощущение. Я еще подумал, что это должно быть похоже на ощущение женщины, когда в нее проникает член мужчины, которого она не хочет. Ножки кресла всасывали меня, тогда как они, напротив, должны были бы проникать в меня, и мне казалось, что кожа моя вывернута наизнанку, как перчатка, а внутренности вывалены наружу. На всеобщее обозрение. Я ощущал опасность, но не находил в себе сил противостоять ей. У меня больше не было моего «Я», и это напомнило мне тот день, когда я чуть не утонул. Я тогда еще учился в начальной школе. Я плавал в большом водоеме и внезапно почувствовал, как у меня свело ноги. Никто даже не заметил, что происходит, а я правда чуть не утонул. Никто ничего не видел, а я пошел ко дну. Я отчаянно забился под водой, и именно это привлекло внимание тренера, который нырнул и вытащил меня. Это происшествие отпечаталось в моей детской памяти. Перспектива умереть, захлебнувшись, заставила меня найти в себе силы забиться под водой. Страх смерти, бессилие и вода, которой я уже наглотался, успели лишить меня последних сил, и я помню, что уже готов был отказаться от борьбы. Но в последний момент был спасен. Ощущение, что меня будто заглатывают ножки кресла, походило на страх, который я испытал в детстве, на то чувство нежелания бороться, которому я чуть не поддался. В настоящий момент я уже готов был разжать зубы, но страх заставил меня поднять голову, однако, даже если на этот раз мне не грозило захлебнуться, я все равно готов был отступить. «Ты не должен покоряться ножкам кресла», — беспрестанно твердил мне внутренний голос. Теперь я думал уже не головой, но какой-то низшей, более простой частью тела, скажем, мышцами ягодиц. Мне оставалось несколько секунд, несколько мгновений, чтобы превратиться в ножки кресла. Кейко Катаока превратилась в какую-то необыкновенно объективную сущность и говорила теперь не от первого лица. Она повторяла «я», но мне слышалось «она», как будто что-то переводило мне ее слова, поскольку у меня уже не было собственной личности. Например, она говорила: «Я не могла принять его предложение», а я слышал: «Неизвестно почему, но она не могла принять его предложение». И сейчас еще, стоило мне захотеть, и я сразу мог услышать, как она говорит от третьего лица. Так было проще, даже если это было сродни тому, чтобы уйти под воду м захлебнуться. В каком-то смысле это было как клеймение еретика каленым железом, как попадание в зависимость от химического вещества, как самоубийство. Вот почему я все еще пытался отбиваться, неистово стуча руками и ногами, как в том бассейне, пытался вернуться в себя, и то же время даже не предполагая, как долго сможет поддерживать меня это нечто вроде остатков мышечной воли. Я чувствовал, что все мое тело, за исключением какой-то мизерной части его, уже приняло эту мысль о растворении личности.