Джей Стивенс - Штурмуя небеса Страница 2

Что такого особенного было в этом шестом по величине городе Америки, что во второй половине двадцатого столетия превратило его в Мекку для недовольных? Алан Уоттc,[12] играющий в нашем рассказе второстепенную, но значительную роль, полагал, что дело в средиземноморском климате Сан-Франциско, который служил вакциной против вируса пуританства. Другие считали, что дело в традиционной сан-францисской терпимости. Город, который долгое время был безопасным прибежищем для всех гонимых, мог похвастать гораздо большим количеством анархистов, коммунистов, «индустриальных рабочих мира»,[13] битников, мистиков и эксцентричных вольнодумцев на квадратный километр, чем набралось бы во всех остальных городах Америки, вместе взятых. Однако можно и просто вспомнить географию. Сан-Франциско называли «королевой Калифорнии». А Калифорния, как не уставали твердить журналы и социологи, была местом, где настоящее граничит с будущим.

В Калифорнии все было больше, новее, быстрее, лучше и блистательней. Она была бриллиантом в короне технократии. На одной стороне долларовой купюры изображен оттиск большой государственной печати Соединенных Штатов, на котором можно увидеть треугольную пирамиду с легендарным девизом «novus ordo seclorum» — «новый мировой порядок». И Калифорния располагалась на вершине этой пирамиды. Так что было вполне понятно, почему восстание против «нормальной» жизни началось именно там.

Аллен Гинсберг появился на Хэйт-Эшбери незадолго до одиннадцати. Со своей развевающейся по ветру бородой и совершенно лысой макушкой он был похож на раввина. На нем был белоснежный медицинский халат, подпоясанный голубым пляжным поясом. Пока он шел по парку, со всех сторон слышались радостные приветствия. У других — Тима Лири, Кена Кизи и Алана Уоттса — тоже были свои поклонники, но Гинсберга признавали и любили все. Он был ниточкой связывающей с прошлым, одним из немногих оставшихся ветеранов бит-движения, благодаря которому во многом стали возможны сегодняшние события.

Предыдущим вечером в Хэйт-Эшбери у Майкла Макклюра[14] состоялось собрание старейшин с целью выработать повестку дня нынешнего празднества. Гинсберг, скрестив ноги, сидел на полу, лысая макушка блистала, отражая свет зажженных свечей. На сборище присутствовали также Гэри Снайдер, дзенский поэт из «Бродяг Дхармы» Керуака, Ленора Кендел, автор двусмысленно-лирической «Книги любви», занимавшаяся танцами живота, плюс молодой человек Леноры, Вольный Фрэнк, глава сан-фран-цисского отделения «Ангелов ада». Присутствовал и сам Макклюр, похожий со своей трубкой на профессора, и местный персонаж по имени Будда — официальный церемониймейстер «собрания друзей».

Разговор шел в основном о том, как объединить политиков, поэтов, духовных лидеров и рок-группы в единое целое, соблюдая при этом основные цели «собрания друзей». Гинсберг в последние годы предлагал по-новому организовывать свои выступления на духовно-политическом поприще. Не надо устраивать маршей и расклеивать плакаты, убеждал он «новых левых» со страниц «Барба». Танцуйте перед оклендским портовым армейским терминалом, пойте, раздавайте окружающим цветы, наслаждайтесь жизнью! «Новые левые» не обращали на его слова никакого внимания, чего нельзя сказать о хиппи. Реальным подтверждением было то, что завтра впервые в Америке должно состояться местное «мела-мела», что на хинди обозначает священную встречу искателей духовных истин.

Все шло хорошо, пока они не начали обсуждать Тима Лири. Признать ли его поэтом и дать ему всего семь минут у микрофона? Или же он, как подлинный пророк, имеет право на неограниченное время?

«Тим Лири — профессор», — заметил один из них таким тоном, в котором сквозила уверенность, что профессора не говорят, а читают лекции.

Гинсберг предложил дать Лири ровно семь минут, и не больше.

«Лири что — примадонна?» — спросил кто-то.

«Да нет, чувак, не примадонна, но зато он закидывался кислотой!»

Алан Гинсберг на «Общечеловеческом Собрании Друзей»

«Не надо взваливать на него слишком много, — сказал Гинсберг. — Семь минут, и даже если он не уложится и начнет проповедовать, Ленора всегда может начать танцевать танец живота».

«Парень, я бы предпочел, чтобы завтра вообще никто не говорил ни слова, — сказал Будда. — Молчание так прекрасно! Чтобы все сидели, улыбались и смотрели вдаль».

