Дмитрий Лекух - Хардкор белого меньшинства Страница 21

Вот только с задним планом мы что-то не сообразили, и разобрать, Рим ли у нас за спинами или какой другой среднестатистический европейский город, – понять, практически, невозможно.

И это – очень грустно, господа.

Нет, я-то знаю, что это именно Рим.

И Машка вывеску гостиничную признала, так что – даже оправдываться не пришлось.

Но все равно почему-то грустно.

Я даже иногда думаю, что это оттого, что наша жизнь – такая короткая и совершенно бестолковая.

А других объяснений этому у меня просто нет.

Вот такая вот смешная история…

Предзимье

Ненавижу, когда женщины плачут.

Особенно красивые.

Нет, некрасивых тоже, в принципе, жалко.

Но уже почему-то – не так.

Может быть потому, что мало кто из красивых женщин умеет красиво плакать. А вот некоторых дурнушек слезы как-то даже просветляют…

…Пока я до паба от машины добежал – чуть ли не насквозь промок. А бежать-то всего – метров сорок от стоянки.

Ноябрь.

Может, напрасно я с таким презрением к зонтикам отношусь?

Ну, да ладно…

Забежал, плащ скинул, отряхнул его, насколько возможно, повесил на вешалку сушиться.

У нас в пабе гардероба нет.

Самообслуживание.

Чай, не графья…

Гляжу – сидит у окна, плачет.

Я на бармена вопросительно взглянул, так Андрэ только с недоумением плечами пожал.

Откуда мне, мол, знать-то…

Ладно.

Подсел:

– Привет, Танюха…

Кивнула, мол, и тебе того же и, отвернувшись, в сумочку полезла.

Сначала – за платком.

Я тем временем Андрэ два пальца сложенных вместе показал. Он кивнул, пошел наливать двойной виски.

Налил:

– Лед нужен?

Я, несмотря на всю щекотливость ситуации, аж хмыкнул. Мужик, ты на улицу-то смотрел?

Он только плечами в ответ пожал: мол, спросить-то все равно надо.

Принес мне двойной «Джеймсон» и двойной же кофе, без сахара.

Блин.

Он мои привычки, наверное, уже лучше жены знает.

А Танька все сидит, пытается глаза носовым платком промокать.

Бесполезно.

– Может, тебе выпить чего?

Задумалась.

Даже плакать на секунду перестала.

– Пожалуй, стоит. Мартини, пожалуйста. Сухой.

Тут уж я счел нужным вмешаться:

– Э-э-э, мать, тебе сейчас «Мартини» – это только продукт переводить…

Кивнул Андрюхе:

– Старый, сделай, будь так любезен, даме грамм сто коньячку. В графинчик. И лимончик порежь, ок?

– Для Татьяны-то? Говно вопрос!

Она еще раз всхлипнула, но уже – улыбнулась.

– Хорошо здесь у вас.

– А ты приходи чаще, – усмехаюсь, – а то Лешку твоего уже замучались наблюдать, а тебя – все нети нет…

Видимо, я что-то не то сказал.

Потому что она снова заплакала.

Отхлебнул вискаря, закурил сигарету.

Надо, думаю, что-то в нашей беседе кардинально менять…

– Чего ревешь-то?

– Мало ли почему женщина ревет. Помада плохая попалась. Тушь дерьмо. Лишние полтора кило набрала. Критические дни. Дождь вон на улице хлещет третий день, не переставая. Разве вам, мужикам, понять? Дай сигарету!

– На…

Сам и зажигалку поднес, у нее – руки тряслись.

Помолчали.

– Беда у меня, Дим, – всхлипывает.

Я докурил, снова Андрэ два пальца показываю, тот кивнул, пошел наливать.

– Что за беда-то?

Молчит, мнется.

Мне тем временем Андрэ стакан доставил, пепельницу у нас на столике заменил. Когда в пабе народу мало – он у нас и за бармена, и за официанта.

Наконец решилась:

– Я, Дим, Лешке изменила. И он об этом скоро узнает.

Я вздохнул:

– Ну, и, зачем ты мне это сказала, Тань? Мы с тобой, конечно, с десятого класса дружим, но ты же знаешь, чью сторону я в этом вопросе займу. Прекрасно знаешь. И почему – знаешь. В лучшем случае – в стороне постою…

– А я, Дим, плевать хотела на то, чью ты сторону займешь. Мне просто жилетка была нужна, поплакаться. Вот ты и подвернулся.

– Понятно, – и снова закуриваю.

А Машке, между прочим, обещал курение сократить.

Угу.

Сократишь тут.

– Ладно, – вздыхаю, – чего уж тут попишешь. Плачься. У вас с этим, новым твоим, хоть серьезно?

– Не знаю, – отводит глаза, – ой, Дим, – не знаю. Он, понимаешь… Ну… Маленький совсем…

Тут меня какое-то нехорошее предчувствие слева под ребрами кольнуло.

– Погоди-погоди, я его, случайно, не знаю?

Глаза совсем в сторону отвела, плачет, кивает.

