Александр Уваров - Михалыч и черт Страница 23

— Так, значит?! — спросила Людмила Сергеевна и голос её показался Ивану Петровичу каким-то даже угрожающим. — Как женщину беспокоить, из могилы выкапывать — так это жилплощадь позволяет? И истории ей разные рассказывать — это тоже мы умеем?! Замужнюю женщину в дом себе заманили значит, семью, можно сказать, разбили, а теперь — убирайся вон, значит?! Доживай, стало быть, в одиночестве?!! Подлец вы, Иван Петрович, вот что я вам скажу!! Совести у вас нет, у гада-а-а!!..

И в голос завыла, заплакала.

— Да что ж это! — заметался Иван Петрович по дому, время от времени подбегая к окнам и плотнее задергивая занавески. — Да это ж такая история приключиться может!.. Это ж безобразие такое!.. Подсудное ведь дело будет!.. Ой, да успокойтесь вы, Людмила Сергеевна! Я ведь тоже того… фигурально выразился!

— Не успокоюсь! — отвечала со слезами Людмила Сергеевна, не розовея уже даже, а краснея от бурных чувств. — Пускай тебя, гада, милиция заберёт! Гробокопатель хренов! Обманщик ты подлый!.. Что мне теперь, на улице ночевать? Или к мужу тридцать вёрст пешком топать?!!

«Да он это… от радости такой нечаянной инфаркт ещё получит» подумал Иван Петрович. «А, может, и впрямь?.. Пожить, попробовать?.. Не выгонять же, в самом деле…»

— Вы это… ты не реви, в общем, — сказал он, голосом робким и неуверенным (хотя и переходя уже на «ты»). — Ну ладно… Нравишься мне, правда… Оставайся тогда… место есть. Проживём как-нибудь.

Всхлипы прекратились так резко, что наступившая тишина буквально ударила его по ушам.

Людмила Сергеевна вытерла тыльной стороной ладони глаза и взглянула подозрительно на Ивана Петровича (не подвох ли какой?).

— Передумали, стало быть? И надолго ли у себя оставляете, позвольте спросить?

— А насовсем, — уже уверенно и беспечно ответил Иван Петрович. — я человек одинокий. Вам вот тоже идти некуда. Так что… Живите у меня, чего там. Одному ведь тоже… тяжело иногда бывает. И это… мы ж на «ты» вроде называть друг друга стали?

— И правда, — согласилась Людмила Сергеевна. — А к чайку, что ж? Нет у вас ничего? Приготовить, небось, некому?

А к рассвету уже ближе, когда с подругой своей (или супругой уже?) Иван Петрович спать укладывался (нет, вы опять чего не подумайте… это она настояла, чтобы вместе лечь), увидел он прямо над своей головой огромный жёлтый светящийся шар. Шар гудел и потрескивал, словно был под сильным напряжением.

«А почему это другие бабы не воскресали?» спросил у шара Иван Петрович.

«Да не любил их ты вовсе» шар ему ответил. «Чувств глубоких не было. Так, баловство одно холостяцкое…»

— Чего бормочешь то? — спросила Людмила Сергеевна, платье снимая.

«Спокойной ночи вам» сказал шар.

И погас.

Вот так и зажили они вдвоём.

Хоть дом его и на отшибе стоял, но узнали, конечно, люди, что в доме у Петровича баба какая-то живёт. Первые бабы, конечно, языки чесать начали. Кто она, дескать, да откуда появилась.

Знать её толком и не знал никто на селе (из другого района она была и тут, по счастью, знакомых у неё не было), поэтому версий разных напридумывали множество.

Но с расспросами к Ивану Петровичу никто особо не приставал.

Изучили уже за долгие годы Ивана Петровича, знали, что ничего у него не выведаешь.

Мужики, правда, на бутылку у него сшибить попытались (по случаю окончания холостяцкой жизни), но и это у них не выгорело. Никогда на бутылку не давал Иван Петрович, и в этот раз не дал. Плюнули мужики, поматерились и отстали.

Людмила Сергеевна дома, как правило, сидела, света солнечного побаиваясь (всё таки смерть то для неё даром не прошла). Гулять выходила по ночам. Так что ни с кем на селе она и не общалась.

Платья ей новые Иван Петрович покупал. И за продуктами ходил.

А дома уж она хозяйничала.

Вот пожили они так недели две и тут завила Людмила Сергеевна, что мамашу её надо бы в гости пригласить.

— А где мамаша живёт? — спросил Иван Петрович (прикидывая, не придётся ли на машине за ней ехать да бензин ещё тратить).

— Да не живёт нигде пока, — ответила Людмила Сергеевна. — В могиле мама моя, месяц уже как…

— Да ты что говоришь то такое! — возмутился Иван Петрович. — Это, Людмил, глупости какие-то, честное слово! Это какой же мужик в здравом уме тёщу свою из могилы выкапывать станет?! Туда — ещё куда ни шло… Но оттуда — это же дурость форменная! Да и месяц уже прошёл, сама сказала… Она ж провоняла уже небось. И где жить то ей?!

