Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич Страница 19

22

По углам класса белеет иней, и незаметные раньше гвозди блестят заиндевевшими шляпками. Все сидят одетые, в шапках, зажав в кулаке чернильницы. За стеной бушует зимняя пурга, унося тепло пылающей печки, в которую Тэюттын то и дело подбрасывает большими лопатами уголь.

Зоя Герасимовна в меховой шапке сидит за своим столом и рассказывает о том, как на ее родине — Украине — готовятся к весеннему севу. За окном воет холодный ветер, а учительница говорит о широких, как море, степях, покрытых высокой травой, о звездных теплых ночах и душистых цветах. Ринтын слушает учительницу и старается представить себе, как это "сеют хлеб". Перед ним возникает образ дяди Павла. Пекарь идет по бескрайнему полю и крошит большой ломоть хлеба. За ним, чирикая, прыгают птички и поедают крошки. Ринтын поднимает руку.

— Как это — сеют хлеб? — спрашивает он учительницу.

Зоя Герасимовна объясняет, что сеять — это значит семена разбрасывать по разрыхленной земле. Из этих семян потом вырастает хлеб.

— Это как наш огород, — шепчет Ринтыну на ухо Петя.

— Хлеб или мука? — спрашивает Ринтын, не слушая соседа.

— Хлеб, — отвечает Зоя Герасимовна.

В классе возникает оживление.

Поднимается сразу несколько рук.

— Почему к нам возят не тот хлеб, который сразу вырастает, а муку? — обиженным голосом спрашивает Калькерхин.

Зоя Герасимовна долго рассказывает, как из зерна мелют муку, которую потом привозят в Улак.

И так бывало часто. Многое, чего не было в школьных учебниках, ребята узнавали от своей учительницы.

Зима на редкость была суровой. Северный ветер сорвал провода, и во всем Улаке погасло электричество. Зверя же в море было много, и охотники возвращались с богатой добычей. Осенние штормы выкинули на берег много падали и наваги. Тундровый песец, привлеченный запахом гниющего мяса и рыбы, в огромном количестве перебрался к побережью.

В каждой яранге было вдоволь чаю, сахару, муки, не говоря уже о мясе, без чего нельзя жить. Собаки были жирны и ленивы. Их держали на цепи, и по ночам они дико и неистово выли.

Между ярангами на высоких подставках, где содержались прочно закрепленные на зиму байдары, хлопали на ветру медвежьи шкуры. Около пушного склада висели гирлянды песцовых шкурок, а в хорошую погоду высились груды оленьих пыжиков, вынесенных наружу для проветривания.

— Добрая зима! — говорили старики.

В яранге дяди Кмоля ждали ребенка. Тетя Рытлина с большим животом неуклюже поворачивалась в пологе, и дядя каждый раз спешил к ней, чтобы помочь и не дать ей поднять что-нибудь тяжелое.

Когда выпадали тихие часы после рабочего дня, в стойбище с полярной станции приходили Анатолий Федорович в Лена. С гурьбой ребят они шли на гору и при свете звезд и луны спускались вниз на санках.

Анатолий Федорович часто рассказывал о чудесном городе на Неве, об университете, в котором он учился. Ребятам трудно было представить себе этот далекий город, где много красивых мостов, на которых стоят бронзовые кони; ребята, видевшие лишь низкие яранги и одноэтажные деревянные дома, не могли поверить, что по коридору главного здания университета можно промчаться на собачьей упряжке — такой он длинный.

Ринтын расспрашивал Анатолия Федоровича об университете.

— Университет, — задумчиво объяснил Анатолий, подыскивая понятные слова, — это самая-самая высшая школа.

— На горе, значит, стоит? — высказывал догадку Ринтын.

— Не на горе, а на самом берегу широкой и красивой реки Невы.

Такие, объяснения давали Ринтыну большой простор для фантазии. Закрыв глаза, он рисовал в своем воображении университет в виде длинного, составленного из таких же больших домов, как Улакская школа, здания. По длинному коридору мчались упряжки, из-под собачьих лап летел на стены снег. Мимо университета текла красивая река с водой необыкновенной окраски, как цвета северного сияния.

