Андрей Бычков - Дипендра Страница 27

34

Приближаясь и приближаясь к домику палача, Павел Георгиевич по-прежнему сжимал в руке кусочек сор-торма, красной пирамидки, которую ламы ставили в центр круга, исполняя свой магический ритуал. Это фантастическое путешествие в Непал и Вик, который был теперь где-то здесь, рядом, в этом душном, заполненном выхлопными газами Катманду, по-прежнему экзотическом, хотя уже и наполовину западном, те же джипы и те же джинсы, бары и рестораны, вездесущие доллары. Задыхаясь, он ощупал другой рукой подкладку куртки и снова подумал о Вике. В подкладке, разбитый на пачки, был зашит его дом, проданный за тридцать тысяч, золотой телец, который должен освободить его сына, также, как он властен был и заточить его. Буддийский монах, сидящий рядом с ним в машине, наклонился вперед и сказал что-то на непали шоферу.

«Вик, Вик, скоро я вызволю тебя из тюрьмы». Он снова вспомнил бессмысленные фразы в посольстве, как ему в пятый раз повторяли про несчастный случай в горах, показывали залитые кровью документы, объясняли про горную реку. «Вот вам крест! – истово крестился посол. – А эти ламы вас просто дурачат. Рано или поздно найдут останки и вы сможете их забрать». Загадочный зигзаг двигающихся лам. «Прощай, Иисус, прости, Иисус, и да поможет мне Будда».

Такси подъезжало к дому шиваистского палача. На обочине дороги кололи камни женщины и дети. Из раскрытой кабины самосвала доносились раги. Монах сказал по-английски, что скоро будет гроза, и показал на небо. Пробормотав мантру, он коснулся руками лба, горла и сердца. Машина затормозила и в тот же миг по капоту, по крыше ударили крупные капли дождя. В тучах словно бы что-то задвигалось и загремело. Накинув плащи, они быстро скользнули в дождь и – вот уже стояли, отряхиваясь, на пороге дома. «Не бойтесь, – сказал еще раз монах. – Мы с Ангдавой старые соседи. Один раз так уже было, когда он провел к заключенному его жену в балахоне своего помощника».

Палач покачал головой и отвел глаза. Только что он сказал, что казнь уже назначена на завтра. Монах смотрел в сторону, перебирая четки.

– И его… ничего… уже не сможет спасти? – тихо, с усилием спросил Павел Георгиевич.

Монах перевел. Палач снова отрицательно покачал головой.

– Но он никого не убивал. Боже…

Павел Георгиевич закрыл лицо руками.

Палач молчал, монах еле слышно повторял слога мантр. Дождь за окном все усиливался. Его равномерный нарастающий шум сейчас был сродни поднимающемуся в душе отца ужасному и скорбному чувству. Дождь был словно бы из бетона и стекла, вмуровывая навсегда сейчас Павла Георгиевича в эту комнату, в это замкнутое пространство с этим страшным человеком, который завтра должен будет убивать его сына. Багровое задыхающееся лицо Вика поплыло перед глазами. Павел Георгиевич не выдержал и закричал. Он закричал в себе, стоя по-прежнему молча на том же месте и не отрывая рук от лица. Плечи его вдруг вздрогнули, но с каким-то мучительным хрипом он все же подавил в себе и рыдания.

– Единственное, что я могу сделать, – сказал палач, – это провести туда вас.

Он сделал паузу.

– И вместо вас вывести вашего Вика обратно.

Слезы, горячие слезы облегчения потекли из отцовских глаз.

– Да… да… конечно, – сказал Павел Георгиевич и… проснулся.

35

Раньше я никогда не знал, что это значит – писать. Но когда загремели ключи и они вошли в комнату – два человека в черных балахонах – тогда я вдруг понял, что слово «смерть» это еще не смерть. И еще я понял, что иногда слово даже не знает, что оно на самом деле означает.

Обо всем, о чем нельзя рассказать, потому что у слов другая дорога, слова всегда выбирают историю, чтобы от кого-то и куда-то убежать. Но то, что не называется – остается. Отчужденное, распавшееся на части, оно восстает и воссоединяется опять, даже если ему и не нужно продолжаться.

Я не знал, почему это так называется, но я знал, что они пришли меня убивать, хотя они ничего и не сказали об этом. В углу положили новую белую с черным робу и на ломаном английском попросили переодеться.

И тогда я вспомнил. Я вспомнил то, что я должен был забыть. Эту последнюю встречу с Дипендрой здесь, в Катманду. Мой призрак, вот ты и явился мне. Твоя тайна оказалась смертельной не только для тебя. И все же я рад, что именно меня ты выбрал в попутчики.

