Сахарный Кремль - Владимир Георгиевич Сорокин Страница 26

«БОЙ», приложил к ней ключ. Дверь отъехала в сторону. В помещении вспыхнул свет. Носов и Погосова вошли. Дверь за ними закрылась. Длинное помещение без окон было сплошь уставлено поддонами с битыми сахарными кремлями. Поддоны высились от пола до потолка. Между ними оставался узкий проход. Носов двинулся по проходу. Погосова последовала за ним, едва не задевая своими широкими плечами громоздящиеся в поддонах сахарные куски. Носов свернул, зашел за колонну из поддонов. Погосова свернула следом. Они оказались в тупике. Вокруг громоздились емкости с сахарным кремлевским боем. В углу лежал рулон прозрачной пленки.

— Вот… — Носов встал на рулон, повернул Погосову спиной к себе.

Погосова подняла голубую юбку и белую исподницу, придерживая их одной рукой, наклонилась, оперлась о поддон, положила щеку на бой. У Погосовой были красивые, гладкие и белые ягодицы. Носов расстегнул свои черные брюки, спустил черные длинные трусы. Его смуглый член торчал. Носов прыснул на него предохранительным спреем «Застава» и быстро вошел в Погосову.

— Ой, — произнесла она и глубоко вздохнула.

— Вот… — пробормотал Носов и, обхватив Погосову руками, стал быстро двигаться.

Погосова стояла молча.

— Вот, вот, вот… — выдыхал в такт движению Носов.

Черная фуражка на его голове подрагивала, съезжая на затылок.

Погосова дотянулась языком до обломанной Боровицкой башни.

— Вот, вот, вот… — бормотал полушепотом Носов, двигаясь чаще.

Погосова лизнула башню.

— И вот, и вот, и вот, и вот… — шипел Носов.

Погосова лизала башню. Большие зеленые глаза ее бесцельно шарили по сахарному бою.

— И вот, и вот, и во‑о‑о‑о‑от! — захрипел Носов и задергался, вцепившись руками в Погосову.

— Э‑м‑м… — поморщилась Погосова, не переставая лизать.

Носов тяжело задышал и склонил голову на спину Погосовой.

Прошла минута.

Погосова продолжала неспешно полизывать башню.

— Вот… — Носов со вздохом поднял голову, вышел из Погосовой, подхватил трусы со штанами, шагнул с рулона.

Погосова выпрямилась, разведя ноги. Сперма Носова стала выливаться из нее, закапала на пол. Погосова подождала, потом вытерла рукой промежность и обтерла руку о сахарный бой.

— Вот… ну и вот… — сокрушенно качал головой раскрасневшийся Носов, тяжело дыша и застегивая брюки.

Погосова повернулась к нему. Посмотрела на него со своей неизменной улыбкой.

Носов застегнул ремень, поправил сбившуюся на затылок фуражку. Глубоко вздохнул, огладил усы. Полез в карман, достал серебряный рубль. Протянул Погосовой. Она взяла, сунула в кармашек голубого жакета.

— Пошли… — Носов кашлянул и пошел по проходу.

Погосова двинулась следом.

Они вышли из помещения. Носов запер дверь. Прошли по коридору до ленты, ведущей в столовую. На ленте стояли редкие рабочие. Носов и Погосова встали на ленту. Улыбаясь, Погосова смотрела на проплывающие мимо стены с плакатами:

— Я спросить хотела.

— Чего? — прищурился на нее Носов.

— А почему бой не чинят, а сразу списывают?

— Как ты его починишь? Он же цельнолитой.

— Ну, вот, токмо зубчик один на стене обломился, а весь Кремль сразу списывают.

— Да, правильно.

— Что, зубец подклеить трудно?

Носов устало усмехнулся:

— Чем же ты его подклеишь, садовая голова?

— А тем же сахаром.

— Невозможно. Сей сахар токмо при определенной температуре льется, а потом враз застывает. Его уже обратно не растопишь.

— Да?

— Да.

Погосова вздохнула:

— Жалко работы. Из‑за зубчика единого весь Кремль терять.

— Кремль он целокупен быть должен.

— Целокупен?

— Целокупен.

— Почему?

