Дмитрий Калин - Книга россказней Страница 2

Сердце выпрыгивало из груди, воздуха не хватало.

– Ты идиот что ли? – выговорил, наконец, Лешка, потирая скулу. – Ты мне губу разбил.

Я огляделся: солнце вовсю полыхало на небесах, щебетали птицы, тлели остатки костра. Никаких могил, заупокойных речей, гробов, звездных цветов.

– Дюймовочка, – пришло мне на ум. Схватив себя за причинное место, я с облегчением убедился, что все в порядке.

– Я в деревню уже смотался, – продолжал Лешка. – Самопляса надыбал, хлеба, картошки на закусь. Подхожу, ты орешь, как дурак, руками машешь. Ну, думаю, все – кранты: либо припадок, либо белая горячка. Трясти тебя начал, а ты…

– Леш, ты извини меня. Это я спросонок. Снилось, что меня заживо хоронят.

Лешка помолчал.

– Да ладно, бывает. Знаешь, мне однажды приснилось, что я дерусь. И кулаком в глаз жене заехал. Ей на работу утром, а у нее фингал. Давай здоровье поправим, а ближе к вечеру – по домам.

Пить не особо хотелось. Самогонка юркнула в глотку и тут же запросилась обратно. Закинув голову, я не давал ей вырваться наружу. Поняв, что выхода нет, она успокоилась. Покурив, выпили еще.

Со вчерашнего стало развозить. Мозги вновь затуманились. Лешка икнул, улегся поудобнее и принялся гонять по рту травинку.

– Хочешь, сказку расскажу? – усмехнулся приятель.

Я вздрогнул.

– Знаешь, Леш. Иди ты со своими сказками знаешь куда! Лучше наливай. Так жить проще, веселее и удобней. Хотя…

Грачи

Холодный осенний воздух насквозь пропитался влагой. Мелкий промозглый дождик моросил, не переставая ни на минуту, нагоняя жуткую тоску. Иван Митрофанович поежился и, подумав секунду, поднял воротник фуфайки. Под ногами возмущенно чавкала кладбищенская земля, не желая выпускать из стальных объятий кирзовые сапоги. Ветер гнал по лужам пожелтевшие скелеты листьев. Природа в очередной раз умирала, чтобы весной вновь возродиться к жизни.

– Эх, ну и погодку послал Господь нынче, – подумал Иван Митрофаныч. – Как там в Библии-то сказано? «Разверзлись хляби небесные…» Мда-а… Да и внизу ничуть не лучше. Не земля – кислятка[1] сплошная! А вот и могилка. Дошел-таки, наконец.

Он отворил зловеще завывшую дверцу, зашел за оградку и, постояв немного, плюхнулся на сырую скамеечку.

– Совсем бурьяном заросла могилка-то! Холм с землей сравнялся… Да и крест не мешало бы поправить… Видать, некому, – пробурчал Митрофаныч и полез в карман за сигаретами.

Чиркнув спичкой о шершавый бок коробка и прикурив, он с наслаждением затянулся. Посидев немного, Иван запустил руку за теплую пазуху и выволок оттуда бутылку водки, накрытую пластиковым стаканчиком.

– Для сугреву, – объяснил он сам себе, хотя ни чуточки не замерз.

Наполнив стакан до краев, Митрофаныч залпом опрокинул водку внутрь. Чуть поморщившись, занюхал рукавом и снова закурил. Раздражение и обида на весь белый свет, глодавшие во время пути, понемногу отступили. Он огляделся вокруг. В ветках высоких старых деревьев во всю глотку орали черные грачи. Птицы беспокойно метались, перелетая с места на место.

– Вот неугомонные! – подумал Иван Митрофаныч. – Не сидится им спокойно. В теплые края, поди, собрались. Да и то сказать – зима на носу. И отчего грачи так любят селиться на погостах? Мест красивее нет что ли?

Вспомнилось, как давным-давно дед объяснял ему, сопливому мальчугану, этот феномен:

– Душа человека после смерти попадает в загробный мир, – внушал старик внуку, сидя на завалинке и дымя самокруткой, – казалось, он никогда с ней не расстается. – Если хорошо себя ведешь, слушаешься маму с папой, учишься на одни пятерки, то тебя в рай определяют. А если, к примеру, уроки прогуливаешь, стекла бьешь и куришь – то в ад. Вот попадешь к чертям в лапы, посадят они тебя на сковородку и будут поджаривать.

– А если человек себя никак не вел? Ну, нормально, то тогда куда? – ковыряя в носу, поинтересовался Ваня. Сказка деда его нисколько не напугала.

– Тогда, – призадумался на секунду старик, – тогда грачом будешь. Превратит тебя Господь в птицу на веки вечные. Будешь по кладбищу летать да прощения у него просить.

– Дед, а дед, а ты ведь точно в рай не попадешь! – сдерживаясь из последних сил, чтобы не засмеяться, дурашливо всхлипывая, пробормотал Ваня.

– Это еще отчего? – подавился горьким дымом старик.

– Так ты ж куришь! – Ваня задал стрекача так, что только голые пятки засверкали. Несясь во весь опор, он, громко гогоча, слышал, как дед матерится ему вслед.

