Райское место - Фернанда Мельчор Страница 2

волос, придававших ему нелепое сходство с раскормленным херувимом, а лишенные всякого выражения глаза оживали только при виде сеньоры Мароньо, которую он неустанно выслеживал с того дня, как она сюда переехала. Только слепец или полный придурок не понял бы отчаянных стараний оказаться рядом с соседкой всякий раз, как она появлялась в саду и начинала резвиться со своими детишками, причем в одних лайкровых шортиках и спортивном лифчике, очень скоро прилипавшем к телу, потому что они обливали друг друга водой, со смехом борясь за обладание шлангом: белобрысый жирдяй бегом выбегал из своего дома якобы мыть семейную машину, каковая процедура с недавних пор перестала быть для него тягостной обязанностью, и он брался за исполнение, не дожидаясь, как раньше, пока дед или бабушка наорут на него либо пригрозят отнять компьютер или телефон. И вот ведь какое совпадение – стоило лишь сеньоре в купальнике выйти на террасу позагорать, через три минуты появлялся этот слоноподобный увалень в плавках, едва налезавших на него, в футболке размером с палатку, призванной замаскировать его необозримую, невообразимую тушу, в темных очках, закрывающих глаза, просто прикованные к лоснящимся от масла для загара округлостям дамы, лежавшей в двух шагах от него и абсолютно безразличной к похотливым вздохам засранца и к его неуклюжим стараниям так пристроить свой торчун, чтобы не бросался в глаза. Но жальче всего выглядели его неустанные попытки подружиться с обоими ее отпрысками – долговязым Андресом и неженкой Мигелем, среди соседей по комплексу больше известными под именами Энди и Мики, – и один бог знает, на кой супругам Мароньо понадобилась эта претенциозная глупость, – и с какого боку были тут имена, принятые у гринго, – ради того, чтобы самому когда-нибудь присосаться к выкормившим их грудям, и смехотворное это было зрелище, когда толстяк, сопя как буйвол, мчался в утлой надежде перехватить мяч, который финтами вел Энди, когда пресмыкался и стелился, выполняя все прихоти капризного Мики, – и все для того, чтобы завоевать право на приглашение к полднику к соседям, где он, хоть на несколько мимолетных мгновений, сможет наслаждаться обществом владычицы его мечтаний, королевы и звезды его самых разнузданных фантазий, повелительницы того липкого потока, который он извергал из себя каждую божию ночь, прихватывая порой и рассвет, воображая себе ее чувственные губы, округлый зад, пышные груди, ворочаясь без сна в жару страсти, которую вселила в него эта женщина в ту самую минуту, когда он впервые увидел, как она вылезает из своего белого джипа, в нем тогда будто запузырился ледяной кипяток, напомнив о шампанском, которое его бабка с дедом пили на Новый год, а потом, когда они соловели и задремывали, он сам тайком прихлебывал; при ней голова у него шла кругом, а без нее он томился тоской и пустотой, как если бы в душé внезапно произошел тектонический слом, и так случалось каждый вечер, когда надо было уходить из гостей, потому что вернулся с работы сеньор Мароньо, и детям пора было умываться и доканчивать уроки, и сеньора Мароньо умильным и ласковым голоском просила его идти домой, пожалуйста, уже поздно, и бабушка с дедушкой, конечно, уже гадают, куда это он запропал, и дружески похлопывала его по спине, с улыбкой провожая до ворот, и толстяку ничего не оставалось, как понуро подчиниться и чувствовать, как еще щекочет ему ноздри исходивший от нее аромат – по его словам, смесь духов «Каролина Эррера», сигарет с ментолом и терпкого привкуса пота в вырезе ее майки, – а дома безуспешно пытаться заполнить эту растущую пустоту телесериалами и похабными карикатурами, за которые его бранили бабка с дедом, а также пачками галет, крекеров и печенья и огромными мисками мюслей с молоком, а потом стремглав бежать к себе наверх, запираться в своей комнате с кондиционером, где он мог без помехи пускать ветры и смотреть порнуху на новом ноутбуке, подаренном стариками на прошлый день рождения и до отказа перегруженном неприличными видео, которые он скачивал с форумов и любимых сайтов, а также фотографиями грудей, задов, промежностей, и, хотя все это в ту пору уже стало приедаться ему, он по привычке продолжал часами пялиться в экран. А как еще было унять этот отчаянный жар, сжигавший его изнутри?