— Как почему? Государево дело, садовая голова! Чтобы ни единой трещинки, ни единой щербины. Ни единого порока. Ясно?

— Ясно, — Погосова посмотрела на него.

— Вроде не маленькая, а такие вопросы задаешь. Тебе сколько лет?

— Восемнадцать.

— Восемнадцать! Я в восемнадцать уже в дальнобойных войсках служил, понимал, что к чему. Ты же у нас никак третий месяц, да?

— Четвертый.

— Во, четвертый. Все уже ясно тебе быть должно, аки дважды два.

— Да мне все ясно. Токмо бой сахарный жалко.

Устало усмехнувшись, Носов покачал головой:

— Опять ты за свое! Це‑ло-купность! Ясно?

— Ясно, — улыбнулась она.

Он отвел глаза, махнул рукой:

— Мутота говорить с тобой. Ступай‑ка ты, Погосова, поешь.

Погосова кивнула.

Носов вздохнул, сошел с ленты и быстрым шагом направился в курилку первого цеха.

Погосова поехала дальше, глядя вперед своими большими зелеными глазами.

Кино

— Мотор. Камера, — тихо, но внятно произнес постановщик.

Динамики усилили его голос, он разнесся по залитой заходящим солнцем березовой роще.

— Есть камера! — ответил оператор.

— Начали! — громче произнес постановщик.

Девушка в легком летнем платье, с двумя длинными косами щелкнула хлопушкой:

— Сцена 38, дубль 3.

— Иван! — скомандовал постановщик.

Молодой человек привлекательной наружности в бежевом нанковом костюме, белой косоворотке с расшитым воротом и в хромовых сапогах подошел к березе, опустился на колени, обнял, прижался лицом к стволу.

— Прости, Россия, прости, матушка… — пробормотал он срывающимся голосом.

Постановщик поднял вверх указательный палец.

В рощи закуковала кукушка.

— Раз, два, три, четыре… — стал считать молодой человек.

Постановщик согнул палец. Кукушка смолкла.

Молодой человек сел, привалившись спиной к березе, тяжело вздохнул, пошарил по груди рукой, резко расстегнул косоворотку:

— Господи… Ужель еще четыре года будет носить меня земля родная? Будет носить, будет кормить, будет любить меня.

Он замер с остановившимся взглядом. Сглотнул.

— И не загорится у меня под ногами?!

Он закрыл лицо руками, с перстнем на каждой, покачал головой. Бессильно опустил руки. Вздохнул:

— Нет. Не загоришься ты, земля русская. Ибо любишь всех нас, русских, без разбору. И тех, которые берегут тебя, и тех, которые предают.

Постановщик поднял руку, сжал в кулак, растопырил пальцы.

Из‑за единственной в березовой роще старой, засохшей и дуплистой осины вышел седовласый, худощавый мужчина в темных очках, с узкими усиками, в пиджаке цвета какао, в майке с надписью «Colorado‑2028», с тростью, в белых узких брюках и больших лохматых кроссовках «хамелеон» из живородящего пластика.

— Почто кручинишься, Иванушка? — произнес мужчина с легким американским акцентом.

Молодой человек вздрогнул, отшатнулся, закрываясь рукой:

— Чур… чур…

— Не надобно бояться. Это есмь аз, — мужчина подошел ближе, коснулся тростью плеча молодого человека.

— Напугал, черт… — молодой человек пошарил рукой по груди, тяжело вздохнул.

— Аз не есмь черт, — проговорил мужчина.

— Ты хуже, — покосился на него молодой человек.

Мужчина достал портсигар, открыл, протянул сидящему:

— Would you like a cigarette, my dear?

— Чертовым зельем больше не балуюсь, — пробормотал молодой человек.

— С каких это пор?

Молодой человек смерил американца колючим взглядом:

— С нынешнего дня.

Американец снял темные очки. Их глаза встретились. Возникла долгая и напряженная пауза: противостояние взглядов.

Постановщик поднял два больших пальца, потряс кулаками и в восторге беззвучно повторяя «да! да! да!», стал бить кулаком по коленке сидящую рядом сценаристку. Та, не отрываясь от монитора, схватила кулак постановщика и поцеловала. По замершей съемочной группе