Иван Митрофаныч тихо засмеялся. Мудрый дед был, царствие ему небесное! Он вновь плеснул водки в стакан и собирался уж выпить, как вдруг замер, вглядываясь в просвет между деревьями.

– Никак, Кирюха идет! Точно! Он! Больше некому!..

По грязи, увязая чуть ли не по колено в лужах, топал невысокий мужичок в черной куртке.

– Здорово, Митрофаныч! – заприметив приятеля, заорал мужик. – Ты уже тут! – Подойдя поближе, он протянул руку.

– Ты чего орешь, дурень?! – прошипел Митрофаныч. – Не в лесу, чай! – Покосившись на ноги приятеля, он постучал себе по лбу. – Ты бы еще сандалии одел!

– Так я ж думал, проскочу как-нибудь, – очищая кроссовки от грязи о край ограды, начал оправдываться Кирилл.

– Проскочу, проскочу… Проскочили уже разок, – передразнил Митрофаныч. – Как был дураком, так и остался. Вечно у тебя все не как у людей! Одно слово – баламут!

Тут он заметил протянутую для приветствия руку и сунул в нее налитый стакан.

– Выпей.

– Ну, за встречу! Давненько мы с тобой не виделись…Хорошо! – опрокинув в себя водку, крякнул Кирилл и уткнулся носом в рукав. – А могилка-то заросла, – кивнул он, чуть отдышавшись, за спину Митрофаныча.

– Сам вижу, – буркнул приятель. – Ты лучше на свою взгляни…

Кирюха, улыбаясь в тридцать два зуба, зашел за ограду могилы, стоявшей впритык к митрофанычевой.

– Едрена Матрена! – заорал он через секунду. – Ты гляди: табличку сперли! Ну, кому она, на хрен, нужна?!

– Бомжи, поди, уволокли, – хмуро отозвался Митрофаныч. – На металлолом сдали – аккурат на бутылку бодяги должно хватить…

– Ну, ничего святого в людях не осталось! – продолжал разоряться Кирюха. – Грех ведь это!

Он еще немного повозмущался и, наконец, успокоился.

– Эй, сосед! Может, еще по одной жахнем? У меня есть с собой. Сейчас в гости приду…

Кирюха выудил из-за пазухи початую бутылку и краюху хлеба. Мужики уселись на скамейку и, не чокаясь, выпили.

– Как у тебя дела-то? – вгрызаясь в горбушку, поинтересовался Кирюха. – Как твоя бывшая поживает?

– Нормально, – буркнул Митрофаныч. Трясущимися руками он достал из кармана примину и закурил. – Как только расстались, все грозилась на себя руки наложить, в петлю лезла. Не могу, мол, без него! А потом ничего – успокоилась… Через полгода замуж выскочила. Я так думаю, что она для проформы воздух-то сотрясала. Я уж только потом узнал, что у нее еще при мне хахаль был. С ним опосля и сошлась. Ничего, живет себе – забот не знает. Муж ейный – бизнесмен. Мерседесы, шмотки разные… Да Бог с ней… У тебя-то как?

– Да вроде все нормально. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – заплевался Кирюха. – Нинка дома хлопочет, за хозяйством следит. Вроде никто к ней не захаживает. Сын с невесткой дружно живут. Недавно ребенка родили. Мальчика. Иваном, кстати, назвали. Дочь в этом году школу заканчивает. Все по дискотекам и танцам шляется. Дома почти не бывает. Голова тряпками да ухажерами забита – не до отца ей теперь. Нормально все, в общем. Ну что, еще по одной…

Мужики допили остатки. Говорить ни о чем не хотелось. Они молча курили, думая каждый о своем. Усилившийся дождь колошматил по ним, стекая струйками по лицу. Жирные от влаги тучи скакали по небу, не зная, в какую сторону им податься, чтобы спрятаться от назойливого ветра. Даже грачи немного приутихли, словно поддавшись мрачному настроению природы.

Кирилл покрутил в руках пустую бутылку и, не обнаружив там ни капли, со злостью швырнул ее в кусты. Старушка, проходившая неподалеку, вздрогнула от неожиданности и мелко закрестилась.

– Ты чего людей пугаешь, баламут?! – выйдя из оцепенения, набросился на Кирюху Митрофаныч.

– Да ладно тебе! Проскочим!

– Угу! Проскочили уже разок…

– Ты все ту рыбалку никак забыть не можешь? Эх, и нажрался ты тогда! – встрепенулся Кирюха. – Помнишь, как пустой котелок себе на башку напялил и вокруг костра кругами маршировал – фашиста изображал?.. «Хенде хох!» – все кричал. А потом к проруби с боями прорывался, чтоб искупаться. Еле-еле я тебя оттащил…

– Помню, помню, – пробурчал Митрофаныч. – А еще я помню, как ты меня потом домой повез. Говорил тебе, что лед не выдержит. А ты, мол, на «УАЗике» проскочим… «Ты и не заметишь». Вот и проскочили. Машина аккурат посреди реки провалилась. Ее, кажись, только ближе к лету со дна-то подняли…

– Да ладно тебе, Митрофаныч! Кто старое помянет – тому глаз вон!