Генри Миллер - Под крышами Парижа (сборник) Страница 27

«Tous ses amis, – пишет Бриан, – souf moi, l’avaient abandonné. Ses nombreux manuscrits étaient refoulés chez les éditeurs. Et bien entendu, des drames épais surgirent bientôt entre lui et les directrices de l’Asile. Je m’efforçai de la calmer, lui représentant que cette cellule, qu’il avait d’ailleurs merveilleusement aménagée, constituait son ultime havre de grâce»[164].

Конец наступил довольно неожиданно. Согласно некрологу в «Le Goéland», написанному Брианом, утром в день своей смерти Морикан принимал дорогого друга, одну женщину. Было около полудня. Когда они расставались, он ей, между прочим, сказал, что больше она его не увидит. Поскольку он, казалось, был в добром здравии и хорошем настроении и поскольку в их разговоре ничего не подтверждало его реплики, она отбросила это как boutade[165]. В тот же день, около четырех часов, у него случился сердечный приступ. Он отправился за помощью на кухню, но, несмотря на его тяжелое состояние, никто не увидел причины для тревоги. Вызвали доктора, но тот был занят. Придет позднее, когда освободится. Когда он действительно явился, было уже слишком поздно. Ничего не оставалось, как срочно отвезти бедного Морикана, который был уже на последнем издыхании, в больницу. Он был без сознания, когда его доставили в больницу Святого Антуана. В десять тридцать вечера он умер, не приходя в себя. Это случилось 31 августа 1954 года.

В последние свои минуты, пишет Бриан, он был «seul comme un rat, nu comme le dernier des cloсhards»[166].

Под крышами Парижа

(Opus Pistorum)

Том I

Бросай мудянку, хватай портянку.

Книга 1

Sous les Toits de Paris

Бог свидетель, я уже прожил в Париже столько, что не должен ничему удивляться. Здесь не надо искать приключений намеренно, как бывает в Нью-Йорке… нужно лишь немного запастись терпением и подождать, жизнь отыщет тебя в самых невероятно глухих местах, тут с тобой всякое и случится. Но мое нынешнее положение… эта хорошенькая тринадцатилетка, голая у меня на коленях, ее отец деловито стягивает штаны за ширмой в углу, грудастая молодая шлюха сидит на тахте… как будто жизнь сквозь искажающее стекло, узнаваемые образы видимы, но обесчещены.

Я никогда не считал себя совратителем малолеток… смотришь на тех мужчин, кого уволакивают прочь в общественных парках, всегда какие-то потертые, на ходилках своих как-то нетвердо держатся, объясняют, что у ребенка пыль на платьишке, и они ее смахивали… Но сейчас должен признаться, что Марселль, с ее безволосым маленьким телом, меня возбуждает. Не потому, что она дитя, а потому, что дитя она без невинности… загляните ей в глаза, и увидите чудовище знанья, тень мудрости… она лежит у меня поперек колен и вжимается своей фиговинкой мне в пальцы… и глаза ее насмехаются над моей нерешительностью.

Я щиплю ее за удлиняющиеся ноги, накрываю всю ягодицу егозливой попки ладонью… округлость и бесформенность детства едва оставили ее тело. Она женщина в миниатюре, копия, покамест не завершенная. Ее пизденка влажна… Ей нравится, когда я ее щекочу кончиками пальцев… она ощупывает перед моих штанов, ищет болт… пальцы ее меня пугают, когда закрадываются мне в ширинку. Я придерживаю ее руку… но она нашла мой куст. Хватает меня за пиджак и подтягивается ко мне так близко, что я не могу удержать ее подальше от болта, она принимается играть с Джоном Четвергом… ну, ради нее он окрепнет…

Шлюха сидит, головой качает… Такой ребенок… такой ребенок, говорит она… по закону такое нужно запрещать. Но за каждым движением следит пылко. В ее ремесле нельзя позволять себе возбуждаться, шлюхи живут, лишь когда научились продавать свою пизду, а не страсти… но я вижу, как в ее тело проникает чувство, от него уже густеет ее голос…

Она зовет к себе Марселль… Дитя не хочет меня оставлять, но я спускаю ее с коленей… избавляюсь от нее чуть ли не с благодарностью. Почему ей хочется быть – ну, гадкой девчонкой, спрашивают у нее. Она не отвечает, она стоит между колен девушки, и шлюха трогает ее оголенное тело. А с папой она такое делает по ночам? Да, каждую ночь, когда они в постели… она отвечает с вызовом, торжествующе… А когда папа работает, когда его днем нет дома? Маленькие мальчишки иногда пытаются ее склонить ко всякому… она с ними этого никогда не делает, да и с мужчинами, которые хотят ее взять на прогулку.

Ее отец раздраженно выходит из-за ширмы. Дамочка будет любезна не допрашивать ребенка… он достает бутылку, и мы втроем выпиваем жгучего бренди. Дочери – наперсток белого вина.

