Денис Бушлатов - Дэволюция Страница 19

Здесь, в подворотне не было надписей о любви. По темным бугристым стенам вязко текла вода.

Мишка остановился возле подъезда. Повернулся к ней. Лицо у него было красное, напряженное, глаза блестели, челюсть отвалилась.

— Оленька, — скомканно произнес он, так словно рот у него был набит конфетами. — Я… мне тетя Люда сказала… Вот… Ты не бойся, Оленька! Я тоже боялся сначала, но тетя Люда сказала и я ….Ты не бойся!

Она хотела было сказать ему, что она не боится, что ей нечего бояться, что Мишка ее друг и она обязательно выйдет за него замуж когда они вырастут, но тут он схватил ее за волосы, чуть пониже макушки обеими руками и так дернул, что она упала на колени, больно ударившись о слоеный асфальт, а он рванул ее снова, и она растянулась у его ног, ударившись на сей раз лбом. Попыталась было встать на четвереньки, но в этот момент, Мишка пнул ее в лицо. От удара Оленька завалилась набок, неловко раскинув руки, уставившись разом побелевшим лицом в потолок в грязных потеках. Все вокруг выцвело и поблекло, издалека доносились мягкие приглушенные звуки, что становились все слабее.

Мишка топтал голову девочки, то пинал ее носком, впечатывался подошвой в размозженный, карикатурно плоский нос. Он бил с каким то отчаяньем, шумно выдыхая после каждого удара, стараясь представить себе, что бьет он на самом деле по футбольному мячу, вот только слишком твердому. А мяч все не улетал, и не было сил сдвинуть его с места.

— Хватит, мальчик. — голос из черного проема подъезда, древний, землистый.

Он остановился. Попытался повернуть голову на голос, но (нет, не хочу, Я НЕ ХОЧУ!) тотчас же дернулся в сторону, уставился себе под ноги, туда где лежал их вожделенный приз.

— Ты славно поработал, мальчик, — в голосе плохо скрываемая алчность и вечный голод, — Теперь иди. Мы больше не будем тебя звать по ночам.

— В-вы…вы обещали! — Мишка зажмурился крепко, отвернулся в сторону от конвульсивно дрожащего тела у своих ног. Слезы произвольно текли из глаз.

В подворотне смердело. Казалось, запах исходит от стен, от разом позеленевших капель воды, что слизисто прокладывали себе путь в трещинах, от разбитого асфальта, от чугунных ворот.

— Мы прощаем тебя, мальчик. Ты можешь идти.

Разом постарев на тысячу лет, Мишка, даже не потрудившись поднять ранец, слепо побрел к выходу. Надо же, ботинки, он испачкал ботинки…и брюки. Мама будет кричать…

Сзади звук чего-то скользящего. Потом, кто-то всхлипнул. Тихо, по детски, почти умиротворенно. И снова, густой, вязкий звук скользящей массы. Хрип….и тотчас же жадное чавканье.

Мишка загребая ногами, брел к выходу. Теперь он казался ему почти…недосягаемым.

Уже подле ворот, хлыстом стегануло по ушам.

— Мальчик! — влажный шепот.

Каплей крови упала гнилая вода на макушку.

— Мальчик. Оглянись. Посмотри на нас, мальчик. Посмотри.

— Вы же обещали! — еще полшага вперед. Вот уже и солнце, сквозь фильтр тлена. Люди на улице, машины, трамвай, все спешат по своим делам, никто не замечает тоненькую фигурку, забрызганную алым.

— Погляди на нас.

Жадность и голод. И …почти материнская нежность.

— Всего лишь взгляни. Ты ведь уже…видел нас однажды…

Да, но только мельком. Тогда… той ночью, это было случайно. Он не хотел.

Что-то медленно приближалось сзади. Вонь усилилась, обросла невероятной плотью, хрипло дышала в затылок.

Он завизжал. Тонко, надсадно.

И оглянулся.

Лингвистическая эпилляция

Летом на берегу Инжихи красиво настолько, что нестерпимая боль охватывает грудь. Кажется, воздух здесь особенный, насыщенный медом и воспоминаниями неисчислимых поколений пчел, что носятся туда сюда, меж луговых цветов. Поутру, когда солнышко лишь раскрывает свои жаркие обьятья, над Инжихой стелится белесый туман, наполненный радостным звоном. Река шепчет…

— Славно здесь у Вас, Андрей Михайлович, — молвил Кушаков, прихлебывая чай, — Бог праведный видит, славно! Так бы и жил тут, у речушки, и горя не знал! Эх, служба…

— И то верно, Сережа! — Старик Воронцов хитрым прищуром окинул берег, заросший цветами, — Ведь не хлебом единым, mon ami, а и душевными переживаниями, трансцедентальностию жив человек… Основой порядка в доме не деньги являются, не финансы, а благодать. Духовная благодать.

