Висенте Бласко - Розаура Салседо Страница 22

– Что за дорога! – воскликнула она. – И это будет бесконечно… Не видать конца.

По обеим сторонам тинистого потока апельсинные сады поднимали свои зеленые и громадные шары, испещренные померанцевыми цветами, Высоко над душистой листвой виднелась вдали колокольня с зелено-голубой крышей.

Дождь хлестал с возрастающей силой по крыше автомобиля. Пейзаж исчезал, точно его окутывала новая завеса легкого тумана. В некоторых невидимых рытвинах автомобиль, так проваливался, что вода стала просачивать под него.

– Этого быть не может! – продолжала протестовать Розаура. – Ах, если бы мы добрались до маленького городка с красивой колокольней!..

Автомобиль испытал очень резкий толчок. Путешественники не услыхали в сущности ничего необычайного; удары дождя в крышу вызывали звон в их ушах; но оба почувствовали, будто что-то железное сломалось с треском. Нечто, действительно, было неладно в работе автомобиля. Он шел вперед, но движением, похожим на ход корабля без руля. Шоффер продолжал конвульсивно сжимать колесо направления, пожимая плечами, подчеркивая свое бессилие. Путешественники угадывали, что все старания его тщетны; автомобиль не слушался его и шел наугад.

Так бы он и продолжал нтти и попал бы в ручей, если бы руководитель его не сделал последнего усилия. Автомобиль стукнулся в один из откосов и переднею частью врылся в красную грязь.

Оба путешественника почти ударились головами в стекла, и, придя в себя от толчка, посмотрели друг на друга нерешительно: что делать теперь? Они чувствовали себя слабыми и безоружными перед штормом, на незнакомой дороге, между двумя откосами и колючими изгородями, окаймлявшими поля апельсинных деревьев. В них ничего не оставалось от тех путешественников, которые часом раньше были уверены, что победят расстояние и укоротят время.

Борха выскочил из автомобиля в воду.

Шоффер угадал причину случившегося и объяснил ее с некоторым смущением, точно это было его виной. Сломалась одна из передних рессор, невозможно ехать дальше. Если бы попытаться двинуться вперед, экипаж, которым нельзя управлять, снова стукнулся бы об откос или о дерево с еще худшими последствиями. Точно так же невозможно починить его под дождем в этом затопленном месте. Сеньор Борха и сеньора должны искать себе убежище, не заботясь о нем. Его обязанность оставаться при автомобиле.

Клаудио, прыгая по ручьям воды и по островкам грязи, заметил поперечную дорогу, поднимавшуюся до уровня полей. Он прошел немного по ней, согнувшись под дождем, и увидел на коротком расстоянии, между апельсинными деревьями, маленький домик, который, должно быть, в ясные дни был белым, а теперь казался серым. Одно из его окон было приоткрыто, и из него высовывались любопытные лица трех ребятишек.

Они исчезли, словно их испугало присутствие иностранца, и вместо них у окна появилась женщина в темном платке, повязанном на голове, с круглым лицом, белой кожей, несмотря на действие солнца, с монашеской серьезностью в нежных глазах, и с губами, крепко сжатыми.

– B?na d?na!.. B?na d?na! – воскликнул Борха на валенсийском диалекте; словно просил помощи у доброй женщины.

Она сделала утвердительный знак, угадывая его просьбу, и отошла от окна, чтобы тотчас открыть дверь дома, затем остановилась под навесом, прикрыв руками глаза.

Клаудио вернулся бегом к автомобилю за Розаурой.

– Мы спасены! Вам будет ужасно трудно дойти до этого дома, но другого выхода нет.

Он помог ей выйти из автомобиля и руководил добраться до дороги в апельсинный сад. Тщетно предлагал отнести ее на руках.

– Вы не будете в состоянии это сделать, Борха. Я тяжелее, чем вы думаете.

Молодой человек убедился в том, взглянув на нее. Человеческое ничтожество! В несколько минут величественная Венера превратилась в бедную женщину, равную женщинам доисторических племен, жертвам всех обид природы. Дождь окутал ее со всех сторон без всякого уважения, и достаточно было нескольких секунд, чтобы с ее прически полились капли дождя вниз из-под ее дорожной шляпы, в то время как другие струйки текли у нее с носа. Она чувствовала, как ее обливало холодными струйками с головы до ног. А ноги погружались в грязь, и ей пришлось делать большие усилия, чтобы не потерять своих башмаков.

Посредине красной дороги, которая вела в домик, Розаура почувствовала, что один башмак свалился с ее ноги. Борха хотел встать на колени, чтобы надеть ей башмак, но он был у нее уже в руке, и она продолжала подвигаться вперед в одном шелковом чулке, забрызганном грязью выше колен.

