Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев Страница 20

Кстати, в ванную мне тоже ходить было нельзя. Точнее, мне нельзя было принимать душ так, чтобы Игорь видел, как я это делаю.

Как-то, когда я выходил из ванной, Игорь спросил меня:

– Хули ты каждый день намываешься?

– Я потею, – объяснил я. Мне было четырнадцать, и я как раз входил в возраст, когда потовые железы начинают работать по-другому.

– Ты, блядь, что – вагоны разгружаешь? – любезно поинтересовался мой ненаглядный отчим.

– Нет, я просто… «…хочу быть чистым», – хотел сказать я, однако Игорь меня перебил:

– Просто пиздуй отсюда, чтобы я тебя больше не видел!

Я молча пошёл в свою комнату.

Тогда я уже не считал, что Игорь во всём прав. Я знал, что сам он моется в лучшем случае через день, а иногда и раз в три дня. Он так жил, и это казалось ему нормальным. А видя, что кто-то моется чаще, делает не так, как он привык делать, и делает это в его доме!.. – от этого он приходил в бешенство.

Не думаю, чтобы Игорь испытывал какие-либо комплексы от того, что я моюсь каждый день, а он нет, – мне кажется, он просто считал, что в его доме все должны жить так, как он считает правильным.

А ведь он не знал, что мылся я не просто ежедневно, а по два, а иногда по три или по четыре раза в день. У меня не было никаких проблем с потовыделением. Просто я каждый день подвергался позорным унижениям, а в душе чувствовал себя свободным. Не знаю, с чем это связано, но каждый раз, заходя в душ, я чувствовал, что смываю с себя дерьмо, которое на меня вылили. И мне становилось легче.

Правда, однажды, опять же в субботу, я зашёл в душ утром, пока все ещё спали. Я забыл, что Игорь в это время обычно уходит на тренировку по пейнтболу, – он серьёзно занимался этим спортом и даже преуспел в нём. Их команда «Эхо» занимала первое место в России и третье на чемпионатах мира: об этом свидетельствовали многочисленные дипломы, медали и кубки, которыми были украшены стены и полки в его кабинете. Так вот, в этот день он проспал. Я зашёл в душ и успел намылиться, когда Игорь заколотил в дверь:

– Вылезай!

Я принялся быстро смывать с себя гель для душа, однако в этот момент дверь открылась: Игорь открыл её консервным ножом. Он распахнул душевую кабину, вытащил меня, мокрого и в мыле, за шею и вышвырнул из ванной.

– Я сказал: вылезай, урод! – крикнул он и захлопнул дверь у меня перед носом.

Я даже не успел взять полотенце, чтоб вытереться. Прошло две секунды, дверь снова открылась. Я думал, Игорь даст мне моё полотенце, но вместо этого мне в лицо прилетели мои тапочки. Прикрывая ими наготу, я побежал в свою комнату, где нашёл маленькое полотенце для лица и кое-как вытерся им. Второй раз в ванную я пошёл, когда Игорь уже уехал.

Когда я только переехал на Светлогорский проезд, я думал, что сейчас мы все заживём как одна семья, что мама будет любить меня, словно мы всегда были вместе, а Игорь… нет, я не думал, что он будет любить меня, как родного сына. Но я надеялся, что он примет меня как своего. Но я видел, что в их счастливой семье я словно бы несколько лишний. Как-то я спросил у мамы, зачем она забрала меня, если я мог жить у бабушки.

– Потому что у бабушки ты бы совсем распустился, и неизвестно, к чему бы это привело, – отрезала мама.

– Но ведь я же для вас чужой, – заметил я.

– Ты не чужой. Просто из-за тебя Игорь всё время немного нервничает.

– Но что я такого сделал?

– Это не ты, а твой дядя. Если бы Гриша, которого ты так любишь, не был бы таким заносчивым, мы жили бы намного дружнее.

– А что сделал дядя Гриша? – удивился я.

