Феликс Коэн - Жизнь как женщина (донос) Страница 2

«Ведь я не допускаю мысли, что там — „наверху“ — были заняты чем-то более важным или отвлеклись в момент производства этих попок». Скорее всего, они такими и были придуманы. Возможно, для избранных. А я сейчас возьму и ножом приведу все это к общепринятым кондициям (на радость тупой владелице и к своему удовлетворению). А потом, разглядывая с ней вместе результат, буду говорить: «Видите, иногда приходится исправлять то, что в „там“ не досмотрели».

Жаль, что вожделение пропадает.

Тем не менее во всех этих попках имелось притягивающее и желанное единство.

Только ниже начиналась разножопица…

Ниже попок были бедра, чаще всего приятные, по-русски грузноватые. Тут особой хирургии не требовалось. Можно исправить — воля и терпение.

Стопы. Голени… Это явление в России столь удручающе, что ни о какой коррекции с помощью пластических или эстетических хирургов чаще всего даже думать не следует.

И колени… — но о них лучше говорить, посмотрев спереди. В сумме получаются наши русские походки — выйдите и посмотрите…

Попробуем бросить взгляд спереди. На тех, что идут навстречу.

А навстречу двигались молочные железы — большие и маленькие, втиснутые в тесные бюстгалтеры или без оных (прямо под короткими кофточками, широко открывающими обнаженный живот между ними и низко сидящими джинсиками).

Те груди, которые под кофточками без бюстгалтера продолжали стоять, особенно большие, были, скорее всего, с подложенными под них аккуратным, незаметным разрезом силиконовыми протезами.

«Наша работа, — скептически подумал он. — Скоро дойдем до того, что все, кроме кожи, да и то частично, будет вставлено нами. Не без потерь для чувствительности.

Царство красоты и фригидности.

Кукла в секс-шопе и та натуральней!»

Натянутая кожа живота не соответствовала дряблости кожи плеч и бедер (как у Юльки. Но об этом позже).

Угадывался длинный поперечный разрез, искусно спрятанный под резинкой трусиков, — результат абдоминопластики. «Кожа в этом случае часто бывает натянутой и не очень эластичной, — думал он, — и что бы там ни говорили, чувствительность снижается».

Зато пупки были замечательные: как естественные, так и «наши». На плотных втянутых животиках они выглядели юными и похотливыми. Особенно когда в край пупка вставлялся маленький золотистый или перламутровый шарик или какая-нибудь другая блестящая штучка. Эротика. Ложное впечатление невинности. Вот, собственно говоря, и все хорошее.

Таз спереди при отсутствии вида притягательной попки представлял зачастую картину отталкивающую — эти два кривых бедрышка, стоящие отдельно под поперечной балкой таза, как Бранденбургские ворота, — триумфальная арка, победившая либидо.

Лобки… — либо проваленные в промежность, либо торчащие бугром, под которым зияет пространство между изогнутыми бедрами и ноги смотрятся не вместе, а совершенно отдельно.

Грубые большие деформированные колени, которых даже брюки скрыть не могут. Затейливо изогнутые голени, исторгающие чувство жалости, и эти ступни, то волочащиеся по асфальту, то грубо с топотом его попирающие, то вообще какие-то кособокие.

Возникает желание спросить: «Ну, зачем Вы носитесь по косметическим клиникам и кабинетам, саунам, аэробикам, фитнесс-клубам?

Научитесь сначала ходить, а то вам вилы хочется дать в руки, а не член».

В общем, если на женщину смотреть выше талии спереди, а ниже ее сзади, то это оптимальное решение эстетической задачи с точки зрения возможной эрекции…

И над всем этим лица… Лица — это вообще сплошное вранье. Как вследствие косметических ухищрений, так и без оных. И, глядя на них, ты никогда не поймешь — это хирург поработал или они от природы такие.

Разве только утром, если тебя родимчик не хватит.

(Может, прав Заславский? Может, действительно у меня нет этого «органа любви»? Снова перед глазами возникла Юлька, дремучая и жирная, вспомнилась всюночная скука от заката до рассвета, когда ты лежишь в ее безразличном теле, дрожа от холода одиночества, безрадостно целуя грубо очерченный примитивный рот, который кто-то наивный неумело пытался приспособить для орального секса. Но об этом позже.)

Свет померк, и окружающее показалось ему бесконечным копошением тысяч женских тел, худых и толстых, молодых и старых, красивых и отвратительных, с мокрыми влагалищами, потных во время соития.