23

Наступили зимние каникулы. Затихли пурги. В ясном небе дрожали рассыпанные по берегам Песчаной Реки звезды, полыхало полярное сияние. Ослепительно белая луна заливала матовым светом покрытую снегом тундру. В полдень на южной стороне показывалась тонкая полоска зари, окрашивая в алый цвет вершины далеких гор.

Охотники возвращались с богатой добычей, и редкие снегопады не могли занести окрашенный кровью убитой нерпы след, ведущий в каждую ярангу.

Ребята не покидали лагуну и, не переставая, гоняли мяч по ровной снежной стрелке.

На этот раз игру начали с середины лагуны, и борьба за мяч шла у Пильгына, небольшого пролива, соединяющего лагуну с морем. Это длинноногий Калькерхин угнал сюда мяч. В нескольких шагах от него бежал Ринтын. Остальные ребята отстали и едва виднелись черными точками на снегу.

Все ближе и ближе становилась спина Калькерхина, его ноги то едва волочились, цепляясь друг за друга, то вновь начинали быстро мелькать. Ринтын знал, что это верный признак усталости: Калькерхин выдыхался, а у Ринтына как будто еще больше прибавлялось сил. Он откинул капюшон кухлянки, выставив голову на морозный воздух. Сразу же прихватило уши, но мальчик не обращал на это внимания и лишь изредка потирал их рукавицами. Скоро уши почти перестали ныть: привыкли к холоду. Левое ухо совсем не болело, а правое Ринтын продолжал время от времени потирать.

Спина Калькерхина была так близко, что Ринтын мог дотронуться до нее рукой. Услышав дыхание Ринтына, Калькерхин оглянулся и тут же, споткнувшись о мяч, растянулся на снегу. Один миг — и Ринтын уже быстро гнал мяч обратно к стойбищу.

Напротив ветродвигателя Ринтына с радостными криками встретили ребята и погнали мяч к восточному краю лагуны, к горе Линлиннэй.

— Ринтын, ты отморозил ухо! — крикнул на бегу Аккай.

Ринтын схватился за правое ухо — оно было горячее и немного болело; потом он потрогал левое и тут же отдернул руку: ему показалось, что он схватился за кусок холодного стекла. Он крикнул Аккаю:

— Стой! Посмотри, что с моим ухом.

— Ухо совсем белое, как осколок чайной чашки, — проговорил Аккай, обходя кругом Ринтына. — А это красное, как огонь.

Аккай протянул руку, чтобы потрогать обмороженное ухо.

— Не трогай! — отпрыгнул в сторону Ринтын. — Сломаешь!

Закрыв растопыренными пальцами ухо, чтобы как-нибудь невзначай не обломить его, Ринтын побежал к берегу. Ближе всего были домики полярной станции. Войдя в дом, он направился в кают-компанию. Там никого не было. Ринтын присел около топившейся печки и начал отогревать замерзшее ухо. Минут через пять ухо стало болеть и в то же время расти, пухнуть. Скоро его так разнесло, что, качая головой, Ринтын чувствовал, как оно моталось из стороны в сторону.

В кают-компанию вошла повариха. Она знала Ринтына и нисколько не удивилась тому, что он здесь.

— Ты, наверное, пришел к Леночке? — спросила она.

Ринтын кивнул головой, отчего и ухо качнулось вперед и, казалось, чуть не оторвалось.

— Леночка теперь живет в другой комнате. Вон она, дверь, третья отсюда, — повариха показала рукой.

Значит, правда, что Лена вышла замуж за Анатолия Федоровича! Ринтын и раньше слышал об этом разговоры, но у него как-то в голове не укладывалось, что Лена и Анатолий могут быть мужем и женой.

Повариха подошла к двери комнаты Анатолия Федоровича и постучала:

— Леночка, к тебе знакомец пришел.

Лена вышла из комнаты и, взглянув на сидевшего возле печки на корточках Ринтына, улыбнулась:

— Ты что прячешься?

Ринтын встал.

— Я совсем не прячусь. Я только отогревал уши.

Вышел и Анатолий Федорович.

— Ринтын! — удивился он. — Пришел в гости?

— Не в гости, — ответил мальчик. — Я отморозил ухо и пришел отогреть. До дома далеко.

Ринтын повернулся к ним боком так, чтобы они видели набухшее ухо.

— О господи! — всплеснула руками повариха.

— Ничего страшного, — сказал Анатолий Федорович. — Надо выпустить жидкость, и все.