Юрий Андрухович - Московиада Страница 21

Сумку забрасываешь за плечо и начинаешь борьбу с «молнией» все еще окоченевшими от холодного дождя руками. В такую минуту главное быть спокойным и не принимать желаемое за действительное. Досадно было бы потерпеть поражение уже тут, у самой цели. Поэтому каждое твое движение подчеркнуто сосредоточенное, выверенное и самоуглубленное…

Все это продолжалось довольно долго, но на самом деле принесло тебе море удовольствия. Тянешь молнию и независимо проходишь мимо седеющего дяденьки с нетрадиционными привычками. Он пялится на тебя довольно нахально, да еще и усмехается уголками губ. Не на того напал, уважаемый! Тут бы со всеми бабами как-нибудь да сладить. Зря стараешься обольстить меня своим золотым зубом. Чао, старик!

Оказывается, начинать надо было с туалета. Потому что после его посещения наступило удивительное прояснение, и ты вдруг вспомнил о друзьях, об их детях и о том, зачем пришел сюда. Выходишь в зал и видишь ситуацию ясно, как на ладони. Так что пока не поздно, следует купить несколько бумажных голубей. Это единственное, что можно сделать для друзей и их маленьких милых деток. В конце концов, не такой уж и скверный подарок — символ мира и Святого Духа. Все-таки не танк и не автомат или какая-нибудь другая милитарная глупость.

Лезешь в сумку за кошельком. Есть в твоей большой сумке такой боковой карман. Но кошелька в нем нет. Что ж, спокойно, фон Ф. Само собой, кошелек не в боковом кармане, а во внутреннем. Конечно, ты положил его туда, заплатив за еду в «Закусочной». Становишься на одно колено и раскрываешь сумку. Долго и упорно ищешь в ней кошелек. Но находишь только что-то большое и плоское, завернутое в газету «Литературная Россия». Какая-то рыбина с усами. Сом! Откуда он тут взялся, кто мне скажет?

Что ж, рыба — это хорошо. Но где кошелек? Куда он запропастился, черт побери! Там не так уж и много денег, но они все там. Все твои бабули. К тому же авиабилет домой, ведь через полмесяца тебе навсегда возвращаться домой, и ты выстоял четыре с половиной часа в очереди за этим билетом.

Еще раз пересмотри сумку, дружище. И ты начинаешь рыться в ее пустоте, в пасти у сома, залезать во все отделы, подотделы, секции, карманы. А тем временем из дверей туалета выходит седой гражданин с брошью. На миг ваши взгляды пересекаются. Взглянув на тебя, он круто, на высоких каблуках, поворачивает направо и исчезает в дверях бокового выхода.

Вот что такое испорченное постмодернистское сознание, фон Ф.! Принять за гомика карманного вора, старого утонченного аристократа, виртуоза своего дела! Безусловно, это он залез рукой в твою сумку, пока ты наслаждался процессом мочеиспускания. И теперь, балда, у тебя есть считанные секунды на раздумья. Быстрей ловить одного из местных ментов, мобилизовать их всех на розыски, объявить по радио всесоюзную погоню, включить сирену, собрать самых лучших криминалистов и прибегнуть к услугам фоторобота! Но погоди, друг, не суетись. В твоем легкомысленном состоянии рискованно искать сторонников среди милиции. Эта попытка может закончиться ударами по почкам-печенкам и холодным душем. А ты любишь только горячий душ, к тому же и так насквозь вымок сегодня подо всеми дождями Москвы.

Ты бросаешься в тот самый выход, в котором только что исчез цыганский барон. Это лестничная клетка, и там есть ступеньки вверх, но есть и ступеньки вниз — в подвалы «Детского мира». Вряд ли он пошел вниз — что ему там делать, в тех понурых подвалах, кому он там нужен? Конечно, он мог убежать только вверх — спрятаться где-то на верхних этажах, среди манекенов, школьных униформ, пальто, штанов и башмаков, которых, правда, там давно уже нет. Очевидно, все верхние этажи также забиты бумажными голубями. Преступник мог затесаться в одну из голубиных стай. Так что он, безусловно, пошел наверх.

Поэтому ты интуитивно сбегаешь вниз. Несколько лестничных пролетов, какие-то двери с колодками, явно закрытые, длинный узкий коридор, освещенный единственным огоньком при входе. Ни одной живой души, как на третий день творения. И одновременно чувство такое, что тут кто-то есть, кто-то дышит тайно в этой полутьме, за одной из дверей. Надо затаиться и ждать. Это единственный шанс. Ждать, пока не закроют все на свете. Так что если он тут, то вскоре обязательно захочет выйти.

