Питер Найт - Культура заговора : От убийства Кеннеди до «секретных материалов» Страница 25

Запутанность повествования имеет смысл как структурирующий принцип «Вайнленда», ибо удерживать манихейское противопоставление «Их — Нам», образующее структуру традиционного конспирологического мышления, уже невозможно. Перспектива того, что Мы в рамках контркультуры в конце концов можем начать работать на Них, поднималась в финале «Радуги тяготения», однако в «Вайнленде» предательство становится ключевой темой.[144] Параноидальные границы между Ними и Нами размываются, возникают вновь и снова стираются на фоне политического компромисса и предательства на протяжении трех поколений. Наряду с главными историями о вступлении Френеси и остальных в сеть стукачей, что знаменует собой гибель параноидальных представлений о противостоянии контркультуры правительству, в «Вайнленде» прослеживается несколько повествовательных параллелей и отголосков, усиливающих этот момент, но не связывающих отдельные истории в единый конспирологический сюжет. Поэтому многие мужские персонажи, фигурирующие в романе (Зойд, Гектор, Брок, Такеши, Вид Атман, Хаб Гейтс), отделены от своих вдов/любовниц независимо от того, какую сторону они занимают. Под политической фабулой образуется объединенное символическими связями пространство семейной жизни: супружеские и дружеские узы и даже давняя вражда тесно переплетаются, связывая героев обязательствами и сопричастностью. В этом же ряду стоит Брок Бонд: он не только является воплощением разрушающейся системы наблюдения, созданной Ими, но и сам находится под надзором своих начальников. Ирония судьбы в том, что именно участие Бонда в экономике паранойи способствует обесцениванию ее политической валюты. На политическом ландшафте «Вайнленда» рождается множество неправдоподобных альянсов и временных сближений, работающих против системы прозрачных ориентиров, которым хранило верность параноидальное поколение шестидесятых. Таким образом, простая контркультурная форма паранойи, изменившая язык борьбы с заговорами и приспособившая его к своим нуждам, переросла саму себя в мире, где противоборствующие стороны неразрывно переплелись.

В «Вайнленде», отмеченном ощущением запоздалости, видно, что время параноидальных озарений прошло, тогда как, например, роман «Выкрикивается лот 49» оставляет читателей в неизвестности, когда Эдипа (а вместе с ней, быть может, и все поколение шестидесятых) ждет в зале для аукционов грандиозного и конспирологического разоблачения, которое радикальным образом изменит привычную жизнь американских обывателей. Ко времени «Вайнленда» конец шестидесятых и какой бы то ни было «трансцендентный смысл» (CL, 125), принесенный ими, уже давно исчерпали себя. Чего бы ни ожидала Эдипа, это уже произошло. Начинаясь со слова «позже», «Вайнленд» во всех смыслах отталкивается от этого «позже»: уже после того, как аукционист выкрикнет лот 49, после ядерного апокалипсиса, нависшего над финалом «Радуги тяготения». К тому же сам роман опубликован почти через пять лет после того года, в котором происходит его действие, и даже после апокалиптического 1984 года и страхов перед планом «Рекс 84», якобы разработанным Федеральным агентством по чрезвычайным ситуациям (FEMA) и предписывающим согнать всех диссидентов в концентрационные лагеря после введения военного положения.

Сравнивая первые абзацы «Лота 49» и «Вайнленда», мы можем получить наглядное представление о том, как перспектива паранойи парадоксальным образом устаревает и становится привычной. Первый из них начинается следующим образом:

Однажды летом, вернувшись с домашней презентации новинок для домохозяек — устроительница переборщила, пожалуй, с киршем в фондю, — миссис Эдипа Маас узнала, что ее назначили душеприказчиком, или, подумала она, уж скорее душеприказчицей, некоего Пирса Инверарити, калифорнийского магната-риэлтера, который хоть и спустил как-то на досуге пару миллионов, но все же оставил состояние достаточно крупное и путаное, чтобы сделать разборку наследства делом более чем почетным. Эдипа стояла посреди гостиной в фокусе зрения мертвенно-зеленого телевизионного глаза, повторяла имя Господа и пыталась быть пьянее, чем на самом деле (CL, 5).

Новость о том, что Эдипе предстоит разобраться с наследством Пирса Инверарити, выглядит таинственным и анонимным вторжением в ее размеренную жизнь калифорнийской домохозяйки. Что примечательно, каким образом эта информация попадает к ней (узнает ли об этом Эдипа по телефону или из обычного письма, или посредством более скрытого способа связи), так и остается неизвестным. Загадочное появление этой информации, пожалуй, можно считать примером того, что Хесус Аррабаль (анархист, с которым Эдипа знакомится во время своих ночных странствий) называет «чудом», одним из «вторжений иного мира в этот» (CL, 86). Поиски подсказок в завещании Пирса позволит Эдипе увидеть отблески тех миров и слов, которых она не знала в своем герметически закупоренном мире «Кинерета-Среди-Сосен». До сих пор ее жизнь с презентациями новинок для домохозяек была лишена параноидального смысла, ей было свойственно «отсутствие глубины» (CL, 12). В то же время ничто не сравнится с «обломками лю-минисцентных богов среди замызганной листвы обоев» (CL, 87), которые Эдипе так захочется увидеть вместе со старым моряком после того, как однажды у нее «обострится чувствительность». Эдипа прибегает к трем доступным успокоительным средствам из ее привычной жизни — телевизору, религии и алкоголю, но они ничего ей не дают. А паранойя предложит Эдипе некое утешение, хотя и непростое, за утрату «ясного, эпилептического Слова» (CL, 81) в виде «предвестия богоявления» заговора Тристеро (CL, 20).

