Алистер Кроули - Дневник наркомана Страница 23

     -  Ты  попал в  точку, Петушок,  -  воскликнула она. - Он  надоедлив  и прогнил, прежде чем созрел - такова его природа.

     Я припомнил нечто подобное у Шекспира. Чем Лу замечательна, так это тем что она ненавязчиво умна.

     И в тоже  время, как я  говорил, этот  тип все  не выходил  у  меня  из головы.  Мысли  о нем  были такими противными,  что  пришлось принять немало кокаина, чтобы перебить привкус во рту.

     Но раздражение не прошло, оно  приняло иную форму. Мне  действовала  на нервы сама буржуазная атмосфера Парижа.

     Ну так и не нужно оставаться в этом скотском  месте. Следовало выловить Фекклза, чтобы заплатить ему наличными, и убраться куда-нибудь на Капри, где людей не так часто беспокоят по мелочам.

     Я  был переполнен безумным желанием увидеть Лу,  вплывающей  в  Голубой Грот, наблюдать, как бегают по ее светящемуся телу фосфоресцирующие огоньки.

     Мы  велели шоферу остановиться у отеля, где жил Фекклз, и вот тут-то мы и споткнулись о гигантскую корягу.

     Месье Фекклз, сказал нам управляющий, внезапно уехал этим утром. Да, он оставил все тяжелые  вещи. Да,  он может  вернуться в любой момент. Но он ни словом не обмолвился, куда направляется.

      Ну конечно он вернется в субботу утром, чтобы получить наши пять тысяч. Мне  было  ясно, как следует  поступить. Я оставлю для  него эти деньги, а у управляющего возьму расписку, и прикажу переслать бумаги в Калигулу,  что на острове Капри.

     Я начал  пересчитывать  наличные. Мы сидели  в  коктейль-холле. И тут я почувствовал себя совершенно беспомощным и сбитым с толку.

     - С-слушай,  Лу,  -  произнес я, заикаясь.  - Я бы хотел, чтобы  ты  их сосчитала.   У   меня   не  получается   правильно.   По-моему   я   немного переусердствовал.

     Она прошлась по различным кармашкам моего портфеля.

     - А в кармане у тебя денег нет? - спросила Лу.

     Я  обшарил себя  с уже отчетливой тревогой. Ни один  из карманов не был пуст, но это все были  мелкие деньги, много  мелочи. Тысяча  фунтов  здесь и сотня там, пятьдесят фунтов в моей жилетке, масса мелких купюр...

     Тем  временем Лу выпотрошила содержимое  и моего портфеля.  Общая сумма составила всего семнадцать сотен.

     - Боже мой! Меня ограбили! - воскликнул  я, задыхаясь;  мое лицо горело от ярости и гнева.

     Лу  сохраняла  рассудок  и  спокойствие. В конце концов, это были не ее деньги! Она принялась вычислять на клочке гостиничной бумаги.

     - Боюсь, что все сходится, - объявила она, - бедный ты, дряной мальчик.

     Я  неожиданно  протрезвел.  Точно,  с  цифрами все  было  в  порядке. Я заплатил ювелиру, не подумав.

     Клянусь Юпитером, мы попали в переделку! Инстинктивно я чувствовал, что телеграфировать  насчет  денег  Вольфу  невозможно.  Должно быть голова  моя поникла; так вот, прямо носом  вниз. Лу обняла меня за талию и вонзила  свои ногти мне под ребро.

     - Прекрати, Петушок, - сказала она. - Нам крупно повезло. У меня всегда были  сомнения насчет этого Фекклза, и этот  его неожиданный  отъезд, на мой взгляд, подтверждает, что все это подозрительно.

     Моя мечта о четверти миллиона растворилась в воздухе, но я  не  испытал ни  малейшего сожаления. В конечном  итоге,  я поступил благоразумно, вложив мою наличность в нечто осязаемое. Фекклз был явный мошенник. Отдай я ему эти пять тысяч, я никогда бы больше не услышал ни о Фекклзе, ни о деньгах.

     Ко мне начало возвращаться душевное спокойствие.

     - Знаешь что, - промолвила Лу, - давай  забудем про это. Напиши Фекклзу записку  и скажи, что не  сумел собрать деньги к  назначенной дате, и  давай уберемся отсюда.  В любом случае, нам  следует экономить. Давай отправимся в Италию, как  мы и собирались. Обмен  чертовски хорош, а  жизнь восхитительно дешева. Глупо тратить деньги, когда у тебя есть Любовь и Кокаин.

     Моя  душа  слилась   с  ее  душой   в   полном  согласии.   Я   черкнул записку-извинение для Фекклза и оставил ее в отеле. Мы рванули в Итальянское консульство,  где завизировали наши  паспорта,  получили  у портье  билеты в спальный вагон, и пока горничная упаковывала наши вещи, мы вкушали последний роскошный обед.