После этого Гинсберг запел «хари ом нама», индийскую мантру Шивы, бога разрушения, творения и каннабиса. И под его голос, «мелодичный и вибрирующий», все присутствующие встали и закачались в медленном танце, погрузившись в транс, знакомый и понятный всем, кто жил в Хэйт-Эшбери. Собрание завершилось.

«Вся Хэйт-стрит, от Мэзоника до Клэйтона, полна всеми воображаемыми разновидностями чудил. Молодые люди с индейскими прическами, люди в военно-морской форме, в шляпах и париках. Все! Вы не поверите! Это выглядит невероятно!»

Так говорили хиппи. Журналист средних лет, проведя здесь несколько изматывающих месяцев, вспоминал Хэйт так: «безумное место, крики, беготня, несущиеся велосипеды, случайные вопли пробегающих девушек — все это убеждает любого в том, что в Хэйте царит безумный хаос».

Проще говоря, на Хэйт-стрит можно было увидеть множество людей, которые выглядели как массовка, сбежавшая с постановки какой-нибудь оперетты Гильберта и Салливана[15] — юнцы, разодетые шейхами и пиратами, говорили так, словно сошли со страниц неведомого романа П.Г. Вудхауса.[16] Если проанализировать типичный монолог хиппана, то в нем можно обнаружить элементы дзена, индуизма, экзистенциализма, маклюэнизма,[17] мистицизма наряду с алхимией, астрологией, гаданием по руке, верой в ауру и диету, состоящую из риса и проросших зерен пшеницы. Рациональное и иррациональное, научное и мистическое находились здесь в опасной близости друг от друга.

По всей длине протянувшейся на несколько миль прямой, как палка, Хэйт-стрит располагались всевозможные магазины эзотерического толка. От «Кофейни я-ты» или «Печатного двора» с его яркими постерами до «Психоделического магазина» с книжными стеллажами, комнатой для медитаций и огромным бронзовым гонгом, нависавшим над тротуаром, словно местный Биг-Бен. Позднее сюда стали возить туристов на экскурсионных автобусах. Этим занималась фирма «Грэй лайн», ранее организовывавшая подобные экскурсии на Норт-Бич.[18]

«Теперь мы въезжаем в величайшую в мире колонию хиппи, — объявлял гид, подталкивая экскурсантов к окнам. — Мы находимся на Хэйт-стрит, основной артерии Хэйта… марихуана — основной продукт, производящийся в данном районе. Здесь ее используют для стимулирования чувств. Одним из любимых способов времяпровождения для хиппи, кроме, конечно, приема наркотиков, являются различные выступления, демонстрации, семинары и коллективные обсуждения всех несовершенств существующего миропорядка. И, кроме того, им свойственно постоянное внимание к духовным проблемам, истинной сущности и разным способам человеческого самовыражения. Поэтому они играют на гитарах, дудят во флейты и стучат по бонгам».

Хиппи в ответ поднимали зеркала, так что туристы видели лишь свои отражения.

Но мы забегаем вперед. И туристы и множество репортеров появились позднее, уже после того как «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей» привлекла всеобщее внимание. А в ту солнечную субботу термину «хиппи» едва исполнился год. Как и «битник», это было одно из тех пренебрежительных уменьшительных слов, которые любят выдумывать журналисты. Сами хиппи его ненавидели. Они предпочитали самоназвания «фрик» или «хэд»,[19] которые отражали их веру в то, что они — очередной виток эволюционного процесса, мутация вида, «многообещающий урод», выражаясь языком генетиков.

Журналисты посчитали эти странные названия частью субкультуры хиппи и не уловили их более широкого значения и связи с той новой силой, которую некоторые начали называть контркультурой. Они не поняли сути. Если говорить напрямик: появление хиппи было попыткой подтолкнуть развитие человечества к более высокой ступени развития. Можно сравнить это с лабораторным опытом — его можно считать удачным или неудачным. О том, каким именно его считали, много говорится в этой книге. Но независимо от того, что здесь написано, на этот вопрос и по сей день существуют разные взгляды.

Остановитесь на мгновение и представьте себе последнее столетие как симфонию, гармоническое сочетание фуг и крещендо, сплетение мелодий, одна из которых, с неясно слышным, но навязчивым припевом, звучит так: мы обречены, если не обнаружим способ ускорить эволюцию, поднять сообразительную обезьяну на более высокий уровень развития и снова восстать против богов, что всегда являлось тайной целью всех религий. Но в состоянии ли мы сами сознательно эволюционировать? Существует ли некий магический механизм который способен подтолкнуть эволюцию человечества? Есть ли в сознании дверь, сквозь которую можно пройти? И если есть, существует ли ключ, способный открыть эту дверь?