Чарльз Буковски - Возмездие обреченных Страница 25

— И почему же ничего не получилось?

— Она была американка. Я был филиппинцем.

— Вот, Винсент, то же самое у Минго, понимаешь? Она японка по происхождению. Он — филиппинец. Мы должны быть выше предрассудков. Человеческое сердце не ведает ни рас, ни вероисповедания, ни цвета.

Толетано покачал головой в сомнении.

— Хороший филиппинец всегда чует японское. Тут разница. Американская девушка — это одно, японка — совсем другое.

Но Лазарио не принял этого аргумента.

— Любовь очень демократична, Винсент. Национальность — это случайность. Ты сказал, что был влюблен два раза. Кто была вторая девушка?

Винсент вздохнул.

— Она была тоже американка, блондинка. Она уехала в Сан-Франциско. Я поехал за ней.

Лазарио развел руки.

— Ну вот, видишь?

Гонзалес вынул сигару изо рта и стряхнул пепел.

— Может быть, лучше, — сказал он, — если бы Минго влюбился в американскую девушку?

— Мэри Осака — американская девушка, — сказал Минго. — Сто процентов. Образованная, Институт прикладного искусства.

Лазарио подошел к премированному боксеру и положил руку на его плечо.

— Знаешь, друг мой, Гонзалес. Поставь себя на место Минго. Мы все филиппинцы. Все мы хорошо знаем, как тяжела жизнь филиппинцев в Соединенных Штатах. Как можно ожидать справедливости к себе, если мы сами вторгаемся в жизнь одного из наших собратьев? Он любит эту девушку, эту Мэри Осаку. Ты вот, Джулио, был ты влюблен когда-нибудь?

Гонзалес гордо расправил свои могучие плечи.

— Четыре раза, — сказал он. — Все — американские девушки, лучшие на всем Тихоокеанском побережье.

— И что случилось?

— Было здорово. Я женился на них всех. Потом развелся.

Лазарио задумался на мгновение, потом взял бойца за плечи и развернул в сторону сжавшегося в углу Минго.

— Посмотри на него, Джулио. Вот он — маленький, тщедушный филиппинец. Он твой соотечественник, Джулио, брат твоих братьев. Но ты сильный человек, Джулио, великий среднетяжеловес со смертельным левым боковым. Ты удачлив, красив и обаятелен. Женщины падают к твоим ногам. Ты вынужден отбиваться от них кулаками. И посмотри на него! Застенчивый, пугливый. Он нуждается в поддержке такого тигра, как ты. Почему он не должен жениться на этой девушке? В конце концов, она, возможно, лучшая из тех, что он смог найти.

Гонзалес вытянул губы вдоль сигары, и задумчиво покрутил ее зубами.

— Ладно, — сказал он наконец, — Джулио Гонзалес говорит — окей.

Заплаканный Минго, ссутулившись, стоял в углу, руки его свисали, как сломанные ветви по бокам.

Гонзалес шагнул вперед.

— Минго, ты хочешь жениться на этой женщине?

— Мэри Осака, — застонал Минго, — я люблю тебя.

Гонзалес вытащил связку ключей из кармана.

— Вот. У меня «Паккард» — родстер, белые покрышки, красная кожаная обивка, развивает сто десять миль в час. Бери, Минго. Езжай в Лас-Вегас и женись сегодня ночью.

Минго поднял благодарный взор на него, медленно опустился на колени, взял руку, держащую ключи, и стал целовать, орошая немало слезами и слюной. Гонзалес попытался высвободить руку. Но Минго не выпускал.

— Благослови тебя Господь, Джулио.

Гонзалес бросил ключи на пол, выдернул руку и спешно вышел из комнаты. Лазарио и Толетано стояли с открытыми от изумления ртами. Потом на цыпочках тоже вышли из комнаты.

Новоиспеченный Минго Матео торжественно вышел из задней комнаты бильярдной Батана. Лицо его сияло, глаза светились, губы расплывались в широкой улыбке. Позвякивая ключами, он остановился у табачного отдела и заказал сигару. Сняв золотое бумажное колечко с нее, он надел его на палец, вытянул руку перед собой, окинул удовлетворенным взором и произнес:

— Мистер Минго Матео!

На стене висел телефон. Он выудил монету из кармана, шесть раз провернул колесо номеронабирателя и жадно приник к трубке. Ее «алло» прозвучало песней для него.

— Мэри!

— У тебя все в порядке?

— Все отлично. Встречай меня вечером. На ступеньках Сити Холла. В двенадцать.

— Но, Минго…

— До свидания, Мэри.

На улице он отыскал машину Гонзалеса. Это был палевый родстер с шикарными фонарями на задних крыльях, мощными передними прожекторами и противотуманными фарами. Присевший на свои белые лапы, он выглядел, как лев, изготовившийся к прыжку. Минго, затаив дыхание, обошел его со всех сторон. Потом тронул сигнал — прозвучали первые такты «Бумажного тигра». Он влез в салон и вцепился обеими руками в рулевое колесо.

