Евгения Мелемина - Полёт попугайчика Страница 2

Еще пара поворотов, и автобус остановится у школы.

Есть время подумать об интервью. У кого взять такое интервью, чтобы маленький городишко вдруг показался особенным, а не таким же, как сотни городишек штата?

И возможно ли это вообще?

Посещение дома престарелых отпадает, там, среди шамкающих ртов, орущего телевизора и запахов вареной тыквы, ничего полезного не найти. Половина старикашек не помнит ничего, вторая половина с упоением будет рассказывать, как чертов консервный завод не доплачивал им под Рождество.

Это не интервью. Это не бомба.

Учителя будут ломаться и пытаться обратить внимание штата на проблемы с финансированием: опять сломался кулер и течет туалет на первом этаже. Прибавят что-то о том, сколько прекрасных людей выросло под их присмотром в этом… никчемном городишке.

Взять бы интервью у парня с голубями. Или у девчонки в шарфе.

Этим есть, что сказать. Они могут рассказать про то, что город этот, внешне совершенно благополучный, давно и прочно занимается консервацией не только вишни и персиков, но и мозгов. Что у каждого здесь серое вещество защищено в первую очередь жестяной банкой, а во вторую – черепушкой. О том, что мисс Аффлин, будучи еще школьницей, как-то выскочила пьяной и голой во двор своего дома и оттанцевала румбу, а теперь ей за тридцать, и ни один мужчина не сделал ей предложения, потому что мисс Аффлин – «распущенная девка, танцующая румбу голышом».

О том, что местному бездомному Грегу проезжий как-то кинул с барского плеча пятьсот долларов, и бедняга Грег пытался на эти деньги снять квартиру и устроиться на работу, но никто не сдал ему даже захудалой комнатушки, потому что Грег – это бездомный, так было всегда и так и должно быть.

О том, что школьный уборщик Стэнли – тихий придурок, по которому плачет психушка, уже не раз выбегал на дорогу и пытался лечь под автомобили, но его никогда не уволят и не отправят в больницу, потому что город чтит память его матушки, миссис Берн, известной благотворительницы. Сын такой женщины не может закончить свои дни в больнице, нет, нет, этого никто не позволит.

На Рождество Стэнли дарят сладости, а он ревет и размазывает слезы по небритым щекам.

О таких вещах может рассказать парень с остановки, девушка в шарфе, сам Томми, Алекс и Карла, и многие из тех, кому еще не исполнилось восемнадцати. После восемнадцати щелкает невидимое реле, и консервный завод начинает свою работу.

Некоторые сдаются куда раньше. Красотка Минди ненавидит все, что отличается по виду от куклы Барби, и уже рассуждает о том, как глупо поступил тот самый проезжий, что отвалил Грегу полштуки баксов. Она говорит, что лучше бы он отдал их на благотворительность.

Карла в безопасности, пока снимает свои «кубики жизни», а вот Алекс подает тревожные сигналы: ему нравится писать то, что нравится читать людям. Он составляет тексты для открыток, пишет в пару молодежных журнальчиков и для школьной газеты, и раз в неделю выдает обязательный рассказ о какой-нибудь Глории и Дугласе, которые вместе пробуют наркотики на вечеринке и вместе потом отказываются от дури в пользу здоровой семейной жизни.

Иногда Глория продолжает принимать наркотики, а Дуглас нет, и тогда Дуглас бросает ее. Бывает наоборот – Дуглас продолжает уничтожать себя отравой, а Глория, плача и терзаясь, выходит за приличного молодого человека и уезжает с ним в Париж, где совершенно точно будет счастлива.

Алекс называет себя журналистом и гордится тем, что пишет подчеркнуто заказные статьи и рассказы, а в жизни пытается быть циничным и пошлым.

Томми не журналист. Его интервью пользуются спросом только в Интернете, в реальности же его не подпустили даже к школьной газетенке. Все началось с интервью с Пиппи-кроликом. Пиппи-кролик – это плюшевый заяц, заяц с большим брюхом и мягкими ушами, таких сотни. Живые люди не желали давать интервью неизвестно кому и неизвестно зачем, поэтому пришлось начинать с плюшевой игрушки.

Пиппи поведал читателям Интернет-блога немало подробностей из жизни подростка пубертатного периода и стал недолговечной, но яркой звездой.

После того, как Пиппи изжил себя, Томми опубликовал интервью с одной из малолетних феминисток. Та несколько дней забрасывала его письмами и требовала внимания к проблемам женщин, и Томми согласился: проблемы женщин очень важны.

