Gerechtigkeit (СИ) - Гробокоп Александер Страница 21

Тогда обнаруживается, что начальство на рабочем месте присутствует, оно представлено импозантной дамой с безупречно уложенными в высокую прическу серебристо-седыми волосами и надлежащей осанкой, в которой читается принадлежность к благородному роду, о том свидетельствует и фамилия дамы — Гарриет-Лэнгли, и госпожа Гарриет-Лэнгли не спешит от Луизы пугаться. Поначалу она вообще никак не может понять, кто именно к ней пожаловал и что этой неожиданной визитерше в ее чопорном, пышно обставленном кабинете потребовалось, и тогда Луиза, чей рост едва превышает полтора метра, одним рывком сметает со своего пути массивный дубовый стол, который дама использовала в качестве баррикады, вынуждая ту вскочить с мягкого кожаного кресла и упавшим от растерянности голосом спросить:

— Что вы себе позволяете?

— Да то, зачем вы все здесь, бляди, нужны, — сипло говорит Луиза, приблизившись к ней вплотную, отчего дама чуть-чуть отступает назад, но не сдается, и на лице ее ясно читаются попытки установить, не является ли Луиза пациенткой, ведь тогда можно будет запустить весь положенный в таких случаях протокол, — например, кивнуть стоящей в дверях секретарше, чтоб она поднимала тревогу и задействовала с помощью санитаров успокоительные меры. Но на пациентку она не похожа, по крайней мере, на местную, да и одета не по-больничному. — Совсем от рук отбились в вашем зазеркалье, все с ног на голову, и пиздить вас некому, вот и позабыли окончательно, что почем, — продолжает тем временем Луиза. — Моя фамилия — Лерой, а это значит, что я пальцами раз щелкну — весь твой ебаный паноптикум под землю провалится, ты и до пяти сосчитать не успеешь. Это на случай, если ты в своем загробном мире уже запамятовала, кто есть кто.

— Попрошу вас успокоиться, — уже гораздо почтительнее произносит дама. Подобное избирательное почтение Луиза презирает, как, впрочем, и всякое другое пресмыкание, которое никогда не бывает искренним, и поэтому лишь сильнее выходит из себя.

— А не то? — угрожающе спрашивает она, подаваясь вперед, так что госпожа Гарриет-Лэнгли чует исходящий от нее запах табака, сильный, как от матросов с пристани или некоторых местных пациентов. — Усмиришь меня, может? В карцер запрешь? Черта с два, попробуй только, и завтра же весь город на ушах стоять будет, и дурку твою вшивую личным приказом короля с землей сравняют, а я буду собственноручно за этим смотреть и следить, чтоб тут камня на камне не осталось. Проверить хочешь?

— А не то у нас с вами никакого разговора не получится, госпожа Лерой, — примиряющим тоном говорит дама, хотя для этого ей приходится произвести над собой видимое усилие, так как она не привыкла, чтобы всякие провонявшие махрой истерички поливали ее базарной бранью, обращаясь на ты; она привыкла, чтоб при встрече с ней такие индивиды уважительно склоняли головы и здоровались, как в детском садике, однако грозная фамилия внушает директрисе определенный трепет и придает обещаниям Луизы некоторый вес, тем более, что деятельная ее брутальность наглядно доказывается судьбой, постигшей почтенного папашу при косвенном пособничестве самой дамы.

Участие в разговоре, подразумевающем вежливый обмен данными, Луизе дается непросто, учитывая, что накатившая волна бешенства все же отступает мало-помалу, оставляя ее слабой и разбитой, и подбирать нужные слова, чтобы поскорее донести до госпожи Гарриет-Лэнгли суть и получить в ответ полезную информацию, ей трудно, все равно что ведра с цементом таскать или катить в гору огромный сизифов валун. К тому же дело осложняется тем, что Луиза до сих пор не знает ни полного имени Идена, ни конкретной семьи, откуда он происходит, ни даже его идентификационного номера, какой больные получают для облегчения бумажной работы при регистрации, а дама, в свою очередь, с заметным удовольствием оперирует бюрократическими тонкостями, ощущая в них признаки своей стихии, так что невообразимо затратно оказывается втолковать ей даже, о чем и о ком вообще идет речь, и госпожа Гарриет-Лэнгли вполне справедливо, но не без торжества замечает:

— Я, конечно, очень извиняюсь, госпожа Лерой, но подумайте сами — разве я могу знать имя, фамилию, диагноз и лечебный план каждого отдельного пациента? Помилуйте, ведь их здесь сотни!