— Ты что такое про маму мою говоришь?! — возмутилась Людмила Сергеевна и поварёшкой о тарелку хлопнула. — Это ты сам тут провонял! Носки три дня не стираны! Как на ночь снимешь — так дышать нельзя! И маму мою грязью после этого поливаешь?! Места тебе жалко для пожилой то женщины? Объест она тебя, что ли? Я вот не ем почти ничего, тебе только всё отдаю! А ты, вместо благодарности, подлостью мне такой отвечаешь?!

— Да я…

— Эгоист! Совсем о семье не думаешь! Мама одна сейчас мучается, а ему и дела нет!

— Да, может, она уснула уже… Чего будить то?

— Бери лопату, выкапывай! Кому говорю!

Делать нечего.

В ту же ночь взял Иван Петрович инструмент свой, на кладбище поехал.

Выкопал мамашу её (скелет, конечно, уже был в сорочке какой-то истлевшей, оборванной), в багажник загрузил, домой привёз.

Пока Иван Петрович вокруг ходил да водой прыскал — скелет недвижно лежал.

«Может, не оживёт уже?» Иван Петрович с надеждой думал.

Да только Людмила Сергеевна с прогулки ночной вернулась да к костям поближе подошла — ожил скелет да и запрыгал от радости.

— Людочка! Дочка! Похорошела то как! Ой, смотри-ка! Румяная прямо! Я уж соскучилась по тебе! Сколько ж не виделись то мы, а?! Ой, а ты переехала, что ли, куда? Дом то не твой вроде?

— У мужа своего живу теперь, — ответила Людмила Сергеевна.

И добавила:

— Нового… Так что познакомься с ним, мам. Иван Петрович. Ветеринаром работает.

Подошёл скелет к Ивану Петровичу да провалами своими чёрными в глаза ему пристально и заглянул.

— Новый, говоришь? От старого ушла, стало быть? Ну, девка, сама думай… Тебе жить… Иван Петрович зовут? А меня Антонина Макаровна…

— Приятно… очень, — выдавил Иван Петрович, с трудом сдерживаясь, чтобы нос не зажать (запашок от тёщи тот ещё шёл).

Пошла тёща по дому, застучала суставами.

— Да, домишко то маленький, конечно… И прибрать его не мешает… Мусор тут… Бумага какая-то резаная… А здесь чего?.. Смотри-ка! И чего ж ты ему бельё то не постираешь? Где, где… Вон, в ящик свалено! Ох, бесхозяйственная ты, Людка, сколько раз тебе говорила! Ну, ладно… Поживу у вас, так и быть. Помогу хоть убраться.

«Сама бы ты… убиралась отсюда» подумал Иван Петрович, но вслух ничего не сказал.

Вот так и втроём они зажили.

Тёщу Иван Петрович, понятное дело, вообще старался из дома не выпускать. Да она особо и не рвалась (может, боялась, что обратно её уже и не пустят).

Всё ходила, ворчала. Порядок наводила. Подметала да полы мыла непрестанно. Иван Петрович не знал, куда от швабры от её деться.

Фигурки да зверюшек своих с трудом ему удалось спасти. В ящик он их убрал. По выходным их только вынимал. На столе раскладывал. Глядел на них. Кенгуру на выпас гонял. Истории слушал, что человечки ему рассказывали.

— Зерна бы курам насыпал лучше, — тёща ворчала.

— Не дёргай его, мам, — говорила Людмила Сергеевна. — Пусть играет… Как маленький, ей-богу…

Да, с маленьким ещё одна история вышла.

Через месяц у Людмилы другой бзик начался.

— Ребёнка хочу, — заявила она.

Тут Иван Петрович на табуретке закачался (совсем ему плохо стало).

— Это как это? Какого ещё ребёнку? Беременна ты, что ли?

— Нет, — грустно Людмила Сергеевна ответила. — Сама то я родить теперь, наверно, не смогу. А вот приёмного… Поискал бы ты, Петрович?

— Я? Зы… мы… гы-ж, — зашипел и захрипел Иван Петрович, слова от возмущения не в состоянии вымолвить. — Это чтобы я?! Ещё и сопляка какого сюда тащил?! Тоже из могилы, стало быть?!! Хорошо придумали! Очень хорошо!!

Ну, что тут можно сказать…

Дня три он продержался. Людмила Сергеевна и маму свою подключила (та дура на старости лет тоже о внучатах затосковала).

В общем, не выдержал он. Сломался.

Поехал на кладбище, дитё себе выкапывать.

Искал долго, почти неделю. Все кладбища окрестные объездил.

Нашёл, наконец, мальчишку одного («Это хорошо, что пацан» думал Иван Петрович. «С тремя то бабами я бы вообще свихнулся…»)

Выкопал. Домой привёз.

Как Людмила Сергеевна взяла его на руки — ожил мальчишка. Глазками захлопал.

Чужих людей увидел — и в рёв кинулся.

— Да что ж ты плачешь то? — говорила ему Людмила Сергеевна, по голове гладя и в макушку целуя. — Вон гляди, гляди… Папка твой стоит! Смотри, папка какой смешной, в земле весь! А вон бабушка… Смотри, смотри! В тазу возится, бельё папке стирает.