Роман Коноплев - Евангелие от экстремиста Страница 20

После Реставратора Ира долго была любовницей известного эстрадного композитора Петровича — из звездно-музыкального семейства певцов, певиц и композиторов времен дремучего соцреализма. До недавнего времени долго мучили они своим обществом всю страну, регулярно вываливаясь в прайм-тайм федеральных телеканалов практически каждый выходной. А в те далекие восьмидесятые усатый Петрович, пока его супруга путешествовала с шумными гастролями ансамбля «Самоцветы» по бескрайним просторам СССР, целых шесть лет не давал Ире умереть с голоду, а сын донашивал Вовины старые джинсы. Вова Пресняков тогда был еще маленький, песен не пел, и учился танцевать, кажется, в балете Лаймы Вайкуле. Петрович ежемесячно снимал в сберкассе деньги — гонорары, которые присылали музыканты из всех кабаков Советского Союза, где пели его песни, и у Иры наступал день зарплаты. По словам Иры, мужиком Петрович был добрейшим и благородным, однако, уже с практически затухающей потенцией. Ира старалась как могла. Но вскоре сменила Петровича на певца Лёшу Глызина. Лёша был маленького роста, и её это стремало. Вскоре и Глыз получил отставку, а Ира стала жить с молодым режиссёром киностудии имени Горького с мужественной черной волосатой грудью, знатным светским трахальщиком, любителем пива и карточной игры.

Меня поначалу дико бесило, когда при появлении на экране кого-нибудь из этой злачной эстрадно-мафиозной тусовки Иркиных уродов-трахальщиков, все, кто был дома и в гостях, рассаживались у телевизора, и принимались тут же обсуждать, насколько постарел Петрович и пожирнел Глызин. Меня от них от всех уже тошнило, тем более, что я любил русский рок — ну там Гребенщикова, или Егора — но уж никак не этот омерзительный клан, сосавший свою беспорядочную сладкую жизнь в годы, когда многие русские поэты и музыкальные коллективы безжалостно искоренялись по причине их политической нелояльности и неуместности. Выходит, что если старший дедушка Петрович мне — молочный брат, поскольку мы с ним трахали одну и ту же даму, то младший Вова — молочный племянник? Террор и ужас.

Таким образом, что касаемо Иры, то мне в руки попало, в общем-то, уже абсолютно бедное, потрепанное и как попало одетое создание с богатым прошлым и женским алкоголизмом, свойственным, наверное, всем ста процентам московской богемы. Ира пила водочку с бездельницами-соседками, чьи мужья проводили время в большом бизнесе и абсолютно не уделяли им никакого внимания. Чтобы сделать совместную жизнь более сносной, пришлось Иру пару раз побить, после чего в моем присутствии напиваться она боялась. Жили мы в общем-то вполне обычно. Во всём остальном она оказалась вполне нормальной женщиной, аккуратной и доброй. Началось с того, что я занялся поисками работы. На деньги, заработанные с приднестровских помидоров, был куплен импортный телевизор, и вскоре жрать стало нечего. Я достал последние сто немецких марок, заработанные еще в пивном ларьке — кто-то из клиентов предложил, и я решил сделать вложение в иностранную валюту.

В кармане лежали эти самые марки и два жетона на метро. Я вышел на Чистых прудах. Зашел в обменник. Дамочка посмотрела на мои сто марок, и ноги мои подкосились:

— У Вас здесь десять марок, тут нолики наклеены, вот, посмотрите.

Это было сильно. Выходило так, что меня натянули тогда, в ларьке. Нефига было брать незнакомые деньги. Короче, я побрел в метро. Тетка сжалилась надо мной, и, мало того, что не вызвала ментов, так еще и отдала назад фальшивую деньгу. В голове витали очень простые идеи — на эти деньги требовалось что-нибудь купить. Не может быть, чтоб в таком большом городе единственным лохом оказался я сам. Главное было решить — что именно купить, и где, и еще чтоб не сдали ментам и не дали по голове. Я решил ехать на Киевский вокзал, все же злачное место. Поднялся на эскалаторе. На самом верхнем пятаке в полумраке, хохлы и хохлухи продавали цветы на столиках. Это очень прибыльный бизнес. И место такое центровое, хлебное. "Наверняка у них водятся бабули" — подумал я.

— Можно купить у вас цветов? Вон тех, белых гвоздик. По чем они? Мне надо одиннадцать штук. Только у меня русских денег нету, одни марки.

Марки пошли по рукам. Полапали их три продавщицы и два их мужа. Всё лапали, нюхали и смотрели, есть ли блестящая лента. Отсчитали сдачу, я взял цветы, и эскалатор увёз меня прочь. Жадность человеческая неугасима. У меня появилось еще немного денег на продукты, и еще одна надежда, что удастся приостановить время, и найти наконец-то нормальную работу. Цветы Ира поставила в вазу.