Тут уж я не выдерживаю окончательно:

– Игорь? – выплевываю. – Нелькин штурман?!

Ревет.

Он, значит…

Ну, сука…

Я ж его еще тогда предупреждал, когда он, при активном, кстати, Нелькином содействии, к моей Машке начинал клинья бить.

Любит, сученыш, взрослых, и особенно – богатых барышень.

Разрешает им, так сказать, удовлетворять свои первоочередные потребности.

У него их – хватает.

И – собой хорош, ничего не скажешь.

Черноволосый, с тонким и хищным библейским профилем, отлично сложенный и совершенно ничего в этой жизни не боящийся.

Классический рейсер.

Можно сказать – почти идеальный.

Адреналиновый наркоман.

Он и от Машки-то отстал только после того, как я ему очень вдумчиво объяснил его перспективы на самое что ни на есть ближайшее будущее.

И то – не потому, что испугался.

Просто пропускать гоночный «сезон» из-за попадания в больницу месяца эдак на два – на три в его творческие планы на тот момент отнюдь не входило. А в душевной беседе принимали участие не только мы с ним, но и весьма серьезные ребята из числа нашего футбольного хулиганья.

Мальчик отвалил и пошел искать жертву попроще.

Нашел, сука…

Просчитал…

Лешка человек довольно обеспеченный и, к сожалению, – чересчур интеллигентный.

Мягкий.

Можно даже сказать – ватный.

Его из-за этого в нашей компании… как бы это помягче изложить… гкхм… недолюбливают, что ли.

Короче – к авторитетам не причисляют и к мнению – не прислушиваются.

Так, заходит мужик пивка попить.

Никому не мешает.

Да и бог с ним…

Если Танька очень попросит – даст он ей развод, никуда не денется. И – денег даст, машину оставит, квартиру.

Как раз Игорьку на пару лет хватит ни о чем не думать.

Да и Танюшка, хоть ей уже и под сороковник скоро, – еще очень и очень хороша собой.

Стильная, ухоженная.

Бездетная.

И ведь ничего ей, дуре, не объяснишь… Я вздохнул и попросил у Андрэ еще один двойной «Джеймсон».

– Лешка-то где сейчас? – спрашиваю.

– В командировке, – всхлипывает. – Они в Красноярске сейчас филиал запускают… Что мне делать-то, Дим?

Я только хмыкнул в ответ.

Закурил еще одну сигарету.

– И какого, черта, Тань, ты меня об этом спрашиваешь? Если и так прекрасно знаешь, что я тебе отвечу, и еще лучше понимаешь, что все равно сделаешь относительно моего совета ровно наоборот?

Она только плечами пожала.

– Не знаю… Просто мне сейчас поддержка нужна. Вот, сдуру, и на тебя понадеялась…

– Вот уж и вправду сдуру. Если б в чем другом…

Помолчали.

Потом она мою ладонь своей накрыла:

– Смотри, дождь кончился. Снег идет…

Я в окно выглянул, а там и вправду – белым-бело.

Метель.

Вот и зима пришла.

Город, кстати, сразу же изменился.

Светлый стал, чистый.

Жалко, что через пару дней вся эта красота растает, и нам опять достанутся хлюпающая московская грязь и слякоть под каблуками и колесами.

– А помнишь, как мы в школьном дворе в снежки играли, и ты мне чуть глаз не выбил?

– Не помню, – вру, чуть отводя глаза, – сколько лет-то прошло…

Помолчали.

– Жаль, – вздыхает, – что не помнишь…

Взяла у меня из пачки сигарету, закурила, задумчиво пуская дым в сторону заснеженного заоконья.

– Скажи, а ты правда в школе в меня влюблен был?

– Конечно, – снова вру, – Танюх. В тебя же весь наш класс влюблен был. А вышла – за Лешку. Ты же с ним в институте познакомилась?

Кивает:

– В институте. А у тебя тогда тоже девочка появилась. Лена вроде бы, из МГУ. Где она сейчас?

– Да откуда мне знать-то, – пожимаю плечами. – Я ж потом в армию ушел. И сразу же перестал быть вам всем интересен…

Помолчали.

– Ну ладно, пора мне, Танюх. Котов кормить надо. А то Машка к подруге в Германию умотала, на день рождения, а домработница приболела что-то. Так что поеду я потихоньку…

Чмокнул ее в щечку, расплатился с Андрэ и вышел на улицу. Снег под ногами скрипел вкусно, как в детстве. Я наклонился, зачерпнул его перчаткой, медленно слепил снежок и попытался зафигачить им в тусклую лампочку ближайшего уличного фонаря.

Естественно – промахнулся.

На что, в принципе, и рассчитывал.

А все равно – жаль…

Городские деревья

Городские деревья узловаты, изломаны и неуклюжи.

В общем-то – искалечены.

А попробуй-ка иначе.

Тут – здание свет загораживает, тут – бензином чадят с утра и до вечера, тут – алкашня ветку ломает, чтоб на сучок стакан повесить до лучших времен.

Мамаши молодые со своими авоськами.