Интервью с феминисткой перемежалось короткими репликами выдуманного судьи Брейфиса – тот, например, очень расстроился, узнав, что нужно ввести уголовную ответственность за использование женского образа при акте мастурбации.

После пятого или шестого интервью (последней была опубликована беседа с парнем, который живописал процесс осеменения коровы), Томми решился предложить свои услуги школьной редакции.

Ему отказали вежливо и без объяснений, но с таким укоризненным видом, что стало ясно, – о приключениях Пиппи в женских раздевалках преподавателям известно все…

Карла сказала – не переживай. И предложила поучаствовать в конкурсе «Мой город».

– Если мы возьмем призовое место, тебе тоже будет что предоставить колледжу, – сказала она.

У Алекса были рассказы о Глориях, у Карлы – победы на местных конкурсах фотографов, у Томми не было ничего.

Карла была права. «Мой город» – все, что ему оставалось.

Девушка в шарфе вышла раньше и направилась в пиццерию. Томми выпрыгнул на своей остановке, прошел по белой дорожке, с которой Стэнли старательно сметал листья.

Школа стояла тихой и пустой. Изредка только хлопали где-то двери, и в какой-то из учительских сипел приемник, передавая последние спортивные новости.

Через пропахшие потом раздевалки Томми вышел на задний двор и забрался на самую верхушку трибуны. Половина сидений хранила под собой закаменевшие шарики жвачки, между сидениями виднелись цветные комки – пакетики от орешков и чипсов. Сюда Стэнли добирался в последнюю очередь, много позже окончания тренировки.

Прямо под Томми на песчаной дорожке разминалась группа поддержки. Белокурые волосы Минди то взмывали вверх, то почти мели песок – она делала глубокие наклоны. Рядом изгибалась мостиком ее ближайшая подружка Стефани. Красные и синие шары-помпоны лежали грудой, словно парик огромного клоуна.

На Минди-сиськи-ноги Томми глянул мельком, но она учуяла и этот короткий взгляд, выпрямилась, посмотрела с досадой и скривила губы.

Видимо, решила, что Томми приперся за материалом для «женских образов», преступно используемых при мастурбации.

На ее месте Томми подумал бы то же самое – она была хороша журнальной, идеальной красотой, которая не вянет, а со временем превращается в элитную красоту ухоженной дамы в возрасте. Впрочем, Томми видал однажды такую же красотку на шоссе – та оказывала услуги дальнобойщикам и ничем не кичилась. Томми пытался задать ей пару вопросов, но был послан с формулировкой «или плати, или вали отсюда». Платить было нечем, пришлось ретироваться.

Он готов был поспорить, заявись на трибуны школьного стадиона кто-то вроде Генри Стила, местного красавчика, который закончил школу три года назад, Минди вела бы себя иначе. Показала бы высший класс. Но ради Попугайчика Томми, известного только своими идиотски рыжими волосами, она стараться не будет.

Не видать Томми коронного номера, его допустили на галерку понаблюдать за закулисными приготовлениями, как нищего, которому негде погреться и в котором никто не предполагает ни понимания сцены, ни таланта зрителя.

Пожалуй, решил Томми, если бы я таскался сюда ради нее, мне было бы неприятно и обидно.

И все же он не удержался – помахал Минди рукой, на что она отвернулась и повела пеструю стайку девушек к другому концу поля.

В кармане очень кстати обнаружился пакетик орешков. Уже вскрытый, порванный по краю и тщательно завернутый, и внутри всего пара целых орехов и куча крошек, но хоть что-то. Если сидишь и ешь орехи, ты уже вроде как и беспечен и спокоен, а если в руках ничего нет и рот не занят – явно напряжен и волнуешься.

Чуть левее и ниже, на последней у поля скамеечке, прикрывшись газетой, дремал тренер по кличке Опоссум. Толстоватый рыхлый мужик, уделяющий внимания игре столько же, сколько кольцам Юпитера.

До него футболистов тренировал молодой Кевин Кленси, но пронеслись слухи, что от избытка дружеских чувств он любит похлопывать игроков по задницам, и его уволили. Кленси пытался было еще куда-то дернуться, но все было бесполезно, слухи припечатывали сильнее судебного приговора, и он как-то чрезвычайно быстро спился.

Поначалу Кленси приходил на матчи зрителем, но на него так укоризненно смотрели и так оберегали от него своих детей – начиная с тех, что сидят в подгузнике и сосут очищенные яблочки, – что он перестал появляться вовсе.