У Иры был сын Шурик. Шурику шел восемнадцатый год, он был высокого роста, худой, просто скелет ходячий. Мой друг Олег Карпов позже дал ему кличку Богомол. В честь жука. Шурик слушал музыку Депеш Мод и во всем остальном был полным лентяем и лоботрясом, хоть и воспитанным, и еще, на удивление, очень добрым молодым человеком. Больше всего Шурик гордился своими бабушкой и дедушкой. За бабушкой Тамарой ухаживал в Тбилиси еще молодой и не известный всему советскому народу поэт Булат Окуджава, бабушка его обломала, потому что руку и сердце ей предложил будущий дед Шурика, Ефим Коган. Дед Ефим в годы войны в Тбилиси, пока весь советский народ сражался с оккупантами, рисовал картины Сталина, и картины эти, как и положено, покупались начальниками за очень большие деньги. Дед имел в распоряжении личный роскошный автомобиль ЗИМ, и, конечно, будущий бард Окуджава незаметно и без последствий проплыл мимо заветной цели. Бабушка, как и все советские женщины, была просто женщиной, и сделала по-житейски правильный выбор.

Через несколько дней я сдался в попытках найти приличную работу и позвонил Жене Бирюкову. Так я попал на работу в охранное агентство. Моим основным объектом стал разграбленный подвал на улице Тверской, через дорогу от Центрального переговорного пункта. Сидел я там сутки через двое, платили за это всего сто долларов. Нужно было приезжать туда к восьми часам утра и тупо там сидеть. Никто к нам не приходил. В подвале было много комнат, был телевизор, который мы с напарником и смотрели целый день, как полные дебилы, убивая время. Сначала моим напарником стал хирург Василий. Василий имел атлетическую фигуру, и регулярно устраивал в одной из комнат, где прорвало трубу отопления, парилку. В берцах на голое тело он лазил там по часу, иногда и более, и выходил очень довольный. Василий тоже имел какое-то отношение к уже бывшей партии, короче, то же "коллега по национал-большевистскому блоку". Хирургия была основной его профессией. Он работал в одном из московских медицинских НИИ. Платили там крайне мало. А вскоре его оттуда выгнали вон, со скандалом. Кажется, об этом даже написали в газетах. Все дело в том, что на операционном столе, под хирургическим ножом у Василия, друг за дружкой, скончались при невыясненных обстоятельствах два азербайджанца, цыганка и негр.

Русский доктор Василий из глубоких идеологических соображений носил на белом халате классическую черно-красно-белую свастику в круге в виде значка и имел болезненную ненависть к представителям еврейского народу-племени.

— Евреи — это не люди. Это зверомутанты. Они произошли от блуда дочери Сатаны — Лилит. От совокупления Лилит с обезьяной. Они просто чудом научились говорить. Их нужно хватать за ножки, и убивать головой об угол. Всех, даже самых маленьких, — просвещал меня доктор.

За время пребывания в оппозиционном движении я слышал речи многих сумасшедших. Но ничего подобного — ранее, да и позже — никогда. Вторым напарником был вернувшийся со срочной службы несколько недель назад, боец ОМОНа. Как это ни парадоксально, но он тоже принимал участие в октябрьских событиях в Москве. Только, разумеется, по другую сторону. ОМОНовец оказался милым парнем. Примерно полгода назад он служил в Осетии и получил на блокпосту в упор очередь из АКМ. У него весь живот снаружи был многократно разрезан — в жутких шрамах. Государство, конечно, не заплатило ни копейки за тяжелое ранение. А в Доме Советов он, к своему собственному счастью, стоял в оцеплении только последние несколько часов, и никого не убил. Целыми днями он названивал каким-то подружкам. У ОМОНовца была, хрен знает откуда, своя квартира в ближнем Подмосковье, поэтому его, кажется, хотели абсолютно все его телефонные барышни. Даже те, которых он не видел ни разу в жизни, мечтали как следует дать ОМОНовцу с квартирой. Он, конечно, суть ситуации прекрасно понимал и всячески этим пользовался, приглашая очень любящих его девушек на разное время. Когда случайно они там сталкивались, случались драки. Поэтому жизнь ОМОНовца постоянно висела на волоске, женщины — народ очень обидчивый. Такой вот был у меня напарник. Вместо нас утром приходили еще два колоритных персонажа, то же вышедшие из общества «Память» Васильева, и тоже все обсуждали порок Дим Димыча — педофилию. Один из этих охранников был очень толстый, второй — бородач. Представившись, первым делом они похвастались, что не очень давно совершили большой подвиг во имя спасения России — подожгли синагогу в Марьиной роще. При этом персонажи громко гоготали. Да, разные сущности живут в России. Слава Богу, долго работать здесь мне не пришлось. Вскоре меня отправили в личную охрану, ездить с каким-то очень богатым кексом. При этом никакого роста зарплат не планировалось, поэтому рисковать жизнью практически без причины, не очень хотелось. Таких кексов в Москве тогда убивали пачками, просто каждый из них надеялся, что пуля вместо него попадет в охранника. Однако, убивали обычно всех сразу. Так что в скором времени я покинул охранное агентство.