Покемоны и иконы - Виктор Ильич Коган Страница 20

Уже прошло, наверно, часов десять с того момента, как меня разбудили, тыкая дулом автомата в лицо. Кроме Иркиных бутербродов, я так ничего и не ел. В глазах летали бабочки, и я уже плохо соображал.

«А что ты скажешь про запрещённое техническое устройство для скрытой видеосъёмки? Ты в курсе, что разрешение на приобретение такой аппаратуры выдает ФСБ?» – вновь вмешался в допрос фээсбэшник.

«Вы про ручку, что ли? Так это… её мой знакомый оставил», – соврал я.

Подумал: «Какой же я был молодец, что содрал вчера эту чёртову бумажку со своей фамилией и адресом».

«Опять знакомый? Фамилия?» – не отступал фээсбэшник.

«Сергей Лазарев», – не моргнув глазом, выпалил я. Из радиоприемника, что стоял на сейфе, доносилось надрывное You’re the only one, you’re my only one, you’re my life every breath that I take… с прошедшего Евровидения.

«Адрес? Телефон?» – подхватил следователь.

«Не знаю, мы в компьютерном клубе познакомились. Я как-то говорил, что было бы неплохо поснимать что-нибудь очень маленькой камерой, незаметной, а Серёга сказал, что у него такая есть. А потом принёс. Я её даже из пакета не доставал».

Меня то допрашивали, то я сидел без дела в пустом кабинете. Уже потом задним числом я понял, что надо было отказаться от дачи показаний без адвоката, сославшись на статью 51 Конституции. Но что сделано, то сделано, как говорится. Оказалось, что моим делом занимаются по меньшей мере четыре следователя и вдвое больше оперов, включая того фээсбэшника. Неужели все убийства в городе были раскрыты, все воры пойманы, а все наркоторговцы отправлены за решётку? Видимо, в чистом от преступности славном городе N оставался на свободе только один блогер, который нёс злобу и ненависть честным православным людям. Поэтому на его поимку были брошены лучшие стражи правопорядка. Об успехах операции по обезвреживанию этого злодея и богоненавистника по всем каналам трубили победу пресс-секретари областной полиции, Следственного комитета, прокуратуры, а также журналисты многочисленных СМИ. А под сводами храмов святейшие бородачи строчили завтрашние проповеди во славу справедливого судилища над оступившимся богохульником. «Господи, если ты и вправду существуешь, разродись громом и пусти молнию в мой грешный череп, но освободи меня от этих нудных и дотошных оборотней!» – я закатывал глаза к потолку и готов был вслух прочитать любую молитву, лишь бы издевательство надо мной прекратилось. Адвоката мне не давали. Телефонного звонка лишили. Трясли перед лицом журналами, которые я с недавнего времени начал издавать самиздатом, майками с разными смешными надписями, какими-то рисунками, листочками и ещё всякой дрянью, которую я перестал идентифицировать. Осталось только ещё раз постучать мне по почкам, и пророческие слова фээсбэшника начали бы сбываться.

«Что же это происходит-то такое? – задавало вопросы моё помутненное сознание. – Одни бесы законы бесовские принимают, другие их исполняют. А третьи, сочувствующие, стучат на тех, кто в этом мире остается ещё со светлыми мыслями. Как же эта банда боится критики в свой адрес! Но без критики связь с реальностью теряется. Власть без критики забывает, кому она должна служить. Ведь в демократическом обществе монополией на власть обладает только народ. Он же вправе и ругать власть, быть ею недовольным. Ну, так это же в демократическом… У нас-то народ никогда голоса не имел. Народ у нас никогда не снимал своих рабских оков, поэтому рабство у нас в мозгах, в генах наших. Отсюда и ничем не объяснимое преклонение пред господином, заискивание, подхалимство, лизоблюдство. Отсюда и страх. А страх – основа веры».

Иногда я выходил в туалет. Странно, но меня никто не сопровождал. Туалет находился в конце длинного коридора, там же, где была пожарная лестница. Каждый раз, когда я направлялся туда, меня вновь и вновь посещала мысль о побеге. Убежать было легко: выход на пожарную лестницу был открыт – не во всех кабинетах стояли кондиционеры, и внезапную духоту, которую принесла золотая осень, пытались прогнать сквозняком. Но бежать мне было некуда. Оказалось, что всех моих друзей уже допросили, везде уже провели обыски, изъяли, казалось, всё, кроме моих трусов и грязных носков. Даже Ирка созналась, как снимала меня на свой телефон. Так что побег был бы для ментов только дополнительным поводом меня закрыть и изолировать. Поэтому, каждый раз сливая воду в пожелтевший от ржавчины унитаз, я сливал в него свою надежду на скорое возвращение домой.

14. Изолятор

Было около девяти вечера, когда наконец допросы закончились и меня отвели в камеру изолятора временного содержания. Мое единственное желание было принять душ, смыть с себя всё говно, которое мне пришлось выслушать за этот кошмарный день, а потом просто упасть лицом в чистую, мягкую, пахнущую Иркиными волосами подушку и уснуть. Я это себе так четко представил, пока меня вели по каким-то коридорам и лестницам, что в какой-то момент на доли секунды провалился в сон. Ноги передвигались на автомате, а веки медленно закрылись, и вместо темноты коридоров глаза мои увидели яркий свет залитой солнцем комнаты.

Ирка стояла спиной к окну, поэтому из-за слепящих лучей лицо её было разглядеть тяжело. Но зато, как при солнечном затмении светятся края луны, так и очертания её обнаженного тела были залиты авророй, подчеркивая стройную фигуру. Особенно выделялся маленький треугольник, что образовался с между упругими бёдрами в их основании. Лучики солнца, как перышками, нежно касались её молодой кожи, возбуждая светлые волоски, отчего свет переливался, наполняя всё вокруг игрой чуть уловимых глазу солнечных зайчиков.

«Лицом к стене!» – голос охранника отозвался ударом молота, расплющивая моё видение словно консервную банку. Он перебирал ключи, а каждое побрякивание отдавалось в барабанных перепонках: будто я сидел в колоколе, а кто-то изо всей силы по нему колотил. Поворот механизма – и ригель замка с лязгом открыл тяжелую дверь.

В нос ударило запахом сырости, плесени, человеческими испражнениями, потными телами и грязной одежды. Я неуверенно перешагнул через порог и тут же в испуге оглянулся назад: тяжелая дверь с грохотом закрылась за моей спиной, засов с лязгом перекрыл мне путь назад.

Камера представляла собой небольшое помещение, в котором кое-как умещались четыре двухъярусные кровати. Стены были окрашены в ядовито-синий цвет. В стене, что напротив входа, у потолка виднелось