«Вайнленд» гоже начинается с новости, заявляющей о себе летним калифорнийским днем лет двадцать спустя:

Летним утром 1984 года Зойд Уилер, проснувшись позже обычного, смотрел на солнечный свет, пробивавшийся сквозь вьющееся фиговое дерево, свисавшее в окно, пока по крыше топал эскадрон синих соек. В приснившемся ему сне это были почтовые голуби, летевшие откуда-то издалека через океан, спускавшиеся на землю и вновь взлетавшие в небо один за другим, и каждый нес какое-то послание для него, но ни один из них, с пульсирующим светом на крыльях, никак не долетал до него вовремя. Он понимал, что это, должно быть, был еще один таинственный толчок от невидимых сил, почти наверняка связанный с письмом, которое пришло с последним чеком, полагающимся ему как психически больному, и напомнило о том, что если он не выкинет на людях какую-нибудь сумасшедшую штуку до определенного срока, до окончания которого оставалось меньше недели, то он уже не сможет претендовать на пособия. Вздыхая, он слез с кровати (VL, 3).

Хиппи и полный неудачник, Зойд Уилер страстно хочет получить своеобразное откровение в своем сне о почтовых голубях, пожалуй, страдая от той же неспособности, что и его быстроногий приятель Ван Метер, который «все свою жизнь искал трансцендентные возможности из разряда тех, которые дети [чьи сны подобны реалистичным сказкам] принимают на веру, но каждый раз, когда он подбирался к ним, это было похоже на то, когда не можешь посрать или возбудиться — чем больше ерзаешь, тем меньше шансов, что у тебя это получится» (VL, 223). Возможно, «пульсирующий свет» на крыльях почтовых голубей отсылает нас к «пульсирующему, усыпанному звездами Смыслу» (CL, 56), который Эдипа чувствует на пороге раскрытия тайны, но только вот параноидальный момент озарения в случае с Зойдом так и остается вне фокуса. Он рассказывает, как «все еще старается выяснить» местонахождение Френеси при помощи психокинеза и «попытки читать вывески, устанавливать ориентиры, да что угодно, что дало бы ключ, но — ну, вывески висят на углах улиц и в витринах магазинов, — но только [он] не умеет читать» (VL, 40). Новость о смерти Пирса предоставляет Эдипе возможность открыть для себя «тайное богатство и сокровенную насыщенность мечты» (CL, 117), пусть даже если эти поиски наведут ее на ложный след, тогда как Зойд получает «таинственный толчок от невидимых сил» во сне, который он автоматически начинает считать смутным пророчеством. Но потом оказывается, что никакой тайны нет и все оборачивается проверкой нетрудоспособности Зойда, которая служит ежегодной гарантией соблюдения договоренности с агентом из управления по контролю за наркотиками Броком Бондом, по условиям которой Зойд должен держаться подальше от своей бывшей жены Френеси.

Если новость, с которой начинается «Лог 49», означает вхождение Эдипы в мир паранойи и наблюдения, то для Зойда это всего лишь «очередной толчок» к тому, что стало приевшейся и обычной операцией наблюдения, продолжающейся на протяжении последнего десятка лет или около того. Он просто со вздохами вытаскивает себя из постели, начиная еще один день. Когда врач из Tubal Detox спрашивает Зойда, не возникает ли у него параноидального ощущения того, что его преследуют, тот отвечает, что это ощущение у него «пятнадцать или двадцать лет в связи с делом Гектора» (VL, 43). Вместо обещанного ею в «Лоте 49» внезапного озарения, в «Вайнленде» паранойя становится чем-то вроде фоновой радиации, неотъемлемым, но пассивным элементом повседневной жизни Зойда. «Никсоновская реакция» сделала гак, что «предательство стало обычным делом» благодаря тому, что «деньги из ЦРУ, ФБР и прочих организаций проникали повсюду, оставляя безжалостные споры паранойи везде, где бы они ни появлялись» (VL, 239). Точно также и наблюдение становится автоматизированным, анонимным и корпоративным. «Мы вляпались в информационную революцию. Каждый раз, когда ты пользуешься кредиткой, ты говоришь полиции больше, чем хотел», — жалуется Флэш, осведомитель и новый муж Френеси (VL, 74). Еще хуже то, что паранойя, похоже, стала бесполезной в пространстве, где телешоу делают из «агентов правительственного угнетения симпатичных героев». Дело усугублялось тем, что «никто больше не считал это чем-то странным, это было не страннее привычных нарушений конституционных прав, которыми эти персонажи занимались из недели в неделю и которые вошли в обычный спектр ожиданий американцев» (VL, 345). Силы зла никуда не делись, но только их существование уже не обязательно обнаруживается в форме внезапного озарения. На предпоследней странице, в разгаре заключительной подготовки кажущегося с возвращением Десмонда хэппи-эндом финала, этот милый остолоп-рассказчик в классической манере изображает неумолимые силы зла: «безжалостные силы, неизменно после партнеров превращавшиеся в ветер Времени, невозмутимые в своей погоне, обычно достигавшие своего, безликие хищники, те, что когда-то забрались в самолет Такеши, летевший в воздухе, те, что загубили информацию в лаборатории «Чипко», те, что, несмотря на все Исправления Кармы, сделанные до сих пор, просто упорно продолжали действовать, абсолютно лишенные чувства юмора, стоявшие над причиной и следствием, отвергая любые попытки договориться или приспособиться» и т. д. (VL, 383). Вместо того чтобы стать центром внимания, эти «безжалостные силы» образуют каменный бордюр, вечные резные декорации, на фоне которых в «Вайнленде» разыгрываются «бесконечно запутанные сценарии».