Maxximum Exxtremum - Шепелев Алексей А. Страница 2

Часть первая

1

Заселившись на эту квартиру, мы, конечно, решили начать новую жизнь: О’Фролов сказал, что не будет пить, и сегодня ровно три недели как он не пьёт; три раза в неделю репетиции, причём их все стабильно посещают, причём все в трезвом виде – пить всем запрещено лидерами (то есть мной и ОФ); я даже в неплохой физической форме, потому что на каждой репетиции прыгаю все три часа; более того, мы ежедневно ходим в институт (хотя как всегда к третьей паре); иногда, поверите ли, заходим в магазин, чтобы купить сгущёнку или орешки в шоколаде; а вечером, после репетиций и перед сном, когда я пью свой литор самого дешёвого в мире пива под названием «Уваровское», а ОФ потягивает свою мизерную бутылочку «Фанты» (которую я как дурак ему покупаю), он по своей инициативе читает мне курс философии по советскому учебнику, объясняя, правда, всё на примерах таза и урины, неизменно присутствующих у нас почти на всех квартирах (особо меня поразил «перевод» гилозоизма Баруха Спинозы – «таз с уриной опижживают»!), а Демокрита, Демосфена и Декарта называя Домкрат-1, Домкрат-2, Домкрат-3…

Надо ли говорить, что всё вышеизложенное немыслимо и чудовищно – для тех, кто хоть что-нибудь слышал о наших Саше и Саше, то есть О’Фролове и Саниче (в тамбовской рок-среде, с которой, к слову сказать, мы никак не связаны, о нас ходят идиотические легенды), это просто мир стал с ног на голову!

Я пришёл из институда поздно – до репетиции оставался ровно час, а туда ехать на троллейбусе минут пятьдесят, а надо ещё поесть и собраться, дойти до остановки. А есть-то нечего – с одной стороны, остатки «философской еды» – моего деликатеса – прожаренной, ужаренной, прокалённой фасоли, с другой – остатки его картошки – мятой, с покрошенными прямо в неё солёными огурцами. Первое жистковато – челюсть болит, и это воспринимать внутрь надо философски – не спеша и долго, как семечки, читая или слушая о метафизических истинах, второе – ненавижу, плебейская офроловская стряпня, она меня раздражает даже когда он её поглощает, а я только смотрю. Остаётся универсальный репорецепт – кусок чёрного хлеба, политый растительным маслом и посыпанный солью. Быстро, вкусно, дёшево и вполне по-русски. Ещё можно выдавить на него зубчик чеснока. Или, если хлеб чёрствый и у вас, как и у нас, нет этого приспособления, можно просто корку натереть. Но я за неимением времени и сил обычно делаю проще – употребляю чеснок вприкуску – осталось только масло прихлёбывать из горла! Шарю вокруг – хлеба-то нет, забыл зайти по пути в магазин. Может О. Фролов купит, думаю я, хотя знаю, что он не имеет такой привычки. Кстати, где он? Пора уже ехать, а без него вообще не будет ничего. Неужели у них четвёртая пара, и он на неё остался? Нельзя так безответственно относиться к своему долгу перед Родиной – воспроизводству дебильной музыки!

Мои нервы не выдерживают. Приступ голода – всего минут пять-семь, потом проходит. А репетиция? а работать? а институт? а новый хороший образ жизни? а любовь, которая далеко на горизонте – за горизонтом – вокруг горизонта – не говоря уже о проблемах чисто метафизических!..

Заваливается ОФ. Жрать, говорит, хочу! Мечется, на меня смотрит. Я равнодушно-повествовательным тоном сообщаю, что до отхода троллейбуса осталось пять минут. Следующий через одну тысячу восемьсот секунд – бывает, правда, он запаздывает… и Санич обычно уезжает с этой же остановки – что он подумает, и какой пример мы, фолловзелидеры, подадим ему и всем-остальным-навсегда-оставь-в-покое-мой-дисциплинированный?!..

