Сергей Саканский - Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 08 Страница 2

То же самое и по другим направлениям. Окажись мы утром с бодуна под Киевом, а не под Брянском, под Кировом, а не под Ярославлем, под Минском, а не под Витебском… И так далее. Тогда бы мы спокойно поехали дальше.

Это такие точки на трассе, они вроде как горбы. Если эти горбы не перевалить, то покатишься обратно, словно Колобок, трезвый и круглый.

Каждое направление обладало своей спецификой. Например, время от времени у нас случались какие-то проводницы, которые могли нас бесплатно вписать туда или сюда, причем, с Запорожьем и жаворонками в качестве попутной нагрузки.

Мы всегда держали в порядке записные книжки, в которых были зафиксированы не только адреса флэтов, скажем, в Вильнюсе, но и графики проводниц до Вильнюса, которые везли нас по четным датам туда, а по нечетным – сюда. Так знаменитые факунцы носят с собой расписания благоприятных периодов своих многочисленных факуний.

С Вильнюсом особая история. В районе Белорусского вокзала было три пивняка. Один назывался Москва Слезам Не Верит, потому что там происходит эпизод этого фильма. Другой назывался Ашот, Кепка или Ереван, потому что этот пивняк находился прямо за армянской церковью. Третий назывался Гульбарий, потому что там собирались касеписты и касиповки, до и после своего КСП. Именно они и придумали это название, и почему он Гульбарий, мы с Серегой долго не знали, пока Серегу, наконец, не осенило, и случилось это тогда, когда мы с Пшикалки приехали, но эта история, вроде, уже рассказана была.

Все ж другие названия придумали мы с Серегой и употребляли их в соответствии с регламентом. Например, иногда мы говорили Кепка – в мажоре, а иногда Ашот – в миноре. А в ровном настроении мы говорили Ереван. Но имелся-то в виду один и тот же пивняк.

Дело в том, что когда человек произносит хореическое слово, с ударением на первом слоге, он всегда вскидывает голову:

– Кепка.

Если же он произносит ямбическое слово, с ударением на втором слоге, то он опускает голову:

– Ашот.

Например, утром, с бодуна, в минорном настроении, когда я спрашивал Серегу, куда бы нам пойти, он говорил, опуская голову:

– В Ашот.

Но, уже на месте, после кружечки пивка, Серега поднимал голову и спрашивал:

– Мы где? В Кепке?

А потом, после третьей кружечки, Серега мирно огладывался по сторонам, двигал горизонтально своей большой щедрой ладонью и говорил:

– Ереван.

То же и с Москвой Слезам Не Верит. Мы редко называли ее полным именем, а чаще всего говорили просто:

– В Москву.

И вот, если мы с Серегой шли в один из этих пивняков в четверг, то это был самый благоприятный день для Вильнюса. Потому что в пятницу вильнюсяне образовывались в Жемайнчи, чтобы пивком размяться.

Если же мы шли в белорусские пивняки в пятницу, то в Вильнюсе мы образовывались, соответственно, в субботу. Тогда вильнюсяне уже разбухивались, и их приходилось отлавливать по флэтам.

А это стремно: ходить по Вильнюсу с бодуна и по всем флэтам вильнюсян ловить.

Но если мы шли попить пивка уже в субботу, то в Вильнюсе мы появлялись в воскресенье. Тогда всё было просто. В ночь с воскресенья на понедельник вильнюсяне проявляли себя у Аудрюса, который жил в двенадцати километрах от Вильнюса, неподалеку от замка Тракай, в старинном доме с башенкой, который язык не поворачивается назвать флэтом. А вильнюсяне потому проявляли себя у Аудрюса, ибо он жил в этом доме с башенкой один, поскольку был сирота, то есть, не было у него родителей.

Все это еще зависело от времени года. Вильнюсян потому приходилось отлавливать по флэтам, ибо их родители уезжали на дачи весной, летом или осенью. А зимой все вильнюсяне врывались к Аудрюсу прямо в пятницу. А вот в августе, в Вильнюс вообще не светило ехать, потому что в августе вильнюсяне были в Гурзуфе.

Если все эти обстоятельства помножить на график проводниц, то получится, что, скажем, в среду, зимой, в нечетную дату, можно было пойти попить пивка в район Белорусского вокзала и не образоваться под Витебском или Минском с бодуна.

Я высказал свои соображения Сереге, и он понял, что если мы пойдем именно туда, то образуемся, самое большое, в 117-м отделении милиции.

