Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда Страница 19

— И в спорте?

— Разумеется, нет. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Пора бы ему освободить место. Мы движемся к высшей точке…

— Мы — это «Козимо»?

Микель досадливо махнул рукой:

— Есть вещи куда важнее. — Он обернулся через левое плечо на гору Святого Виктора, тающую в голубой дымке и похожую на остроконечную раковину моллюска. — Вот на что способен человек.

Акил вгляделся в далекий пик:

— А я думал, природа. Причем задолго до нашего появления.

— Чушь. Природа нагромоздила камни, но гору сотворил Сезанн. Умрет последний из людей — не будет и этого великолепия. Finito.

— Терпеть не могу философию, — сказал Саенц. — От нее мало пользы на гонках.

— А это не философия. Голый факт. Каждая человеческая смерть обедняет не нас, но Вселенную.

— Слушай, — произнес велосипедист, — завтра у меня ответственный день. Намерен продолжать в таком же роде — ищи себе другого собеседника.

— Что есть жизнь, сеньор Саенц?.. Успокойся, я рассуждаю чисто практически. Жизнь — всего лишь побег от посредственности, вот только большинству людей он не под силу. А может, и никому.

— Лично я хочу побороть Бариса.

— И все, м-м-м? Побороть Бариса. Он желает побороть Бариса. И это венец твоих амбиций?

— В глубине сердца я просто животное, — признал Акил.

— Смотришь иногда на людей — и по спине мурашки.

— Мефистофель.

— Как будет угодно. Впрочем, я завел тебя столь высоко…

— Вообще-то почти весь путь я проделал сам, на своих колесах.

— Итак, я завел тебя столь высоко, чтобы предложить все, о чем ты мечтал, если, конечно, ты умеешь мечтать по-настоящему. Для начала не мешает проявить мои сверхъестественные способности. Завтра ты проиграешь Барису на девять секунд, как бы ни старался, а уж постараться придется. Желтая майка перейдет к Этторе. В Пиренеях «КвиК» непременно атакует завтрашнего победителя, однако ничего не добьется. Позже в тот долгий день, двести шестьдесят километров и пять крутых седловин, вы с Барисом оставите прочих смертных сражаться между собою далеко позади, а сами, как святые, вознесетесь к недоступным небесам. В Аскаине вы окажетесь на целый час раньше всех. Это мой прощальный дар Этторе. Но ты… ты добьешься победы собственными силами, без моей помощи. Более того, выиграешь девять секунд в бонусном спринте. В Бордо вы прибудете плечо к плечу, однако по очкам желтое получишь ты. На треке вы помчитесь рядышком, будто нарисованные на двух сторонах катящейся консервы — дурацкое сравнение, ну и ладно. За пять минут до финиша Барис начнет опережать тебя, и ты едва не умрешь со стыда. Этторе, мой Этторе приедет в Париж на семь с половиной секунд раньше Акила Саенца, ибо этот «Тур де Франс» его, и только его, невзирая на то, до чего мы сегодня договоримся.

— Серьезно? Даже если я пойду в полицию?

— А, Габриела Гомелес… Даром что простая ищейка из деревенского захолустья, быстро смекнула, чем пахнет. Думаешь, почему она пропала из поля зрения?

— Она была у тебя?

— Мы занятно провели время. Дама осмотрела мою лабораторию, разгадала, что к чему, даже обменялась со мной парой шуточек. Будь я уверен, что дело останется в ее руках, изрядно поволновался бы.

— Но я, у меня пока еще есть голос. Я могу подтвердить ее подозрения.

Флейшман мягко улыбнулся и покачал головой, изобразив на лице искреннее, заботливое сочувствие.

— Люди и так уже судачат о твоей паранойе. Даже близкие друзья. Оглянись: полиция на многое смотрит сквозь пальцы. Рискну предположить, хоть я и не коп, что их интересуют лишь неправильные вещи, если ты понимаешь, о чем речь.

— Значит, убийство профессиональных велогонщиков — это правильно?

— Позволь тебе кое-что сказать, Акил. Я не хочу стареть. Не выношу старичье — звучит малость жестоко, зато правда. Человеческий разум, когда он медленно пожирает сам себя, превращается в наиболее мерзкое вместилище…

— Хорошо-хорошо. Как я уже говорил, завтра ответственный…

— Отсюда следует, что я не намерен продлевать свои дни. Жалкие глупцы считают, будто бы время — это путь, ведущий куда-то. Похоже, чудеса цивилизации за истекший десяток тысяч лет породили иллюзию бесконечного самосовершенствования. А знаешь ли, почему вышеупомянутая цивилизация появилась именно десять тысяч лет назад?

— А что, я к этому как-то причастен?