Я весь трясусь от злости и напряжения, а он что-то конообится в коридорчике, где стоит газ, на котором мы варим пищщу, а также тут же таз, от которого всё вокруг неприлично пропахло уриной, даже уже аммиаком. И вот он в этот самый момент профанистично орёт мне оттуда: «Ты, ублюдок бастардский, хоть бы раз таз вынес – видишь: нассано уже до краёв, щас Дядюшка дед придёт…» («Дядюшка дед» – это, как вы догадались, наш квартирохозяин). Он, как всегда, берёт переполненный таз за ручки и несёт его выливать в заснеженный огород – весь путь всего десять шагов, но никогда никто кроме бедного смиренного да согбенного О’Фролова их не делает. Я пью из бокала холодную кипячёную воду, смотрю в окно – четвёртый шаг по гололёду – эффектная пробуксовка – я выплёвываю воду – ОФ, ругаясь, уже лежит на земле, буквально накрывшись тазом, буквально отплёвываясь мочевиной!

Мы удыхаем минуты три – он там, я здесь, затем скооперировавшись. Я говорю, что всё, надо ехать, и что как ехать: я есть хочу невыносимо. У него другие проблемы – он весь воняет (а душа, равно как и сортира, как вы уже поняли, у нас не предусмотрено, равно как и приличной сменной одежды), протирается какой-то тряпкой из коридорной шторки, надевает свои штаны-алкоголички (благо, недавно матушка их ему подзашила-подлатала) и сэкс-экстравагантную майку в красных звёздочках, в коей, если верить той же его матушке, фигурировал ещё в пятом классе, эффектно подчёркивая её красно-белую палитру звёздочкой с кудрявым Володей Ульяновым, мир его духу.

– Олёша, сынку, х… со мной и х… с тобой – давай… – он запнулся, сглотнув слюну, весь взгляд и облик его выражал до боли знакомое мне запредельное «Володя, Володенька, открой дверь, Володя, открой революцию!..», – возьмём… бутилочку.

– Да ты…

– У! Не надо вот этого – времени нет. Все твои причитания, отягощения, воззвания к совести, разные там аргументы и разумные доводы мы знаем, скажи да или нет.

Я, естественно, сказал да. С большой буквы Да! Сразу признаюсь: мне чудовищно понравилось предложенное этим почти гениальным (в отличие от совсем меня, конечно) человеком и гражданином разрешение гордиевых хитросплетений данной жизненной ситуации. Да и не такой уж я по… басик и п… рочичек, чтобы серьёзно верить в «новую жизнь», в «ЗОЖ» и «хорошо учиться», в «семью и работу». С этого всё и началось.

2

Шинок был по пути, через несколько домов по улице. ОФ нырнул туда с моим двадцатником, я ощупывал в кармане куртки керамический дедов стаканчик. Мы ведь спешили. Было уже ровно, ровно, даже больше…

Маленькую запивочку мы приобрели в ларьке у самой остановки. Санича не было, троллейбуса тоже. «Давай!» – радостно провозглашает ОФ, отворачивая зубами сначала одну, потом другую – обе одинаковые бутылочки. «С праздничком!» – произносит он наш классический алкоголический тост и натренированным движением выпивает-запивает. «С праздничком!» – весело отзываюсь я и выполняю так же отточенно-мастерски. Холодное, да и холодно, да и людишки на остановке лупятся. «Нэболшой», – говорит мой соратник, согруппник, собутыльник и созапивочник, – короче, сразу видно: со-лидер «ОЗ»… Я то же: «Вах, нэ болшой!».

Подходит 13-й троллейбус, садимся, а пить-то уже хочется – как говорит не зазря получивший прозвище Рыбак О’Фролов, «уже подкормлено». Достаём, вернее не убрали… по третьей… Как говорит Бирюков – хо-бо-ро! Оно же – зело борзо! Однако на следующей остановке всё заполняет народ с работы и с рынка – так называемый час-бык – невозможно даже руку ко рту поднять…

По четвёртой выпиваем уже под ёлками у проходной – обувная фабрика, в красном уголке коей мы почему-то репетируем – за счёт Санича репетируем, кстати – и ясное дело, что в доску – в доску в трезвом виде всегда реп-петируем – олвэйз. В коридоре уже слышатся раскаты нестройной музыки – интересно, на чём приехали мы и на чём – напротив – они…

«Короче, делаем вид, что мы насосы; бутылку я спрячу в куртку»

«Гмм-г»

«В перерыве все пойдут курить – возвращаемся раньше – только по одному – и по одному… И на Санича не дыши – сразу учует…»

Немного возбуждённые, заходим. Санич прекратил долбить, Вася аж что-то пропиликал как на скрипке, Репа привычно ухмыльнулась, потирая лапками поверх трёхструнного баса.