Оззи Осборн - Я — Оззи Страница 2

— Что вы с ним сделали?! Верните мне папу!

Заткнулся я только когда мне объяснили, что это просто гуталин. Потом домашние хотели загримировать и меня. Я снова завёлся. Ну не хотел я, чтобы мое лицо измазали этой дрянью. Я подумал, что навсегда останусь черным.

— Нет! Нет! Неееет!

— Не ссы, Джон! — осадил меня батя.

— Нет! Нет! Неееет!

Позже выяснилось, что среди моих родственников полным-полно психов. Бабушку со стороны отца должны были закрыть на дурке. Ох, и отжигала старушка! Беспрестанно надо мной глумилась, хотя повода я не давал. Никогда не забуду, как она лупила меня по заднице. На втором месте находится тетушка Эдна, младшая сестра мамы. Она покончила с собой: утопилась в канале. Ее выпустили из дурдома, а она возьми да и сигани в воду. Бабушка по материнской линии тоже не подарок. На руке вытатуировала инициалы моего дедушки A.U., т. е. Артур Юнитт. Вспоминаю о ней всякий раз, когда вижу по телеку офигенных телок, испачканных чернилами. Пока ты молода и свободна как птичка, это выглядит прикольно, но поверьте мне на слово, бля, ничего прикольного уже нет, когда бабуля баюкает внуков, а на бицепсе красуются расплывшийся кинжал и две облезлых змеи. А вот ей было по барабану, моей бабульке. Я очень ее любил. Померла она в возрасте 99 лет. Когда я начал бухать, бабушка колотила меня по заднице свернутой газетой «Миррор» и приговаривала:

— Завязывай пить! Ты располнеешь! От тебя несет как от сраной пивной бочки!

По сравнению с ними мои родители могли считаться вполне нормальными. Отец был суров, но никогда не бил меня и не запирал в чулане, где хранился уголь. Ничего подобного! Если я набедокурил, то самое страшное, что мне светило — это подзатыльник. Например, когда вздумал заклеймить раскаленной кочергой колено мирно спящего дедушки. Зато папа ругался с мамой и, как позже оказалось, даже поднимал на нее руку. Мать подала на него в суд, хотя мне об этом никто тогда не сказал. Я часто слышал крики, но не понимал, что происходит. Думаю, ссорились из-за денег. Так уж устроен мир, знаете ли, не получится постоянно сюсюкать: «Да, милая! Понимаю, давай поговорим о чувствах, сюси-пуси, ёксель-моксель…» Люди, утверждающие, что никогда не повысили голоса, живут, бля, на другой планете! А уж в те времена быть мужем и женой было и вовсе непросто. Даже не представляю себе, каково это отпахать в ночную, утром попрощаться с женой на целый день и, в результате, не иметь сколько-нибудь приличного бабла.

Мой старик был мировым мужиком, простым и старомодным. В смысле телосложения — «мухач», на носу очки в толстой черной оправе а ля Ронни Баркер[3].

— Может у тебя не будет приличного образования, — любил поучать он — но хорошие манеры тебе не помешают.

И сказанное претворял в жизнь: уступал женщинам место в автобусе, мог помочь старушке перейти через дорогу.

Отец был добрым человеком, мне его очень не хватает.

Теперь понимаю, что он был немного ипохондриком и, возможно это я мог унаследовать от него. Батя постоянно жаловался на ногу, постоянно обматывался бинтами, но чтобы пойти к врачу — это нет. Предпочел, чтобы его скрутило, чем идти на обследование. Панически боялся докторов, впрочем, не он один в таком возрасте. При этом не взял ни одного отгула. Если бы почувствовал себя настолько плохо, чтобы остаться дома, нужно было готовиться к похоронам.

Единственное, что я не унаследовал от него — это мою страсть к дурным привычкам. Папа пропускал пару бокалов пива, но никогда не напивался. «Мэйксон Стаут» — вот что он любил больше всего. Заглядывал в рабочий клуб, чтобы потусоваться с коллегами по работе и возвращался домой напевая: «Хорошо, что есть на свете это счастье — путь домой». [4]. И все! Ни разу я не видел его блюющим, ползающим по земле с обоссаными штанами. Просто у него было хорошее настроение. Время от времени, по воскресеньям брал меня с собой в пивную. Потом я играл на улице, слышал, как он горланит песни. Подумал тогда: «Ё-моё! Лимонад, который пьет папа должно быть обалденный!» У меня было буйное воображение. Долго я ломал голову каково же пиво на вкус, а когда наконец-то попробовал, подумал: «Что за хрень! Папа ни за что бы это не выпил!» Однако быстро открыл тот факт, что после пива человек чувствует себя несколько иначе, а я за то, чтобы чувствовать себя иначе, был готов пойти на все. В возрасте 18 лет осушал бокал в пять секунд.