— Так то оно так, Андрей Михайлович, вот только одно без другого не получается. В век механизации, пара и электричества, деньги, и именно деньги выступают залогом душевного спокойствия, хотя душевное спокойствие, основанное на деньгах, есть спокойствие напускное, животное, но не человеческое.

— Эк, вы батенька заговорили, — Воронцов хмыкнул и недоуменно посмотрел на травинку, зажатую в руке, — У вас выходит неоспоримая диллема, впрочем, конфликтная в самой сути своей.

Они помолчали. Раннее солнце лишь слегка посеребрило воды Инжихи, насытило их светящейся жизнью. Ленивый шершень, по делам пролетавший мимо, с любопытством прошелестел над блюдцем с турецкими сладостями, и сделав выбор в пользу цветов, полетел дальше. Где-то вдалеке, за тридевять земель, пел соловей, и тонкое, изящное пение его вплеталось в саму ткань пробуждающегося мира.

— Вот она, мгновенная, сиюминутная благодать, — прошептал Кушаков, глядя на золотящуюся реку, — хочется сказать…

— Ежели хочется, не стесняйтесь, mon bonbon, — елейно засипел Воронцов, — молвите.

— Пизда….-Кушаков аж зажмурился от всепоглощающей сладости, — Пиз-да!

— Прелестно, а как сочно! Слово то — отменное, семантическая основа богата, фонетическое звучание идеально. А сколько деривативов!

— Верно! Пизда есть форма исконно русская, несмотря на то, что корни ее восходят к нашим родичам, скифам. Пизда есть производное от слова «пес». Подобного рода сравнение отнюдь не уникально, в частности, английское обозначение схожего феномена выражается словом «cunt», являющимся своеобразным деривативом от слова «coon», то бишь — енот. Ассоциации животных с сексуальным значением прослеживаются и в других языках, а именно — греческом и латыни.

Впрочем, некоторые исследователи придерживаются на этот счет иного мнения. Так-то, считается, что слово «пизда», быть может является производным от слова «Пустота», этимологически с ним связанным, что в свою очередь позволяет предположить некоторую взаимосвязь между самой концепцией Дао и обсуждаемым понятием.

— Ваши познания удивительны! — промурлыкал Воронцов, — однако мне кажется, что научные изыски в данном конкретном случае несколько излишни, ибо особую прелесть данному слову, более того, данному социальному феномену, если не чуду, придает именно его звучание, насыщенное и сочащееся внутренней наполненностью. Неоспоримую изюминку пизде придает сочетание звонких согласных з и д, в обрамлении соответствующих гласных, что, несмотря на отсутствие шипящих…согласитесь, шипящие в данном услучае были бы излишними, так вот, несмотря на отсутствие шипящих, создает ощущение своеобразного звука, впрочем не глухого, нет, а скорее, напоминающего гудение шмеля в июльский полдень.

— Воистину, славен Бог! — Кушаков что есть силы хлопнул себя по колену, — ибо много есть чудес на свете, неведомых нашим мудрецам…

— Друг мой, Горацио, — мудро улыбнулся Воронцов, — God works in mysterious ways, поверьте Сереженька, на кажду секунду времени, отпущенного нам, у него есть свой, неведомый, и в то же время, единственно верный план. Что, кстати, напоминает мне о другом, столь же славном слове, присутствующем в нашем великом языке, и слово это…

— ХУЙ! — рассмеялся Кушаков, — Хуй, Андрей Михайлович! Верно? Угадал ли я ваши экзистенциалии?

— Esse homo! Устами младенца… Вижу, драгунский полк пошел вам на пользу, друг мой. В Вас появилась невиданная мною ранее зрелость. А ведь и хуй, слово древнее и многогранное. Есть гипотеза, согласно которой, слово это ведет свою долгую историю непосредственно от слова «кий» или «киль», обозначающего любой выступ на теле. Более того, согласно той же гипотезе, славный князь Кий, основоположник града Киева, звался вовсе не Кий, а Куй, или, в современной транскрипции — Хуй, что вовсе не оскорбляет величие его деяний и не преуменьшает его заслуги.

— Полноте, Андрей Михайлович! Ваши изречения ироничны без меры, вы верно смеетесь надо мною. Васм ли не знать, что «хуй» происходит от праславянского «хоуй». Глубокие истоки хуя прослеживаются в индоевропейском корне «ksuoj»-, который сохранился в слове «хвоя».

— Ах, Сереженька….ах, шалун! А ведь можешь, можешь, когда захочешь! Чувствуется образование!

Воронцов усмехнулся в бороду и погрузился в раздумья. Солнышко припекало уж вовсю, воздух загустел и наполнился тем, присущим лишь летним месяцам ароматом, что отзывается в самом естестве человеческом неизьяснимым блаженством. Инжиха заискрилась, засверкала милионном огней, заплескала весело телом своим, словно столичная кокетка. Соловьиные переливы неслись теперь со всех сторон, вибрируя и перекликаясь в летнем упоении…