Так мы и сделали, направив свой путь в Гульбарий. Только воскресли мы почему-то не в 117-м отделении милиции, а в 5-м отделении. И не в том 5-м отделении, которое находилось на Арбате, в Москве, а в каком-то 5-м отделении города Загорска. Но это уже – совсем другая история.

Как мы бушевали в Загорске

Как известно, однажды мы с Серегой возникли в 5-м отделении милиции города Загорска. Утром, когда все загорчане двигались на работу, мы как раз выходили из отделения милиции и, остановив прохожего загорчанина, ткнув в него пальцем, спросили, где они в процессе своего движения на работу пьют пиво, и тот немедленно отвел нас в пивняк.

Постояв в пивняке до без пяти одиннадцать, мы выдвинулись в гамазин, где взяли Золотой, как сами те старые времена, Осени и, побухивая, приступили к осмотру достопримечательностей.

Серега сказал:

– Яша. Ты где вчера пропал?

Я сказал:

– Я пропал в Гульбарии. А ты где?

Серега сказал:

– Я тоже пропал в Гульбарии. Но потом я возник, но уже в Ереване.

Я сказал:

– А я в Ереване как раз и пропал. Во второй раз. Но потом я возник – в Москве Слезам Не Верит.

Серега сказал:

– Получается, что мы вчера весь день ходили вокруг Белорусского вокзала, но выступили почему-то с Ярославского. Нет. Этого полета нам никогда не разобрать.

Среди достопримечательностей города Загорска мы обнаружили источник с ледяной водой, где купались глубоко верующие люди, очищаясь таким образом от своих грехов.

Мы заняли очередь к источнику, который представлял собой бревенчатую избушку, похожую на баню, куда верующие входили партиями по несколько человек, а потом оттуда слышался плеск.

Мы посчитали, что если температура воздуха сейчас порядка нуля, а температура пресной воды меньше нуля быть не может, то вода в этом ледяном источнике должна показаться нам теплой.

Как назло, нас с Серегой разделили: Серега оказался в своей партии последним. Я остался стоять на улице, и мне как первому в моей партии дали читать молитвенник.

Я прокашлялся и начал. Что мне читалось, я, конечно, не помню, но уверен, что читал я хорошо, трезво.

Внезапно раздался громкий, красноречивый звук. Это был точно такой звук, с которым тяжелое человеческое тело ударяется о плохо закрепленную доску.

Я подумал:

– Серега.

Гляжу: несут голого Серегу, твердого, как памятник, и кладут его на снег. А рядом с ним его одежду кладут.

Серега сказал:

– Там плохо была закреплена доска. Яша. Не ходи туда.

Я и сам уже не хотел. Меня только один вопрос интересовал.

Я спросил:

– Серега. Теплая была вода?

Серега сказал:

– Нет, Яша. Вода была холодная.

Потом мы продолжили разбор наших полетов.

Серега сказал:

– Там, в этой ледяной избушке, я вспомнил. Оказывается, мы вчера поехали во Владивосток. Вот почему мы и оказались на Ярославском вокзале.

Я тоже уже вспомнил про Владивосток, хоть и не был в ледяной избушке.

Я сказал:

– С Владивостоком нам вчера не повезло, потому что мы не в тот поезд вписались.

Серега сказал:

– Зато нам повезло с Загорском.

Я поднапрягся и вспомнил такую картину. Переполненная электричка, словно пакет замороженных креветок. Люди стоят, тесно прижавшись друг к другу, трутся. Читатели читают, пролетарии бурчат, антенщики антенны настраивают.

И, посреди всего этого разнотравья, лежим мы с Серегой, вытянувшись во всю длину скамеек. Во Владивосток едем.

Вечерело. Зимой всегда темнеет рано.

И вот мы с Серегой стали замечать всё больше аскеров, которые сидели и ходили среди достопримечательностей и делали свой аск.

То не были аскеры в узком смысле слова, это были аскеры в широком смысле – они, что называется, нищенствовали, и весьма успешно. Главное, они не затрачивали на это никакого труда: не говорили, что понимаете, мы приехали из Вильнюса, нам негде спать и прочее. Кроме того, их совсем не винтили менты.

Мы с Серегой решили попробовать этот способ аска. Серега сел в сугроб на краю тротуара и положил на снег свою фуражку. Для затравки он кинул в фуражку несколько тренчиков и пятачков.

Я же снял с себя свою буденовку и стал с ней ходить по улице, тем самым преграждая прохожим путь. Прохожие, увидев меня с буденовкой, шарахались в сторону и попадали прямо на Серегу, который невозмутимо сидел с фуражкой и смотрел на прохожих большими грустными глазами, словно добрый бессловесный пес.