В нашей семье не только папа любил петь навеселе. Мама и сестры не отставали. Джин приносила домой пластинки Чака Берри и Элвиса Пресли, все учили тексты, а в субботу вечером организовывали небольшие семейные концерты. Сестры даже выучили напамять несколько номеров «Эверли Бразерс». [5]. Собственно, на одном из таких междусобойчиков, я впервые выступил в качестве вокалиста. Я спел хит «Living Doll» Клиффа Ричарда, который услышал по радио. Мне и не снилась карьера певца, просто такой поворот событий не принимался в расчет. Я был уверен, что если нужно заработать бабки, то должен как все в Астоне идти на завод. Или грабануть банк.

Причем второй вариант не исключался.

У меня была врожденная смекалка к правонарушениям и я даже нашел себе сообщника. Парня звали Патрик Мерфи и жили мы на одной улице. Семейства Мерфи и Осборнов дружили, хотя дети первых, нормальных католиков, учились в другой школе. Началось все с того, что мы ходили с Патом воровать яблоки. Заметьте, вовсе не для того, чтобы их продавать. Мы их хавали без разбору, потому что были голодными, а когда попадалось гнилое — на несколько дней понос был обеспечен. Было поблизости укромное местечко, где Тринити Роуд сходилась с другой улицей, благодаря чему достаточно было наклониться за ограждение, расправить рубаху и наполнить ее яблоками с деревьев, растущих на другой стороне. Однажды, когда я влез на ограду и маячил там, как беременный яблоками контрабандист, хозяин заметил это и натравил на меня двух волкодавов. Они напали сзади, я свалился в сад и грохнулся головой о землю. В мгновение ока под глазом вспух большой черный фингал. Когда такой красивый я вернулся домой, папаня разозлился не на шутку. А в больнице врачи вставили мне своих пистонов.

Несмотря ни на что, я и дальше корешил с Патом.

На смену яблокам пришла зачистка» парковочных автоматов. Потом начались мелкие кражи в магазине. У моих предков было шестеро детей и мы не жировали. Человек совершает самые отвратительные поступки, лишь бы набить брюхо. Лично для меня это вовсе не повод для гордости, я не принадлежу к тому типу людей, которые говорят: «Сейчас я в шоколаде, бабла хватает, чего ворошить прошлое.»

У каждого своя школа жизни.

Потом мы придумали такую тему: в день матча, у стадиона «Астон Виллы», мы собирали по полшиллинга за охрану машины. В те времена тачку на ключ никто не запирал и у нас был повод подурачиться внутри. Попробовали зарабатывать на жизнь мойкой авто. Задумка была гениальной, но однажды нам взбрело в голову надраить одному лоху машину щеткой по металлу. Не успела тачила высохнуть, как с нее слезла половина краски. Чувак охуел.

Наперекор влечениям, я вовсе не был гаденышем. Мне просто хотелось попасть в одну из местных шаек. Помню наши забавы. Сходилась улица на улицу, мы забрасывали друг друга камнями, а из крышек мусорных баков делали щиты, ну прям как древние греки против римлян. Было прикольно до тех пор, пока кто-то не заехал противнику камнем в табло и поверженного, с лицом, залитым кровью, забрала скорая. Играли в войнушку. Делали бомбы собственного производства. Покупали кучу петард за один пенс, вытряхивали из них порох, сгибали один конец медной трубки, в середине делали отверстие, засыпали внутрь порох, заворачивали другой конец трубки, вставляли фитиль от петарды в подготовленное отверстие. Оставалось только поджечь спичку и валить, причем очень быстро.

Ба-бах!

Ха-ха-ха.

Не все, что мы делали было запрещено, но и вовсе не безопасно.

Однажды с Патом мы вырыли землянку в твердой глиняной насыпи, затащили внутрь каркас от старой кровати и какие-то доски, а в потолке вместо трубы была обыкновенная дыра. Рядом стояли ржавые бочки, с которых мы прыгали на старую металлочерепицу, клевый трамплин, скажу я вам. Прыг — и приземляешься на крыше нашего блиндажа. Так продолжалось несколько недель, пока я не влетел внутрь через долбаную дыру и чуть не свернул себе шею.

Какое-то время Пат думал, что мне конец.

Но самое большое развлечение ждало нас на развалинах домов. Часами мы бродили по руинам, складывая фигуры из булыжника, разбивая что-нибудь, разжигая костры. И постоянно искали клад. Воображение работало на полных оборотах. У нас был огромный выбор разрушенных викторианских домов, тогда только начинали отстраивать Астон. Эти старые дома были величественны: можно было подурачиться на трех, четырех этажах. Мы покупали пару сигарет и покуривали в развороченных взрывами прихожих. «Вудбайн», «Парк Драйв» — наши любимые сигареты. Сидит себе человек среди этой грязи и пыли, дымит папироской, вдыхая тяжелый желтый смог Бирмингема.