Перепробовав все кнопки и ручки на приборной панели, он нашел и включил радио. Передавали новости, что-то о двух дипломатических представителях из Японии, ведущих переговоры о мирном соглашении с государственным департаментом в Вашингтоне. Минго нахмурился и нажал другую кнопку. Полилась музыка: под гавайскую гитару гавайка пела о папайе и о выдаваемой замуж принцессе. Минго откинулся на спинку сидения и заслушался, его глаза блуждали по темно-синему, усыпанному яркими звездами, небосводу.

— Минго, друг мой, привет, — на тротуаре стоял Винсент Толетано.

Под руку с ним — китаянка, не старше двадцати, с черной челкой.

Скромно потупив взор, она смотрела на тротуар. На ней было длинное платье с разрезом до колена. Щеки нарумянены, на губах алая блестящая помада.

Обняв девушку одной рукой за талию, Винсент с заметным неравнодушием представил их друг другу.

— Смотри, что у меня есть, Минго. Хорошая, да?

— Рад встрече, — ответил Минго.

— Зовут Лили Чин. Лили, это мой друг Минго Матео.

— Очень приятно.

Толетано обозрел ее.

— Ну, как тебе, Минго?

— Красивая, — ответил Минго, опустив взгляд.

— А ты что думаешь, Лили?

— Он милый, — сказала она.

Толетано сделал ей знак отойти и оставить его наедине с Минго. Они проводили ее взглядами до угла. Толетано открыл дверцу и сел в машину.

— Тебе понравилась эта девушка, Минго?

— Красивая. Хорошая. Китаянка, да?

— Да, китаянка. Не японка — китаянка.

— Мэри Осака не японка. Она — американка, сто процентов.

Толетано отмахнулся.

— Лучше поговорим о Лили Чин. Тебе понравилась, нет?

— Конечно, понравилась.

— Она красивая, нет?

— Удивительно красивая.

— Будет хорошей женой.

— Безоговорочно.

Толетано предложил ему сигару.

— «Особая Гавана».

Минго откусил кончик. Толетано тут же зажег огонь. Минго прикурил и выпустил с удовольствием клуб дыма.

— Хорошая сигара, — сказал он.

— Я твой друг, Минго. Сегодня из-за тебя я потерял работу, но я ничего не говорю.

— Нет, Винсент. Ты сам ушел. Я тут не виноват.

— За тебя ушел, Минго. За тебя, за всю филиппинскую нацию. Сделал большую жертву, чтобы показать тебе урок, чтобы ты не позорил филиппинский народ.

Минго вынул сигару изо рта и посмотрел на Толетано. Взгляд Толетано был холоден и тверд. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья и глядя на небо. Его лицо было, как кулак, как сжатый кулак — напряженный и грозный.

— Винсент, что ты хочешь от меня? Для чего этот разговор? Все решено уже. Лазарио сказал — женись. Гонзалес дал мне эту машину. А ты, Винсент, ты еще борешься со мной. Зачем?

Толетано резко развернулся к нему и схватил его за воротник.

— Потому что я великий филиппинец. Потому что у меня в сердце горит огонь любви к моей родине, а не к японской девушке — врагу моего народа. Жениться на японской девушке — это как плюнуть в лицо всей филиппинской нации.

Задыхаясь, Минго оторвал руки Толетано от себя.

— Я ничего не могу сделать. Мой ум — он все решил.

Он не был бойцом, этот Минго Матео. Он был слишком мал и мягок для этого. Но когда гнев овладевал им, это походило на ярость бешеной собаки. Так было и сейчас, и в ответ на поток обрушившихся ударов, он стал рвать и терзать Толетано.

Дверь открылась, и они выкатились на тротуар к ногам быстро сбежавшихся зевак.

Он не чувствовал и не сознавал, что делает, этот Минго Матео, и так продолжалось до тех пор, пока его не оторвали от Толетано и не поставили на ноги. Только тогда он понял, что он сделал с телом, лежащим ниц на тротуаре.

Он узнал несколько лиц из толпы, лиц его земляков, лицо Лили Чин. Потом он услышал вой полицейской сирены и старый голос, добрый голос, который охладил пыл его сердца.

— Беги, Минго. Быстрее. Полиция едет.

Минго посмотрел на Толетано.

— С ним все в порядке. Мы позаботимся о нем, — успокоил его тот же голос.

Смуглые руки отвели к машине. Хлопнула дверца. Прохлада ключей придала ему сил. Лица земляков вокруг умоляли его побыстрее уезжать. Он рванул машину. Энергия мотора наполнила его руки и ноги силой, как подкожное впрыскивание. Он уже все отчетливо видел и понимал, и даже глянул назад на Аурелио и помахал ему рукой. Миновав квартал, он свернул на Лос-Анджелес стрит и едва разъехался со встречным черным автомобилем с кроваво-красными огнями и воющей сиреной, спешащим к месту, которое он только что покинул.