Тогда в ресторане, где Дипендра назначил мне встречу, передав через мальчика записку, он прежде всего сказал, чтобы я был осторожен и никому не рассказывал о нашей встрече. Я сидел за одним из столиков, когда принц вошел с другого входа, и я не сразу узнал его. Большая белая панама со звездно-полосатым флагом и широкие черные очки, потрепанные джинсы и сорочка с длинными рукавами. Вместо черного с алым мундира с эполетами и аксельбантами, как я хотел его увидеть, каким хотел представить Лизе. Но он попросил, чтобы я пришел один, и я и пришел один. Дипендра как-то измученно улыбнулся, снимая очки, но по глазам я уловил, что он и в самом деле очень рад со мною встретиться.

– Прости, что я принимаю тебя не как непальский принц, а как путешествующий янки, – сказал он и иронически засмеялся, снимая свою американскую панаму. – Сатанинская какая-то конспирация, но, знаешь, в этом нашем датском королевстве оказывается слишком много мерзавцев, которые следят за каждым моим шагом.

– Что случилось?

– Пока еще ничего. Но боюсь, что все может кончиться довольно скверно, – он помолчал и усмехнулся, – Тут у нас своя классическая драматургия, не ваш гнилой постмодерн.

Он повернулся, подзывая знаками официанта, и что-то сказал ему на непали.

– Прости, я не предлагаю тебе большого меню. Скоро должен буду уйти. Но кое-что национальное могу порекомендовать, хотя кухня у нас и не очень. Возьмем, э-ээ, «дхай бхат таркари», это смешаный в чечвичном супе рис с очищенными овощами или… вот, если хочешь, «момо», это нечто вроде пельменей. «Патете» – салат.

– Давай «момо» и «патете» и что-нибудь попить.

Я посмотрел на курящиеся сандаловые палочки, стоящие у нас на столе. Дым медленно поднимался, слегка рассеивался, шел вбок и опускался вниз.

– Хочешь, «ласси»? Это кислое молоко с водой. Или, вот, лучше «чанг» – это наш ячменный гималайский напиток.

– Нет, лучше «ласси».

– А из алкоголя?

– «Джек дэниэлс», конечно.

– Я и не сомневался, – засмеялся Дипендра.

Официант принял заказ и, почтительно поклонившись, буквально побежал к стойке бара.

Дипендра вдруг снова нахмурился. Какая-то тяжелая тень легла на его лицо. Я не знал, как продолжать, о чем заговорить и как-то нелепо молчал. Эту нашу встречу я представлял совсем иначе.

– Жалко с нами нет Криса, – сказал Дипендра, стараясь взять все же непринужденный тон. – Уж он бы нас развеселил. Больша-а-ая был жопа, – он откровенно засмеялся и у меня отлегло от сердца. – Чертов кроулианец, саморазрушающаяся бодрийярова машинка. Ха-ха! Симулякр есть истина, скрывающая, что ее нет. Пизденыш… Помнишь «Доллз»?

– И «Доллз», и Давенпорт.

Официант принес «джек дэниэлс» и непальские закуски.

– А тех американских баб, оказавшихся переделанными мужиками?

– Драг шоу?

– Да не драг, а дрэг.[2] Весь этот феминизм.

Дипендра усмехнулся и разлил. Поднял свою рюмку:

– Ладно, за наш венценосный пол. Чтобы стоял.

– Как град Петров.

– Что?

– Петр был наш царь. Пушкин так сказал.

– Поэт?

– Да.

– Правильно, – он усмехнулся.

Мы чокнулись и выпили.

И снова повисла пауза. Я чувствовал, что Дипендра хочет мне что-то сказать и не решается.

– Ну… как ты? Расскажи. Ты женат? – спросил наконец он.

– Нет, – я грустно усмехнулся, вспоминая Лизу и почему-то слова отца «а ты уверен, Вик, что это та женщина?». – Но я здесь со своей девушкой.

– Как ее зовут?

– Лиза.

– Ли-за, – повторил он по слогам, стараясь скопировать мою русскую интонацию.

– Хотя мне почему-то иногда хочется называть ее Майя, – вдруг, сам не зная почему, сказал я.

– Все женщины – майя, – усмехнулся Дипендра, он помолчал. – Рамакришне было дано однажды видение. Молодая прекрасная женщина вышла из вод Ганга. Легла на песок. И вскоре родила сына. Она нежится с ним, укачивает, лелеет. Вдруг преображается в ведьму. И разрывает младенца на куски. И снова скрывается в водах священной реки.

Этот небольшой рассказ почему-то глубоко тронул меня, и я молчал, не зная, что ответить. Почему-то вспомнилось и детство, поездки к бабушке на такси…

– Я о своем, – мягко сказал Дипендра, кладя свою руку поверх моей.

– Да это обо всех.

– В индуизме все двоится. Даже богиня смерти Кали, черная и кровавая, может преобразиться в красавицу. Так она является герою, прошедшему через испытания… Так, что, твоя Лиза тоже в Катманду? Хотел бы я ее увидеть.

– Она в отеле. Но ты же просил, чтобы я пришел один.

– Да, прости… Я был бы рад познакомиться с твоей девушкой, также как и с удовольствием бы представил вас и своей жене, но….