Дон Уинслоу - Особо опасны Страница 2

Сперва его движения были неспешными и аккуратными, словно его член был кием и он тщательно выцеливал каждый удар. Но вскоре он принялся трахать О с остервенением, вдавливая ее худенькие плечи в подлокотник дивана.

Чон пытался вытрахать из себя войну, двигал бедрами, пытаясь вытряхнуть из своей головы воспоминания, надеясь, что вместе со спермой из памяти вытекут и жуткие картины, но все было бесполезно, бесполезно, бесполезно, хоть О и старалась изо всех сил ему помочь, выгибая спину, напрягая ноги — будто пыталась сбросить его с себя, вышвырнуть его вон из своей папоротниковой пещеры, вышвырнуть этого захватчика, вгрызающегося в ее дождевые леса, в ее влажные скользкие джунгли.

А потом О не сдержалась.

Ах, ах, ах!

Ох, ох, о-ох…

О-о-о!

О!

Когда она проснулась — ну, более или менее, — Чон все так же сидел за обеденным столом, уставившись в ноутбук. Правда, теперь он еще и чистил разобранную пушку, части которой разложены на полотенце. Бен голову бы ему оторвал, если бы Чон испачкал смазкой стол или ковер. Бен крайне бережно относится к своим вещам. Чон говорит, этим он похож на типичную бабу, но Бен другого мнения. Просто каждый красивый и дорогой предмет в его доме олицетворяет собой риск, которому они подвергаются, выращивая и продавая гидропонную марихуану.

Бен хоть уже несколько месяцев и не появляется дома, Чон и О все равно стараются обращаться с его вещами как можно бережнее.

О надеялась, что Чон вытащил пушку не для того, чтобы отправиться «рок-н-роллить», как он сам это называет. После приезда из армии он уже дважды выполнял поручения всяких сомнительных частных охранных фирм, по завершении которых возвращался домой, как говорил Чон, с пустой душой и полным счетом в банке.

Собственно, именно потому он на них и работал — получал деньги за то, что умел делать лучше всего.

Сдав экзамены и получив-таки диплом о среднем образовании, Чон поступил во флот, откуда вскоре перевелся на подготовительную базу спецназовцев. Там, в Сильвер-Стренд, в шестидесяти милях к югу от Лагуны, наставники Чона всячески над ним издевались — например, заставляли лежать лицом вверх в январском океане, под ледяными волнами (а уж распространенная пытка, когда человек почти захлебывается водой, и вовсе входила в стандартную программу тренировок). Или водружали ему на плечи тяжеленные бревна, с которыми он должен был бегать по песчаным дюнам и преодолевать волны, доходящие ему до бедра. Кроме того, Чон нырял и сидел под водой, пока легкие чуть не разрывались в клочья. В общем, его наставники делали все, чтобы он сдался и бросил армию. Вот только они не учли, что Чону нравилось себя мучить. А когда же это до них наконец дошло, они принялись за него всерьез и обучили всем возможным трюкам, какие мог выполнить только совершенно сумасшедший и сильный маньяк вроде Чона.

А потом они послали его в очередной Тра-та-та-стан.

А именно в Афганистан.

Где полно песка, полно снега, а вот океана нет и в помине.

Талибы, знаете ли, серфингом не увлекаются.

Как и сам Чон. Он терпеть не мог этот псевдоклевый вид спорта и всегда гордился тем, что он — единственный не-гомик в Лагуне, не занимающийся серфингом. Забавно, что армейцы потратили прорву денег, пытаясь сделать из него Аквамена,[3] а потом сослали в страну, где и воды-то никакой нет.

Впрочем, чего тут обсуждать? Где гремит война, туда и едешь.

Чон отмотал в армии два срока. Затем демобилизовался и вернулся в Лагуну, где его ждало…

Ждало…

Э-э-эм…

В общем, ничего его там не ждало.

Чону там совершенно нечего было делать. Да ему ничего и не хотелось. Он, конечно, мог бы податься в спасатели, но его как-то не прельщала перспектива торчать целыми днями на вышке и смотреть, как туристы обзаводятся меланомами. Один капитан в отставке предложил ему работу — продавать яхты, но Чон ненавидел лодки, так что ничего из этого не вышло. Когда к нему обратился один из корпоративных рекрутеров, Чон как раз сидел без работы.

И он отправился «рок-н-роллить».

Какого только дерьма он не видывал в те до-ираковские времена — и похищения, и отрубленные головы, и террористические атаки, и черепа, лопающиеся, словно перезрелые дыни. Работа же Чона состояла в том, чтобы уберечь своих клиентов от подобных неприятностей, а если вспомнить, что нет защиты лучше, чем нападение…

В общем, что было, то было, отрицать не стоит.