          Отчаявшись, Луиза предлагает ей пройтись, чтобы все увидеть своими глазами, и за этим следует очередное церемонное шествие, невероятно утомительное, так как годы и достоинство не позволяют Гарриет-Лэнгли шагать с должной скоростью, а путь их пролегает через великое множество дверей, лестниц и коридоров. По достижению нужной палаты в соматическом корпусе, откуда Луиза менее часа назад вылетела сорвавшейся с цепи собакой, она теряет вдруг всякое присутствие духа и спешит скрыть это от своей пожилой спутницы, для чего бросает отрывисто:

— Я в коридоре подожду, — и становится поодаль от входа, не решаясь даже заглянуть в сумеречное теперь помещение, чтобы не кануть ненароком назад в тот ужас, откуда ее ранее извлекло благословенное бешенство. Он захлестнул ее при встрече с Иденом, невыносимо долгожданной, выкупленной в обмен на щедрые чаевые у сестры Нейтон, потому что без взятки его даже откопать в извилистых кишках заведения оказалось невозможно, — в тот момент, когда она открыла для себя, как сильно господину Блэку идет страдальчество, оно к лицу ему, будто под заказ сшитый костюм, от него он сияет весь еще ослепительнее, люди с такими лицами изобретали рагнарок, писали апокалипсис, миллионные толпы гнали на амбразуры, и с одного взгляда сделалось ясно, что господина Блэка зайн кампф загнал уже в фюрербункер, где отсутствуют всякие пути к дальнейшему отступлению, и свет там гаснет медленно, будто в театре, но неуклонно.

Допустить, чтобы вся эта надежная конструкция по накатанной схеме обесточилась окончательно, никак нельзя, и неотложность этой истины не оставила Луизе времени даже на выбор стратегии, вот она и понеслась по всем кабинетам, к врачам лечащим, дежурным и специальным, ко всем этим паршивым каторжникам, выяснять, как до такого дошло. Тогда оказалось, что вся информация чрезвычайно конфиденциальна, ради блага самих пациентов, их родных, близких, семейной репутации, и диагнозы с назначениями представляют не меньшую врачебную тайну, нежели полное имя пациента и прочие сведения. Самые наглые дерзали спрашивать, как вся эта история касается ее непосредственно и почему так сильно волнует, и в ответ Луиза говорила, что ее непосредственно касается и волнует вопрос того, каким образом в местный штаб затесалось столько выродков, шакалов, неучей и психопатов, и как они смеют вешать ей на уши свою поганую канцелярскую лапшу, и тогда ее с бесконечным терпением переадресовывали к следующему должностному лицу, а затем к следующему, и так до последнего, самого главного лица.

При всей несносности данного процесса Луиза не могла не замечать, как радуется втихаря возможности на что-то разозлиться, на кого-то наорать, от чего-то устать и тем самым отвлечься от увиденного под капельницей в соматической палате, а оттого только больше бесилась, проклиная себя за малодушие. Но теперь уже прилив бешенства понемногу исчерпался, обнажив прибрежную зону со всем вымытым из глубин скарбом, в том числе недоумением от того, как на самом деле следует действовать, ведь бюрократические свойства лечебницы ей давно известны, и совсем не удивляет ответ, которым ее за терпеливое ожидание награждает госпожа Гарриет-Лэнгли после посещения соматической палаты, а затем туманной, как шифр, беседы с официальным лечащим врачом, столь переполненной учеными терминами и ссылками на уставы с протоколами, что извлечь из нее суть самостоятельно сторонний слушатель не смог бы вовек.