Чарльз Буковски - Музыка горячей воды Страница 22

— Джек? Ну. Это Альберт. Слушай, я хочу Хрусткую Мощь, два на победителя в первом. Дай мне Пылающего Лорда, два по всем в четвертом, Молотобойное Правосудие — пять на победителя в седьмом. И еще Благородную Чешуйку — пять на победителя и пять по месту в девятом. — Он повесил трубку. — Тело меня грызет с одной стороны, а дух — с другой.

— Как у тебя на бегах, Альберт? — спросила Майра.

— Поднялся на сорок дубов. У меня новая игра. Я как-то ночью ее вычислил, когда не мог заснуть. Лежу — и тут она мне открылась, как книжка. Если у меня все станет еще лучше, мои ставки принимать не будут. Я, конечно, всегда могу съездить на ипподром и поставить там, но…

— Что, Альберт?

— Ох, елки…

— Ты о чем, Альберт?

— ТАМ ЖЕ ПЯЛЯТСЯ! БОГА РАДИ, НЕУЖЕЛИ ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ?

— Прости, Альберт.

— Не проси прощения. Не нужна мне твоя жалость!

— Ладно. Без жалости.

— Ты такая тупая, что так бы тебе и вмазал.

— Вмазать — это ты запросто. Столько рук как-никак.

— Не искушай меня, — сказал Альберт.

Он допил, потом сходил и смешал себе еще. Потом сел. Луи ничего не говорил. Нужно, решил он, что-нибудь сказать.

— Тебе, Альберт, боксом бы заняться. Две лишние руки — это же будет ужас.

— Не остри, козел.

Майра начислила Луи еще. Посидели, помолчали. Затем Альберт поднял голову. Посмотрел на Майру.

— Ты с этим парнем ебешься?

— Нет, Альберт, не ебусь. Я же тебя люблю, сам знаешь.

— Ничего я не знаю.

— Знаешь, Альберт, — я тебя люблю. — Майра подошла и села Альберту на колени. — Ты такой обидчивый. Я тебя не жалею, Альберт, я тебя люблю.

Она его поцеловала.

— И я тебя люблю, малышка, — сказал Альберт.

— Больше, чем любую другую?

— Больше, чем всех других!

Они опять поцеловались. То был до ужаса долгий поцелуй. В смысле — до ужаса долгий для Луи, который просто сидел со стаканом. Затем поднял руку и дотронулся до шишки над левым глазом. Тут ему немного скрутило кишки, он ушел в ванную и долго, медленно срал.

А когда вернулся, Майра и Альберт стояли посреди комнаты и целовались. Луи сел, взял бутылку Майры и стал смотреть. Верхние руки Альберта держали Майру в объятиях, а нижние задирали ей платье на талии и пробирались в трусики. Когда трусики с нее спали, Луи еще раз хлебнул из бутылки, поставил ее на пол, встал, добрел до двери и вышел вон.

В «Красном павлине» Луи уселся на любимый табурет. Подошел бармен.

— Ну, Луи, и как свиданка?

— Свиданка?

— С дамочкой.

— С дамочкой?

— Вы же вместе уходили, мужик. Ты ее это?

— Да нет, не совсем…

— Что не так?

— Что не так?

— Да, что у вас пошло не так?

— Дай-ка мне «кислого виски», Билли. Билли отошел смешивать. Потом принес Луи.

Никто ничего не сказал. Билли ушел к другому концу стойки и остался там. Луи взялся за стакан и сразу же влил в себя половину. Хороший напиток. Закурил, держа сигарету в одной руке. Стакан он держал в другой. Внутрь с улицы через дверь светило солнце. Смога не было. Славный будет денек. Гораздо лучше вчерашнего.

Белый пес наседает

Генри взял подушку, затолкал себе под спину и стал ждать. С тостом, джемом и кофе вошла Луиз. Тост был уже намазан маслом.

— Точно не хочешь яиц всмятку? — спросила она.

— Не, нормально. И так сойдет.

— Тебе съесть бы парочку.

— Ну хорошо.

Луиз вышла из спальни. Он уже вставал, в ванную ходил и видел, что его одежда развешена. Лита бы такого ни за что не сделала. А с Луиз и ебаться хорошо. Детей нет. Ему очень нравилось, как она все делает — мягко, тщательно. Лита же всегда набрасывалась — одни острые углы. Когда Луиз вернулась с яйцами, он спросил:

— Что такое?

— «Что такое» что?

— Ты их даже почистила. В смысле, чего ж муж с тобой развелся?

— Ой, погоди, — сказала она. — Кофе сбегает! — И выскочила из комнаты.

С ней можно классику слушать. Она играла на пианино. У нее были книжки: «Варварское божество» Альвареса[27]; «Жизнь Пикассо»; Э. Б. Уайт; э. э. каммингс; Т. С. Элиот; Паунд, Ибсен и т. д. и т. п. Даже девять его книжек. Может, как раз это и подкупало.

Луиз вернулась и тоже устроилась на кровати, поставив тарелку себе на колени.