     ГЛАВА VIII

     VEDERE NAPOLI E POI - PRO PATRIA - MORI

     [УВИДЕТЬ НЕАПОЛЬ И ПОТОМ - ЗА ОТЕЧЕСТВО - УМЕРЕТЬ]

     Нам как раз  хватило времени, чтобы попасть на Лионский вокзал и занять места в  train de  luxe  [фирменный  поезд -  франц.].  Чувство бесконечного облегчения охватило нас, когда мы оставили Париж позади; и ему сопутствовала непреодолимая усталость,  которая, сама по себе,  была  несказанно  приятна. Едва наши головы коснулись  подушек, как в тот же миг  мы, словно  младенцы, погрузились  в изысканный и глубокий сон. А пробудились мы  уже  рано утром, когда  нас невероятно  повеселил, наполнив  легкие,  альпийский  воздух;  он вызывал в нас  трепет своей чрезвычайной насыщенностью; он  поднимал нас над мелочностью  цивилизации,  вознося  к  причащению  с  вечностью;  наши  души воспарили   к  древним   вершинам,   что   высились   подобно   башням   над железнодорожными  путями. Они струились сквозь прозрачность озер  и смеялись вместе с ярящейся Роной.

     В представлении многих людей опасность наркотиков состоит в том, что  к ним   охотно  прибегают   ради  избавления  от  легкого  уныния,  скуки  или расстройства.  Это, конечно,  верно;  но если бы  она  ограничивалась только этим,   настоящей   угрозе   подвергалась   бы   лишь  незначительная  часть человечества.

     Например, это блестящее утро, сверкание солнца на снегах и на водах,  я - тварь, ликующая  от этого сияния;  пронзительно-чистый воздух, играющий в наших легких - мы решительно сказали себе, с любовью и здоровьем и счастьем, пылающих в наших  молодых  глазах, что нам не нужен никакой другой  элемент, чтобы придать совершенство поэме существования.

     Я сказал это без тени сомнения.  Мы  чувствовали себя  как  христианин, сбросивший  бремя  грехов,  когда  бежали  из  Парижа  с  его  цивилизацией, условностями, короче всем тем, что выдумано нынешним веком.

     Нам не было  надобности избавляться от уныния, ровно как и  увеличивать наше и  без  того  уже бесконечное опьянение;  мы,  наша любовь и  безмерная красота  постоянно  меняющегося ландшафта, путешествие в идеальных условиях, совершаемое ради удовольствия  и безграничных возможностей,  предоставляемых им!

     И все-таки, почти тотчас после всех сказанных нами слов, лукавая улыбка появилась на личике  Лу и воспламенила сходный тайный и утонченный восторг и в моем сердце.

     Она угостила меня щепоткой героина с таким видом, будто раздавала некое изысканно-эзотерическое причастие. Приняв его, я отсыпал ей такую же дозу на свою  ладонь, как будто некое смутное исступленное желание пожирало  нас. Мы приняли  наркотик, не потому что испытывали в нем потребность; но потому что сам акт употребления был, в некотором смысле, религиозным.

     Именно то обстоятельство, что в приеме не было никакой необходимости, и придавала этому действию оттенок ритуальности.

     При  всем этом,  я бы не сказал, что доза эта как-то особенно  улучшила наше самочувствие.  Это была одновременно  рутина  и ритуал. Причащение  это было  одновременно и воспоминанием, как  у протестантов, и  таинством, как у католиков. Оно напомнило нам, что мы были наследниками царского наслаждения, в котором мы постоянно пребывали. Но  оно  также и придало этому наслаждению новую силу.

     Мы отметили,  что несмотря на альпийский воздух нам не так уж и хочется завтракать, и  мы, ощущая внезапно связавшее нас родство  страстей, пришли к выводу, что пища смертных слишком вульгарна для богов.

     Это родство страстей было так сильно и так утонченно, и проникло в наши сердца так глубоко,  что  мы почти  не  осознавали тот  грубый и беспощадный факт, что  когда-то мы  существовали порознь. Прошлое оказалось вымарано  из нашей  памяти  спокойным  созерцанием нашего  блаженства. Нам  стала понятна неизменная экстатичность, исходящая от  истуканов Будды; таинственный  успех улыбки Моны Лизы, а также и  неземное, невыразимое ликование во всей  фигуре Аидэ Лямурье.

     Мы  курили  в сиящем  молчании,  пока  экспресс  скользил  по  равнинам Ломбардии.  Случайные   фрагменты  строчек  Шелли   об   Эвганейских  холмах проплывали в моей памяти словно лазурные или лиловые фантомы.

     "The vaporous plain of Lombardy     Islanded with cities fair."

     Торгашеский дух столетия превратил эти  города  большею  частью  либо в курятники,  либо  в  выгребные  ямы,   однако  Шелли,  точно   само  солнце, по-прежнему сияет безмятежно.

     "Many a green isle needs must be     In this wide sea of misery."

     Все,  чего коснулось его перо, расцвело до бессмертия. И вот я и моя Лу живем в стране, которую увидели его пророческие глаза.