Садишься за большой металлической тачкой с надписью на борту: «Обувной отдел» кривыми черными буквами. Прислушиваешься, но слышишь только отзвуки обреченной магазинной жизни наверху. Можно было бы занять денег, скажем, у Кирилла, но теперь он на тебя обиделся, к тому же ты наговорил по телефону кучу непристойностей его жене о ее, средних, в общем-то, ногах. И главное — как теперь добыть билет домой? Ведь их давно нет — ты уверен.

Остается закрыть глаза и тихонько сдыхать тут, под этой тачкой. Ты, мечтавший путешествовать и писать непостижимые пронзительные стихи, просыпаясь в Венеции и засыпая в Иерусалиме, ты, хотевший обнять всех людей на свете и любить всех женщин мира, ты, клоун, относившийся к жизни, как к бутылке крепкого драгоценного напитка, помирай теперь тут в безвестности, неопознанным телом во влажном свитере. Не ждите меня, ждущие, не приду уже к вам!

Скоро эти помещения закроют. Наступит бесконечная ночь в страшном подземелье. Потом будет еще целое воскресенье, а потом снова ночь. В понедельник тебя найдут тут, возле тачки, окочурившегося. Правда, если разумно распорядиться сомом, то можно протянуть и с неделю. Воду тоже можно где-нибудь найти, в тех же туалетах, например. Все выглядит не совсем безнадежно. Ты все-таки выследишь его, подлого злодея, и, отобрав свой родной кошелек, пойдешь обратно в общежитие — помыться в душе, побриться, съесть что-нибудь на завтрак. Вечером можно будет пойти в Малый зал консерватории на «Реквием» Моцарта. Под благодатным влиянием его нечеловеческой музыки начать наконец свой роман в стихах. Получить за него пожизненную стипендию от Его Королевской Милости и пуститься в путешествие вокруг света…

Течение твоих мыслей прерывают шаги, приближающиеся со стороны коридора. Кто-то там все-таки был! Напрягаешься, как лучник за миг перед выстрелом. Стремительно встаешь из-за тачки, чуть не потеряв при этом равновесие. Пить меньше надо. При выходе из коридора, как раз под лампочкой, видишь вспышку знакомой брошки. Он!

Заступаешь ему путь.

— Отдай, — говоришь ты бескомпромиссным голосом.

— Что ты, мальчик, — пожимает плечами злодейский барон. — Много выпил, да?

Подойти на два-три шага ближе. Тогда можно будет достать его ногой. Бить по яйцам, и только по ним, — это жестоко, но справедливо. Сумка в руке немного мешает, но и ее можно будет использовать — довольно крепкая, из твердого кожзама.

— Отдай, — повторяешь с металлом в голосе, сделав несколько шагов вперед.

Он лезет рукой в карман. Это уже хуже. Этого ты не предвидел. Но ты успеваешь пнуть его ногой по руке, и газовый баллончик отлетает далеко в сторону. Он бросается назад — в темноту коридора. Теперь только ноги помогут тебе, фон Ф., пьяные, но довольно длинные утомленные ноги молодого поэта. И так начинается эта погоня…

Одна из дверей — чуть ли не последняя — оказалась незапертой. Там опять были ступени, крутые ступени вниз, почти ничем не освещаемые, если не принимать во внимание красноватые лампочки с какой-то сигнализацией или тому подобной бедой. Он бежал метров на пять впереди тебя, откровенно тяжело дыша. Но тебе никак не удавалось сократить расстояние. Ты, очевидно, намного хуже него видишь в темноте, поэтому вынужден постоянно притормаживать и чуть ли не ощупывать шероховатые каменные выступы стен на крутых поворотах. К тому же твоя угловатая огромная сумка не всегда плавно вписывалась в размеры лестничной клетки.

Невольно тебе припомнилось, что настоящие карманные воры — эти короли тончайшего ремесла — как правило, действуют группами. И твой беглец, совершенно возможно, заманивает тебя в какую-то ужасную ловушку, в бандитское логово, где их будет множество против тебя одного. Эта мысль вызывала все более острые боли в печенке и делала все более ощутимой нехватку воздуха в легких. Хотелось остановиться и, плюнув на все, полежать где-нибудь.

К счастью, ступеньки наконец закончились. Внизу снова был какой-то коридор, на этот раз значительно более широкий, но совершенно не освещенный. Пришлось опять замедлить бег, поскольку в такой темноте очень просто напороться на подножку, палицу, кастет, встречный кулак. Тем более что шагов беглеца уже слышно не было. Где-то он тяжело отсапывался там, впереди.

— Гэй, старик! — крикнул ты, остановившись и переводя дух. — Давай поговорим!

— Мудак! — ответил он на это, похрипывая легкими. — Мудак и фраер!

— Мы с тобой слишком далеко зашли, дед, — начал ты как можно тверже. — В твоем почтенном возрасте нехорошо так резвиться…

— Чо, ну чо ты привязался, чо приебался, мудак ты, калека? — ответил на это барон.