Потому что что-то странное стало твориться с толстяком с тех пор, как сеньора Мариан вошла в его жизнь: любая порнуха теперь казалась ему полной ерундой, подлым надувательством, а тетки, раскидывающие бедра, и дядьки, засаживающие им, – пластмассовыми куклами с безжизненными бессмысленными мордочками и приносили одно лишь горчайшее разочарование. Вот хотя бы эта коротко стриженная баба, о которой болтали, будто она питает слабость к невинным мальчикам-подросткам, отчего много месяцев кряду Франко при виде ее впадал в экстаз, едва ли не религиозный, – теперь она казалась ему просто дешевой шлюхой, ошивающейся в притонах наркоманов, да к тому же для растления малолетних была она слишком молода и напрочь лишена шарма и шика сеньоры Мариан, а та не теряла их, даже когда занималась самыми обыденными и прозаическими делами: стоило лишь увидеть, как она, прислонившись к столешнице на кухне, болтает с подругой по телефону, как держит сигарету двумя вытянутыми пальцами, как босой ступней одной ноги водит по икре другой – точеной и гладкой-гладкой. Ничего общего с теми притворами, которых прежде Франко вожделел с такой безумной пубертатной страстью: вот как ту, первую в длинном списке порноактрис, сводивших его с ума с тех пор, как в его одиннадцать лет старики обзавелись интернетом, – полнотелую блондинку с небесно-голубыми глазами, которая стонала и хохотала и мотала в воздухе большими розовыми грудями, меж тем как целая орава парней обрабатывала ее одновременно. Каких только воображаемых безумств не устраивал Франко с ней, с той, которая теперь, когда он пересматривал самые старые видео в «избранном» своего компьютера, казалась ему отталкивающе уродливым, изнуренным страшилищем с выщербленными зубами и блекло-бесцветной кожей, покрытой венами, вздутыми и зелеными, как у ящерицы. Никакого сравнения с озолоченным солнцем телом сеньоры Мариан, загоравшей у бассейна со спущенными с плеч, чтоб не оставлять белых полосок на загорелой божественной спине, лямками лифчика, с этой сочной задницей, горделиво круглившейся у самых глаз Франко, такой подлинной, такой близкой, что только к бортику подплыви, руку из-под воды протяни, и ощутишь глянцевитую упругость этого зрелого персика, этого зада, сводившего на нет все прочие зады, сколько ни есть их на свете, зада, который когда-нибудь – неизвестно когда, неизвестно как, непонятно при каких обстоятельствах – будет принадлежать ему, и всего лишь для того, чтобы он мог обхватить его ладонями, тискать, гладить, мять, кусать, лизать, и наконец пронзать его без жалости, без пощады, проникая все дальше, все глубже, пока она не заплачет от наслаждения и страха, повторяя его имя – Франко, – умоляя еще и еще, покуда ее не захлестнет череда оргазмов, а он впрыснет в нее струю горячего семени и тут же вновь примется дрючить ее в своем вывихнутом воображении без остановки всю ночь и весь день, если будет можно, и старики на уик-энд уедут в клуб, и он тогда сможет запереться в своей комнате, где никто не будет доставать его, и смотреть в наушниках порнуху, монтируя фотошопом замусоленные видео со сценами собственного изготовления, где голова сеньоры Мариан заменит вульгарные физиономии стриптизерш, сжимая окаменевший член, спустив штаны до щиколоток, снова и снова шепча ее имя, крепко зажмурившись, стиснув зубы, призывая ее и сокращая дистанцию между собой и ею, как призрак, который вдруг отделился от неимоверной туши,