— А у тебя что не так с семейной жизнью?

— С которой? У меня их было пять.

— С последней. Лита.

— А Ну, если она не шевелилась, ей казалось, что ничего и не происходит. Ей нравилось танцевать, вечеринки, у нее вся жизнь вертелась вокруг танцев и вечеринок. Ей нравилось, как она это называла, «улетать». Это значило — мужчины. Утверждала, что я ее «улеты» ограничиваю. Говорила, что я ревнивый.

— А ты ее ограничивал?

— Наверное, хотя старался не ограничивать. На последней вечеринке пошел с пивом на задний двор, чтоб ей не мешать. Полный дом мужиков, а она визжит на всю округу: «Йииихоо! Йии Хоо! Йии Хоо!» Видимо, все деревенские девчонки так.

— Сам бы пошел танцевать.

— Наверное, стоило б. Иногда танцевал. Только они проигрыватель на такую громкость включают, что вышибает все мысли из башки. Я ушел во двор. Потом вернулся за пивом, а под лестницей, смотрю, с нею какой-то парень целуется. Я вышел, чтоб закончили, а потом опять за пивом вернулся. Там было темно, только мне все равно показалось, что я одного своего друга узнал, и потом я у него спросил, что это он там под лестницей делал.

— Она тебя любила?

— Говорила, что да.

— Знаешь, целоваться и танцевать не так уж и плохо.

— Пожалуй. Но ты б ее видела. Она танцевала так, словно в жертву себя предлагала. Напрашивалась на изнасилование. Очень действенно. Мужики такое просто обожают. Ей было тридцать три, двое детей.

— Она просто не думала, что ты затворник. У всех мужчин разные натуры.

— О моей натуре она никогда не задумывалась. Я же говорю, если она не шевелилась, не вертелась постоянно, ничего и не происходило — так она думала. Ей было скучно. «Ой, это — тоска, то — скучища. Завтракать с тобой — тоска. Смотреть, как ты пишешь, — тоска. Мне нужна драка».

— Да и это нормально.

— Наверное. Только знаешь, скучно бывает только скучным людям. Им нужно все время себя подстегивать, чтобы ощутить какую-то жизнь.

— Вот ты, к примеру, пьешь, да?

— Да, я пью. Я тоже не могу смотреть жизни в глаза.

— И проблемы с ней были только в этом?

— Нет, она была нимфоманка, только сама этого не знала. Утверждала, что сексуально я ее удовлетворяю, но вот сомневаюсь, что я удовлетворял ее духовную нимфоманию. До нее я только с одной нимфой жил. Нет, у нее были и хорошие качества, но вот нимфомания обескураживала. И меня, и моих друзей. Они меня отводили в сторону и говорили: «Да что это с ней, блядь, такое?» А я отвечал: «Ничего, она ж сельская девчонка».

— А она сельская?

— Да. Но обескураживало другое.

— Еще тоста?

— Не, нормально.

— Что обескураживало?

— Ее поведение. Если в комнате с нами был какой-нибудь мужчина, она к нему подсаживалась как можно ближе. Если он нагибался загасить окурок в пепельнице на полу, она с ним вместе нагибалась. Потом он голову повернет куда-нибудь посмотреть — и она то же самое делает.

— Совпадение?

— Я тоже так думал. Но слишком уж часто. Мужик встанет по комнате пройтись — она с ним идет. Он обратно — и она не отстает. Все время, слишком много случаев, и, говорю же, очень обескураживало меня и моих друзей. Но вряд ли она сознавала, как себя ведет, — это у нее было подсознательное.

— Когда я была маленькой, у нас по соседству жила одна женщина с дочерью пятнадцати лет. Дочь была совершенно неподконтрольна. Мать ее за хлебом пошлет, а та возвращается с хлебом через восемь часов — и успела поебаться с шестерыми.

— Ну, матери, видимо, стоило печь хлеб самой.

— Видимо, да. Девчонка ничего не могла с собой поделать. Как увидит мужчину — вся дергается. Мать ей в конце концов яичники вырезала.

— А так можно?

— Да, но это куча бумажной волокиты. Ничем ее больше не приструнишь. Она бы всю жизнь беременной проходила… Так что ты имеешь против танцев? — продолжала Луиз.

— Большинство танцуют от радости, оттого, что им хорошо. А она доходила до непристойности. У нее один любимый танец был — назывался «Белый пес наседает». Мужик вокруг ее ноги обовьется ногами и тазом дрыгает, будто пес на случке. А еще один любимый назывался «Пьяный» — тогда они с партнером в конце валялись на полу и друг на друге.

— И она говорила, что ты ее к танцам ревнуешь?

— Да, так и говорила: мол, это у тебя ревность.

— Я в старших классах тоже танцевала.

— Вот как? Слушай, спасибо тебе за завтрак.

— На здоровье. У меня в старших классах был партнер. Мы лучше всех в школе танцевали. У него было три яичка; я считала, что это признак мужественности.

— Три яйца?