— Погода. Климат был подходящий. Но ведь люди ко всему привыкают. Приключись назавтра очередное бедствие — представь себе ледники от полюса до полюса или, скажем, сухое ущелье вдоль экватора, обрамленное зелеными топями, и ни ветра, ни единого звука на всей планете, — часть из нас непременно выживет, зароется в теплую грязь. И вот, спустя пять-шесть тысячелетий, когда вечная мерзлота разольется реками, сотни потомков уцелевших станут плодиться и размножаться; а потом, отыскав замшелые нагромождения камней, начнут творить мифы о богах и героях древности.

— Так в чем, собственно, заключается сделка? — повторил Саенц. — А то у меня ноги затекают.

— Могу предложить массаж.

— Спасибо, не надо.

— Твои ноги чрезвычайно интересуют меня с профессиональной точки зрения. В конце концов, они лучшие в мире. Ну-ка, откинься на спину.

— Лучше, чем у Бариса?

— Вне всякого сомнения.

— Ладно, — согласился Акил, и Флейшман принялся по капле выжимать усталость и боль из натруженных мускулов, которые за каких-то двенадцать дней «отпахали» на велосипеде две с половиной тысячи километров. Некоторое время Микель работал молча. Затем произнес, как если бы читал научную лекцию:

— Жизнь — вовсе не процесс накопления. Вот начало, а вот конец. У финишной черты тебе остается лишь одно — собственное тело. А значит, не важно, когда он придет, пресловутый последний миг. Время — пыль, Акил Саенц, и тебе это давным-давно известно. Решение было принято, еще когда ты только стал гонщиком, верно? Ты просто ждал нужной минуты.

— Заканчивай другую ногу, и я пойду, — откликнулся спортсмен. — К слову, ты слышал о бесхитростных человеческих радостях? Скажем, вечер в кругу друзей, la sobremesa[20], на столе бутылочка доброго вина, хек в чесночном соусе приятно согревает брюхо, и кто-нибудь от души хохочет над твоей шуткой? Просто вспомнил те добрые денечки, когда Ян Потоцкий еще ходил по этой земле. Пока ты его не прикончил.

Доктор чуть отстранился от собеседника, не поднимаясь с корточек. Солнце палило, и с мужчины лил пот. Будто написанные пастельными мелками, Альпы высились на фоне тяжелого, ослепляющего сияния, разлитого до края небес.

— Все это у тебя уже было, — промолвил Микель, начиная массировать левую лодыжку. — У Яна тоже. Я же мечтаю о большем. О чем-то выдающемся, непревзойденном ни сейчас, ни в далеком будущем. Я покажу Времени, на что способен. Я сделаю Акила Саенца лучшим из лучших, навеки. С его согласия, конечно.

— А в конце ты явишься за моей душой.

— Не обязательно. Если все пойдет гладко, то нет. Хотя в каком-то смысле так было бы лучше. Трагедии дольше помнятся.

— А кто утверждал, что время его не интересует?

— Парадокс, правда? Все мы несовершенны.

Флейшман продолжал работать, и Саенц, казалось, почти заснул. Внезапно он резко выпрямился.

— Как это действует? Ну, то есть в чем фокус?

Микель улыбнулся и лукаво подмигнул.

— Но это не опасно?

Флейшман насмешливо потряс головой.

— Я имею в виду, — заторопился Акил, который терпеть не мог выставлять себя дураком, — надежнее, чем с Яном и Сарпедоном?

— Возможно, даже надежнее, чем с Барисом.

— И я не стану одержимым?

— Как тебе сказать. За состояние твоего рассудка поручиться не могу. Опять же, по слухам, ты уже слегка тронулся. Обещаю другое: никто и никогда не заинтересуется психической полноценностью человека, выигравшего за год и «Джиро», и «Тур», и «Мировую» с невероятным, абсолютно неповторимым успехом. Речь не об этом, Акил. Главное, обнаружена сфера человеческих достижений, которая обессмертит наши с тобой имена.

— Велогонки! — воскликнул спортсмен.

— Именно. Велогонки. Достойное занятие для сеньора Саенца.

— Ответить сейчас или попозже?

— Чем раньше, тем лучше. Вот я и закончил. Все-таки твои ноги — само совершенство.

Он с улыбкой поднялся и помог Акилу встать.

Последовала долгая дорога обратно по белой вулканической глине. У скромного мемориала Томми Симпсону стояла знакомая «ауди». Водитель и пассажир красной машины разом заподозрили неладное.

Расхититель гробниц отвратителен даже далеким от религии мирянам. Скудная, крохотная, одинокая усыпальница, затерянная в горах, на фоне стерильного минерального пейзажа, посвященная памяти трагически погибшего спортсмена, — разве у кого-то поднимется рука на подобную святыню? А на велосипед Саенца у самой ее стены? Уже один только автограф, аккуратно начертанный на руле, должен был защитить железного коня от кощунственных посягательств.