Я сижу со шлюхой на тахте. Она так же благодарна за присутствие мне, как я ей, позабыла о своем ремесле, иначе разделась бы, когда я тянусь к ее ноге… вместо этого она откидывается на спину и позволяет мне щупать у себя под платьем… ноги у нее большие и крепкие.

Марселль у отца на коленях в кресле. Она играет его хером, а он возит рукой у нее между ног… она приподнимает животик повыше, и он его целует, меж ее раздвинутых ног видно, как его палец скользит ей в крохотную дырочку и из нее. Ее манденка растягивается, когда она вкладывает и свой пальчик вместе с его, и она смеется…

У шлюхи тело жаркое, и, когда она раздвигает ноги, оказывается, что между ними она взмокла. Шахна у нее заросла так, что мне под руку, и волосня мягкая, как пух. Она поднимает спереди платье, извлекает мой хер и трется носом Джона Четверга о свою бороду… пощиплю ли я ее за груди, стонет она, и не покоробит ли меня, если она попросит их поцеловать, а то и куснуть? Нарывается на еблю, и то, что ей заплатили за приход сюда, никакой роли не играет… быть может, она и деньги мне вернет, да еще и доплатит, лишь бы сейчас сунуть хуй себе в зуд под хвостом…

Марселль хочет, чтоб мы на нее посмотрели. Она сгибается над отцом с его елдой в одной руке, а другой жестикулирует и громко сзывает публику. Она сейчас у него отсосет, сообщает нам она, не желаем ли мы посмотреть, как она в рот его себе засунет? Старик ее сияет, как шаровой, ему все уже в розовом. Он полусполз с кресла, ждет, когда сучка уже возьмет.

Мне интересно, наслаждается ли она сама хоть вполовину так, как нам кажется… ее выучили, это сразу видно, у нее все это не из воображения. Она трет себе соски концом отцова хуя, укладывает его так, чтобы пришелся ей между сисек, если б те у нее были, и тискает его… потом вжимается головой отцу в живот, целует его там, целует его бедра, целует ему волосню… язык у нее похож на красного червячка, тот прячется в его черных волосах.

Шлюха хватает меня за руку и удерживает ее у себя между ног. Она так разгорячилась, что чуть не вскрикивает, когда грязная пизденка вдруг сует отцов хуй себе в губы и принимается сосать. Такого не может быть, восклицает она, а Марселль пялится на нее и немного причмокивает губами – доказать, что может…

Марселль хочет, чтоб я ее выеб. Она запрыгивает на тахту и втискивается между нами с девушкой… этот кошмар так завораживает, что я не могу пошевелиться. Она проскальзывает ко мне в объятья, толкается голым животом мне в хуй, раскрывает ноги и хер мой помещает между них… Я откидываюсь на спину, чтобы от нее избавиться, когда чувствую, как ее лысая пизденка касается кончика моего хуя, но она тут же меня оседлывает.

– Выеби эту грязную маленькую киску! – Шлюха склоняется надо мной, возбужденно щурясь… она тянет за грудь своего платья и наполовину стягивает его с плеч… титьки ее прижимаются к моему плечу.

Отца Марселль я тоже слышу:

– Выеби ее! Мне надо видеть, как ебут мою дорогую малютку!

Марселль растягивает себе крошечную треснувшую фигу, придерживает ее раскрытой и нахлобучивает ее на мой хер… маленькому чудовищу как-то удается его в себя вставить… Я вижу, как мой хер растягивает ее вдвое. Не знаю, как ей удается принять в себя столько… но ее лысая пизденка, похоже, заглатывает меня, забирает весь мой хуй внутрь глубже и глубже… на миг у меня порыв швырнуть ее под себя, раздвинуть ей детские ноги и ебать эту расщепленную маленькую манду, покуда не лопнет, все распяливать и распяливать ее своим хером, ебать ее детскую утробу и вновь и вновь заполнять ее молофьей… Вот она ебет меня, ее сладкая жопка у меня на волосне, гладкость ее пизды утаена моими волосами… она смеется, щеночек, обожает этот хуй внутри себя…

Я сбрасываю ее, сталкиваю с тахты, но она не понимает, что я ее не хочу, а если и знает, ей наплевать… Она льнет к моим коленям и облизывает мне яйца, целует мой хер красными губами – я вдруг вижу, что они накрашены, – и берет его в рот, не успеваю я ее остановить. Она у меня отсасывает, и я едва не кончаю… она булькает и сопит мне на хуй…

– Сволочь, совсем спятил! – ору я на ее отца. – Я не хочу ебать твоего клятого ребенка! Сам ее еби, если хочешь, чтоб ее отделали! – Я пихаю хер в штаны, а Марселль бросается к отцу. – Должно быть, и сам я того, раз вообще сюда приперся… Я уж точно не пьян… А ну пшел к Исусу у меня с дороги!

– Папа! – кричит Марселль. Думаю, она испугалась моей злости, но нет… это маленькое чудовище не боится. Сияет мне своими янтарными глазами. – Доставай, папа! Доставай розгу, чтоб она меня била, а он ебал! О папа, ну пожалуйста!