– Что за ужас! Какая грусть! – шептала она, подвигаясь вперед, жалея себя самое за свой все более и более плачевный вид.

Добрая женщина поспешно пригласила их войти в дом. Кухня служила общей комнатой и занимала большую часть постройки; другая комната была супружеской спальней, а третья, судя по постелям, – занята тремя детьми. Все в доме указывало на чистоплотную бедность.

– Войдите, – сказала женщина по-валенсийски. – Войдите вы и ваша сеньора. Я сейчас растоплю печь.

Немного погодя в камине горел огонь, импровизированный и скудный, как почти всегда бывает в странах солнца, где холод является событием страшным и скоропреходящим. Дрова были из апельсинных деревьев и несухие. Стволы их трещали и шипели.

Темнокрасное пламя давало больше дыма, чем света.

Вымокшие и продрогшие путешественники подошли к огню с животным наслаждением, подставляя свои руки и ноги совсем близко к пламени.

Женщина давала объяснения, но все по-валенсийски, глядя на Розауру, словно та могла понять ее. Дети ее видели, как автомобиль ехал по низкой грунтовой дороге. В дни штормов ребятишкам нравилось смотреть на мокрые и вспыхивавшие молниями поля. Она живет одна, то-есть со своими тремя детьми и их дедом, почти слепым и иногда полубезумным.

Муж умер, еще не прошло года. Вдова продолжала обрабатывать маленький клочок земли, стараясь делать все так же тщательно, как ее покойный муж, но не знала, согласится ли собственник земли продолжить ей аренду.

– Ах, сеньора! Счастливы те, у кого жив муж, который мог бы заниматься управлением дома.

И она взглянула на Розауру, начинавшую смутно догадываться о том, что она говорит на своем непонятном для нее языке.

– Она принимает нас за мужа и жену, – сказала она Борха, когда вдова вышла не надолго из комнаты. Она смеялась над этим предположением, считая его смешным и нелепым.

– Оставьте ее, – ответил Клаудио, тоже улыбаясь. – Эта бедняга не может себе представить мужчину и женщину, путешествующих вместе иначе, как женатыми. Пусть остается в своем заблуждении. Кто знает, не лишимся ли мы ее уважения, если она узнает, что мы не женаты, и, пожалуй, еще выставит нас за дверь. Взгляните на все то, что нас окружает.

Вдова поставила на стол бронзовую лампу с четырьмя фитилями и зажгла все четыре, – роскошь, которую никогда не видели ее дети, все теснившиеся кругом стола и робко смотревшие на иностранцев, которых привела к ним буря.

Борха показал Розауре две картины, украшавшие кухню, – старые хромолитографии. Более рельефной нарисована была вторая картина, на которой изображался человек, бородатый и смуглый, в красной шапке, с орденом Золотого Руна на груди голубого сюртука; обе его руки опирались на кавалерийскую саблю. Это был – стремившийся сделаться самодержавным королем – претендент дон Карлос, за которого полвека тому назад сражалась большая часть жителей данной местности.

Вскоре затем вернулась бодрая старуха и, сняв с головы мешок из дерюги, в котором носила удобрение для своих апельсинных деревьев, надела его в виде капюшона.

Женщина только-что говорила с шоффером на нижней дороге. Тщетно просила она его бросить автомобиль. Он может спать в сарайчике для соломы: никто не украдет его экипаж; народ кругом честный. Но шоффер отказался с возмущением. Он обязан оставаться там и только просил у сеньоры позволения спать ночью внутри автомобиля.

Сообщив эти сведения, которые только Борха один мог понять, она принялась за приготовление ужина для путешественников. Затем предложила Розауре белье, хранившееся в шкафу в ее спальне. Белье было грубое, но очень чистое и пахло розмарином. "Быть может, оно не понравится сеньоре, наверное, привыкшей к более тонкому белью, но она предлагает его от чистого сердца".

Ласкаемая огнем, который ее согревал, Розаура отказалась от этого предложения, переведенного для нее с валенсийского Клаудио. Завтра утром одежда ее будет сухая, и она хочет лечь как можно скорее, если хозяйка уступит ей постель.

Им пришлось подчиниться древнему обычаю гостеприимства, по которому, прежде всего, надлежит позаботиться о желудке гостей. Напрасно они ссылались на свой сытный завтрак в полдень. Вдова настаивала:

– Всегда хорошо кушать, в особенности после того, как промокнешь.

Два старшие ее сына, тоже с мешками из дерюги на головах, вышли из дому, довольные тем, что могут пройтись под дождем. Они отправились в другой дом, поблизости, где, по сведениям матери, имелась ветчина, соленая и мягкая.