Зато, если закинуться правильной смесью марихуаны, спидов, викодина и оксиконтина, жизнь вокруг превращается в прикольную компьютерную игрушку — что-то вроде «Халф-лайф», только про Ирак, в которой человек, не отличающийся особой щепетильностью по отношению к себе подобным, мог набрать тьму очков, уничтожив кучку шиитов/суннитов/выходцев из местного Ан-Киража.[4]

По мнению О, Чон страдал от ПСНС — Посттравматического синдрома нехватки стресса. Как утверждал сам Чон, его никогда не терзали ни кошмары, ни воспоминания, ни галлюцинации, ни даже чувство вины.

— Не было у меня никакого стресса, — настаивал он. — И травмы тоже не было.

— Видимо, все дело в травке, — предположила О.

Травка — чудесная штука, не стал спорить с ней Чон.

Вообще-то, строго говоря, травка — та еще дрянь, но в нашем дрянном мирке травка — отличная вещь. Вот такая вот забавная коллизия. Наркотики, по мнению Чона, не что иное, как «разумная реакция на всеобщее безумие». Его же хроническое пристрастие к ним — хроническая реакция на хроническое же безумие.

В конце концов даже достигаешь какого-то равновесия. В этом безумном мире лучше и самому быть немного шизанутым, а не то тебе быстро…

… наступит…

… крышка.

О натянула джинсы, перегнулась через стол и уставилась на все еще разобранную пушку, которая лежала на полотенце. Металлические части оружия, аккуратные, идеально выверенные, очень ей понравились.

Как мы уже отмечали ранее, О обожает всякие механические штуки.

Но только не когда их по-профессиональному тщательно и сосредоточенно чистит Чон — пусть и не отрываясь от экрана компьютера.

О заглянула ему за плечо, пытаясь выведать, что же он там такое интересное смотрит.

Она ожидала увидеть обычную порнушку — кто-то берет в рот, кто-то дает, и процессы эти взаимосвязаны и невозможны друг без друга — нельзя взять в рот, если этого не хотят, и нельзя дать в рот, если не хотят брать.

Но не все так просто.

Вот что увидела на экране О: камера плавно облетала помещение какого-то склада, на полу которого выстроились в линию девять отрубленных голов. На лицах — все головы мужские, с растрепанными черными шевелюрами — выражение ужаса, шока, горя и даже смирения. Затем камера поднялась повыше, к стене, на которой с крючьев аккуратно свисали обезглавленные трупы — словно головы вышли на работу, а тела оставили в раздевалке.

На экране царила тишина — ни музыки, ни закадрового голоса, лишь тихое жужжание камеры да шорох шагов оператора.

И почему-то от этой тишины становилось жутко.

В животе у О что-то булькнуло, и она едва сдержала позыв к рвоте. Опять-таки, как мы уже говорили раньше, О не из тех, кто любит блевать. Придя в себя, она взглянула на оружие. Затем перевела взгляд на экран.

— Ты что, опять поедешь в Ирак? — спросила она.

Чон покачал головой.

Нет, ответил он, не в Ирак.

В Сан-Диего.

Господитыбожемой.

А теперь, дамы и господа…

Порнуха с отрезанием голов?

Нет, даже круче — гейская порнуха с отрезанием голов?!

Конечно, О и раньше знала, что у Чона не все в порядке с головой, всерьез знала, но не настолько же, чтобы кончать, глядя, как другому мужику отрезают башку! Совсем как в том сериале про английского короля — он всем красивым бабам, которых трахал, в конце концов отрубал головы. (Отсюда мораль: если отлично берешь в рот, парень сочтет тебя шлюхой и бросит. Или даже так: секс = смерть.)

— Это кто тебе такое прислал? — спросила О.

Может, это очередной вирусный ролик из интернета? Видео дня с YouTube? Или с My Space, Facebook’a, Hulu? Вот что теперь все смотрят, да? Пересылают друзьям, обсуждают, делятся ссылочками?

— Кто тебе это прислал? — повторила она.

— Дикари, — ответил Чон.

Чон вообще не из болтливых.

Те, кто его толком не знает, частенько думают, что у Чона проблемы со словарным запасом. Но это совсем не так — Чон неразговорчивый именно потому, что ему очень уж нравятся слова. Он их ценит и не любит ими разбрасываться, предпочитая держать их при себе.

— Вот некоторые обожают четвертаки, — объясняла как-то О. — Те, кто любит четвертаки, ненавидят их тратить. Поэтому у них всегда полно четвертаков, — говорила она.

Впрочем, в тот момент она была укурена в хлам.

Но доля истины в ее словах есть.