На углу Невского и Мойки он перешел проспект (в неположенном месте) и отправился по набережной за Синий мостик в Фонарные бани, где по пятницам собирались художники и был Анатолий Заславский, который в скором поезде Санкт-Петербург — Мурманск в мгновения ока лишил его «органа любви» по своей дурацкой, но, как и все, что он делал, гениальной прихоти.

Тогда Аршакуни и Заславского пригласили выставиться в краевом музее одного северного города. Не буду его называть — поймете сами. Ехать в город М. одним им не особенно хотелось. Поэтому они прихватили жену Завена Петросовича Нину в качестве: скорой помощи, организатора пищевых ресурсов, сдерживающего начала в плане ненормативной лексики, свойственной им, общего руководителя неразберихой, которая обязательно возникнет в силу равнодействующей нашего общего тотального склероза.

А я был взят, наоборот, как упертый сквернослов, видимо, чтобы ненормативная лексика все же присутствовала и имел место продуктивный диалог во время поездки. Кроме того, с моим присутствием облегчались поиски самого глупого. Официальной же моей задачей было: организация пространства, ощущение времени, им не свойственное, и производство событий в том и другом.

Ввиду моих ошеломляющих лексических способностей (в смысле все той же ненормативной лексики) я считался человеком, близким к народу, и должен был произнести вступительную речь, после которой сложное и высокое искусство этих художников станет простым и понятным людям.

Билеты и отдельное купе помог раздобыть один влиятельный человек, пациент, которого не назову. Не бандит, кстати. Один звонок — и мы поехали.

Поезд двигался сначала через замусоренные пригороды, затем через какие-то болотца, чахлые перелески и сосенки. Завен непрерывно смотрел в окно, куда-то вперед. Было любопытно — куда, но побеспокоить вопросом я не решался. Может, у него там, впереди, вдохновение? Скорее всего, не ответит. А если и ответит — понятно не будет. Вопрос: «Куда ты смотришь?» — может воспринять слишком глубоко — в смысле мироздания. (Классик все-таки.)

Его масляные, почти черные, армянские глаза, всегда изучающе вопросительные, в настоящий момент непрерывно мелькали в горизонтальном направлении.

«Железнодорожный нистагм», — определил я.

Ситуация становилась угрожающей — не дай Бог, нистагм станет постоянным. Это может перейти в дурную привычку — бегать глазами перед людьми. Люди будут думать, что он с ними лукавит, а художники, которые только и ждут случая, на кого бы им обидеться, будут обижаться. Тактичный Завен этого не переживет.

Я взглянул на Нинку — реакция была мгновенной: «Завен, хочешь пирожок?»

Он отвернулся от окна. Нистагм прекратился.

«Спасен!» — вспомнил я.

Голодный гений опасен для окружающих, мне думается. Кстати, «мне думается», по-русски неправильно. Страдательный залог тут неуместен. Правильно — «я думаю». Любимые фразы интеллигентской тусовки 70-х. «Мне думается», «мне представляется»…

Что значит «мне представляется»? Мерещится, что ли?

С другой стороны, «не пишется что-то» — звучит убедительно. Модальность создает ощущение вмешательства потусторонних сил, в том смысле, что я хочу писать, но не могу — препятствует рок. Комплекс вины за безделье снят. Впрочем, какой же может быть комплекс вины за безделье у нас?!

(Взять бы да и удавить эту ленивую суку Юлию! Но об этом позже.)

Завен съел пирожок и пошарил глазами по столу. «Нистагм может вернуться», — с тревогой подумал я. Его общеизвестный многолетний голод к работе в последнее время сублимировался в чрезвычайный аппетит. (Биологическая компенсация заботливой природы?) Вкушал он с восторгом, как Гаргантюа, оставаясь при этом сухоньким и небольшим. Все, по всей вероятности, уходило в бешеноактивную деятельность мозга. Другого объяснения не нахожу…

От пирожка мысль моя, убаюканная стуком колес, перенеслась к «шарлотке», которую испекла мне в дорогу девушка Юля, не преминув сообщить за две минуты до отправления поезда, что из дома до вокзала ее привез некто, который ждет ее в машине, чтобы отвезти назад. Потому спешит.

Какова умница, а?! А главное — тактична. Это она специально или не понимает, дура? «Не дотрахалась, что ли? — зло подумал я. — Кукла бесчувственная!»

Интерес к «шарлотке» я сразу потерял при мысли о том, как они трахались стоя, как раз когда она замешивала тесто.