На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин Страница 23

— Все, что угодно, — прекратил я поток любезности.

— Огромное спасибо. Я непременно отблагодарю тебя. — Он повернулся к Инне. — Твой выбор пал на замечательного молодого человека.

Она лишь небрежно бросила:

— А когда-то было иначе?

Сад был совсем небольшим — два десятка яблонь и маленький виноградник, дорожки, выложенные плиткой, и цветы по обе стороны от них. В центре — белая деревянная беседка. Эдуард Дмитриевич глубоко вдохнул и развел руками:

— Вот и мое убежище. — Он подтянул штанины и сел на траву. — Лишь здесь я могу отрешиться от мира и вдоволь насладиться жизнью. Прежде чем мы начнем, я настаиваю, чтобы ты присел рядом, хотя бы на пять минут.

Я тут же упал на траву, но разделить восторга не смог. Я всегда тяготел к дикой природе с ее необузданной асимметрией.

Работенка оказалась нетрудной. Прошлой ночью ветром обломило несколько веток, и от меня требовалось залезть и спилить их. Управился я меньше чем за полчаса, а когда закончил, Эдуард Дмитриевич подошел ко мне и, как всегда, издали, начал:

— Человек может во многом обмануть. Он может быть лжив в словах, поступках, а иногда даже в чувствах, — словно предупредил он меня. — Лишь в труде он всегда будет таким, каков есть. Ты, Евгений, безусловно, человек настойчивый, целеустремленный, но совершенно невнимательный к деталям. Ты пропустил ветку. — Он кивнул в сторону дальней яблони. — В любом случае, думаю, ты добьешься успеха в деле, которое выбрал. Кстати, ты так и не сказал, кто ты по профессии.

— У меня нет образования, — сказал стыдливо. Я всегда стеснялся того, что так и не смог получить достойную выучку.

— Должно же тебе что-то нравиться, — не унимался Эдуард Дмитриевич. — Чем ты занимался в последнее время?

— Мыл посуду.

— Обычно молодые люди стыдятся подобных занятий.

— А чего тут стыдиться? Мой кусок хлеба не хуже вашего. Какая разница, как я на него заработал? — мне не нравились такие речи. Не люблю, когда люди снисходительно говорят о какой-то работе.

Эдуард Дмитриевич засмеялся.

— Чувство юмора, — порой только оно и помогает выжить. — Он умолк, а потом заговорил снова. — Хотелось подойти как-то помягче, но, видимо, иначе нельзя. Дело в том, что интерес мой небезоснователен. Ты первый, с кем меня познакомила Инна. Поэтому я взял на себя смелость сделать вывод, что ты для нее человек особенный. А поскольку ее покойный отец не может…

— Покойный? — вырвалось у меня.

— Она так и не рассказала? В этом вся Инна, — душа на замке. Никогда и ни перед кем не откроется.

— Давно это случилось?

— Мой брат умер два года назад от цирроза печени. Последние годы его жизни были омрачены. Пятнадцать лет назад он был вынужден оставить научную деятельность и пойти работать мелким клерком в депо, а когда оно разорилось, бедняга начал пить.

— Извините, я не должен был спрашивать об этом.

— Все это уже в прошлом. Только, прошу тебя, не обижай ее, ведь она так чувствительна, — Мужчина положил руку мне на плечо.

Я не знал, что ответить. К счастью, Эдуард Дмитриевич вдруг воскликнул: «Я же совсем забыл о благодарности!», — и тут же ушел в дом. Вернулся он с бутылкой вина.

— Оно грузинское. Мне его подарил один мой друг. Сам я не пью, так что это тебе, — он протянул мне бутылку.

— Большое спасибо, — я пожал ему руку.

— Лучшей благодарностью будет, если ты не забудешь мой завет.

— Не сомневайтесь.

Я вернулся в гостевой домик, где меня ждала Инна. Она была весела и беззаботно порхала из стороны в сторону, что-то напевая. Заметив меня, она подошла и, обняв, спросила:

— Ты уже вернулся? — и снова ускользнула, напоследок крикнув: — Сварю тебе кофе.

— Пока не хочется, — остановил я ее — Давай лучше пройдемся. Сегодня отличный день, чего нам чахнуть в домике?

— Не хочу. Останемся лучше здесь.

— И чем займемся?

— Ничем. Просто побудем вместе, — я не стал спорить.

Весь день мы просидели на веранде. Когда стемнело, ушли на кровать. Инна крепко обнимала меня, разложив на моей груди свои волосы. Я хотел спросить ее об отце, но не решался, зная, как трудно порой выворачивать себя наизнанку, и просто оставил ее в покое.

— Хочу уехать с тобой, — сказала она, приподнявшись.

— А как же все то, что ты говорила вчера?

— К черту все! Такая жизнь все равно не приносит мне счастья. Завтра, как только проснемся, умчимся отсюда.

— Если ты серьезно, я всегда поддержу тебя.

— Я уже все решила.

Больше она не сказала ни слова.

Глава 18

Следующим утром, когда мы еще лежали в постели, Инна неожиданно сказала: «Давай навестим моего двоюродного брата, в Новороссийске. Хочу повидаться с ним, прежде чем мы вернемся». Я согласился.

Автобусы до Новороссийска отходили каждые пятнадцать минут, торопиться нам было некуда, и все утро я провел в большом доме. Мы позавтракали и сели играть в карты с Эдуардом Дмитриевичем. Он научил меня играть в покер, а его в буру. После обеда я вернулся в гостевой домик. Вскоре появилась Инна. В руках она держала сверток.

— Что это? — спросил я.

— Дядя Эдик просил передать это брату.

— Я думал, он не общается с сыном.

— Они не разговаривают, но дядя Эдик продолжает ему помогать. Они всегда передают весточки через близких.

— Что между ними произошло?

— Давай не будем об этом, — Инна махнула рукой, дав мне понять, что не планирует продолжить этот разговор.

Выехали мы только вечером. Дорога до Новороссийска была ужасной. Через каждые три метра автобус валился в ухаб, и каждый раз, когда машина цеплялась днищем, водитель громко ругался, ничуть не стесняясь в выражениях. По прибытии мы собирались пройтись немного по городу, а потом поехать к Дмитрию — сыну Эдуарда Дмитриевича, которого тот назвал в честь своего отца, отличавшегося отвагой фронтовика. Дмитрий обещал пристроить нас на ночь, а на следующий день к полудню мы рассчитывали вернуться обратно. В салоне было невыносимо жарко. Инна тут же уснула, сказав только: «Не скучай», — и следующие полчаса я провел, уставившись в подголовник впереди стоящего кресла под бесконечную ругань водителя.

Глава 19

Новороссийск заставил меня насторожиться. Странный портовый город, где вдоль ухоженных улочек росли деревья и всюду плескались фонтаны, а по тротуарам носились люди. Ближе к центру — делового вида граждане в рубашках, настолько белых, что казалось, будто они светятся на солнце. Рядом с набережной — полураздетые туристы и моряки, почти все в подпитии. Люди на улицах были приветливы, и все как один