– Когда Игорь сделал мне предложение, я сказала, что выйду за него, если он примет тебя и мы будем жить вместе. Он согласился и сказал, что без колебаний усыновит тебя, даст тебе свою фамилию и своё отчество, что ты научишься называть его папой и мы будем настоящей семьёй.

– Он мне такого не предлагал, – заметил я.

– Потому что твой дядя отказался, – произнесла мама. – Он сказал, что этого не будет никогда. И отказался снимать с себя опеку.

– Почему?

– Тебе дословно привести его слова? – в глазах мамы появился блеск, который вызвал у меня тревогу. – Он сказал: «Это сын моего брата. Он мой племянник. Он Василий Андреевич Скуратов. И он не будет носить другой фамилии и другого отчества. Никогда этого не будет».

– Да, странно.

– И при всём этом где он сам? Он постоянно где-то пропадает, что-то снимает. Как часто ты с ним видишься?

Я растерялся и не сразу ответил, но мама продолжила сама:

– Да и чему он может тебя научить? Глупым понтам, да и только.

Мне нечего было ответить, но я понимал, что, если бы дядя тогда не стал упорствовать, моя жизнь на Светлогорском проезде сложилась бы по-другому. Но всё-таки, оглядываясь назад, я могу сказать, что фамилия Скуратов куда благозвучнее, чем Ефимов.

Почти всё свободное время я проводил, запершись в своей комнате. Часто я ходил гулять, но район наш, хоть и был зелёным, едва ли мог бы называться красивым. К тому же друзей, настоящих друзей, на Светлогорском проезде у меня не было. А дома я мог читать, оторвавшись от окружающей меня нелюбезной действительности, погружаясь в сказочный мир, который открывали мне Роберт Льюис Стивенсон, Уолтер Скотт и Чарльз Диккенс, либо играть на компьютере.

То, что я закрывал комнату на ключ, ужасно бесило Игоря. Поэтому он запрещал мне запирать двери.

Своё детство он провёл в двухкомнатной квартире в хрущёвке, где одна комната была родительской, а другую – проходную – Игорь делил со старшим братом. Поэтому наличие у меня собственной комнаты отчим считал нечеловеческим благом. По его мнению, мне следовало благодарить судьбу за то, что мне выделили отдельную комнату. Возможность запирать комнату казалась Игорю прерогативой взрослых.

– Будет тебе лет двадцать пять, тогда и будешь запираться, – говорил он. – А сейчас зачем тебе сидеть за закрытой дверью? Чем ты там таким занимаешься?

И я действительно не занимался ничем, что не свойственно подросткам в четырнадцать лет. Но поскольку отчим или мама могли в любой момент ворваться ко мне (в этом доме я один стучался перед тем, как войти), я часто закрывался на ключ, чтобы морально подготовиться к очередной моральной атаке.

Обладание личным пространством, где человек может безраздельно господствовать, является одной из главных его свобод. Людям необходимо иметь пускай и маленький, но всё-таки свой собственный угол, где они могут чувствовать себя в безопасности и защищённости. Лишите человека этого угла, и он очень быстро превратится в неуверенного в себе, забитого неудачника, являющего собой жалкую форму существования, находящуюся на низших ступенях пищевой лестницы.

Вспоминая весёлые времена Светлогорского проезда, я периодически думаю: а если бы в нынешнем своём сознании я оказался в теле четырнадцатилетнего мальчика, прячущегося в своей комнате, чтобы не получить пиздюлей от грозного отчима, который не преминет впечатать в стену, если с ним столкнуться где-нибудь в коридоре? Что бы я сделал, если бы мне нельзя было находиться с Игорем в одном помещении, если бы всякий раз, проходя мимо моей спальни, он изрекал столь родные сердцу лексемы?

Я в первую очередь подошёл бы к Игорю и спросил: «Почему вы так ко мне относитесь? Что вас так сильно раздражает? Что мы могли бы сделать, чтобы начать жить нормально?»

Скорее всего, Игорь послал бы меня на три наиболее сочетаемые буквы русского алфавита. Однако при этом я знал бы, что пошёл с ним на диалог, и он отказался искать рациональный путь решения сложившейся проблемы.