Содом Капустин - Поэма тождества Страница 27

– Терзайте его! Мстите ему! Топчите его! Рвите его!

Папа, тешился, нянчился и обнимался с выщербленным, откромсанным и истекающим эфиром четвертым своим пенисом, из которого постепенно, периодически и исподволь выпадали твои полые, порожние и загодя лишенные силы пальцы, изолированные спермой Папы от реальности, наблюдения и взаимодействия. Прижимая его к груди, животу и лбу, Папа носился со своим бывшим членом по стенам, колоннам и портьерам, как с писаной торбой, повапленным гробом и убитыми надеждами, целуя, лобзая и тщетно прикладывая его к месту произрастания.

Окруженный Паханами, ты и не собирался сопротивляться. Твоё тело сотрясаемое, но не сотрясенное, уничтожаемое, но неуничтожимое, терзаемое, но неуязвимое, спокойно впитывало силу ударов, энергию пинков и множество щипков. Самые наблюдательные Паханы, обнаружив в средине твоего лба приотверстую щель третьего глаза, рта и носа, немедленно погрузили туда свои члены и принялись водить ими, перемешивая, перемалывая и презирая твой мозг, чтобы, завершив, испоганив и кончив туда, всосать в себя то, чем, как им казалось, чудилось и мерещилось, ты думаешь, отличаешься и не походишь на остальных зеков.

Яростные, вопящие и раздухарённые Паханы не скоро заметили неладное, почувствовали неизбежное и сопоставили очевидное, что каждый, кто изливал в твой мозг своё семя тут же поедался тобой без шума и пыли, следа и памяти, жалости и возрождения, так пеликан, не задержав в подклювном мешке пойманную рыбу, глотает ее целиком, как бы велика она не была, или размягченное уксусом яйцо протискивается в узкое горлышко нагретого графина, чтобы вызывать растерянность и недоумение. Твое тело, беззастенчиво, играючи и непредвзято пользуясь непротяженностью, континуальностью и ажиотажем, теперь вместе с Паханом впитывало не только его тело, связи и работу, но и записи, описи и прописи, оставленные им во всех сознаниях, черновиках и копиях самого себя, оставленных в Папе, вертухаях и даже астральных двойниках оконных решеток.

Взвалив тебя на плечи, головы и локти, Паханы, завернув тебя в ковры, кофры и саквояжи, поволокли, потащили и понесли тебя к месту следующей пытки, попытки и аутодафе. Но ты, неприметный в своей заметности, неприкаянный в своём бездействии, апатичный в своих изъявлениях чувств, не тревожился о себе. Тебя занимало лишь то, как внутри тебя, прозрачная, но доступная всем взглядам, нечитаемая, но понятная всем и сразу, недопустимая, но доказавшая своё право быть, растет книга, способная отменить оружие всеобщего принуждения, сделать излишним право насильственно подчинять, открыть шлюзы между радостью и воплощением, творчеством и олицетворением, любовью и благодарностью и, тем самым, не самым и прочим убить своего потребителя чтением.

Тебя водрузили в центре арены Капитолия, цирка и Колизея, как крачка откладывает своё яйцо на вершину обнаженной и продуваемой арктическим ураганом скалы или как взгромождают кучу камней, чтобы отметить нехорошее место, где по ночам гуляют кремниевые мертвецы, а на зрительских, подглядывательских и подслушивательских местах бесновались, топотали и гикали, предвкушая своё зрелище, твою кровь и отобранный хлеб, обряженные в тоги, хламиды и монады наперечётные, считанные и приведенные к общему знаменателю, корню и котангенсу паханы. Между Паханами сновали, обосновывали и передавали бумажки, письма и посылки, раздавали попкорн, попкорж и попсласти деловитые, вороватые и простоватые хозобозники. По периметру арены толпились вертухаи, вызванные, призванные и попрошенные защищать в случае чего, того и всякого Паханов и их личных, безличных и беспрекословных шестёрок. Простых зеков не было видно, они, обслуживающие, оборудующие и усваивающие уроки, пороки и сроки представления, увеселения и истязания готовили, варили и клеймили животных, которые должны были уничтожить, сожрать и расчленить тебя. Папа же, покалеченный, усталый и безобразный, восседал на макушке, маковке и куполе императорской ложи, президентской трибуны и падишахской сакли, словно выползшая на прогретый солнцем камень юркая ящерка, у которой вместо одного потерянного хвоста выросли сразу три, или как покалеченный дождями, градом и камнями мальчишки флюгер в виде петушка, хвост которого, прежде единый, теперь расслоился на три дребезжащих пера, и украдкой, исподтишка и исподшишка глодая, жуя и глотая куски отсеченного члена, обвитого вокруг его шеи на манер палантина, шарфа и воротника.

Если бы ты заглянул за стены этого развлекательного, привлекательного и отвратительного комплекса, заведения и института, ты бы увидел ряды клеток, уходящие за пределы видимости, смысла и иллюзий, в которых содержались, раздаривались и сражались разного рода, племени и вида животные, грудные и головные твари, создания и произведения. Изрядная часть, треть и половина из них обозленная голодом, возбуждённая допингом и подогретая феромонами, лакриматорами и меркаптанами, стояла в очереди, уверенная, что именно ей достанется твоя лучшая часть, кусок и параграф. Но тебя не беспокоили какие-то звери, хищники и агрессоры. Ты, отказавшийся от сопротивления, насилия и действия, равно принял бы любой финал, пьедестал и кару.

Пришло твоё время, вальяжное, серьезное и сгорбленное ношей вариантов, примеров и событий. Оно предлагало тебе выбрать любое из времен, уйти туда и забыть об этой беспощадной тюрьме, но не дождалось ответа. Проходила твоя миссия, ясная, прямая и бескомпромиссная. Она лишь взглянула на то, что осталось от тебя, и проследовала мимо, гордая, зависимая и всё ещё неисполненная. Вернулись твои притязания, почины и побуждения, замечательные, осторожные и неминуемые. Но ты не принял их, оставаясь стоять посреди кругов, дольменов и ловчих ям острожного ристалища, побоища и капища.

Папа поднял перчатку, уронил платок и ударил молотком, как горилла, вставшая на задние лапы, по воле сценаристов, никогда не бывавших в джунглях, бьёт себя кулаком в грудь, или как попавшая в водоворот в ванной плавучая детская игрушка бьётся об эмалированное дно, не пролезая сквозь зарешеченный сток. По этим сигналам, хозобозники выпихнули, выпинали и втолкнули на сцену, мостки и подмостки трехглавого, шестиглавого и девятиглавого церберов, и, один из них был тот самый, с головами, глазами и веками, которого ты встречал в котельной. Собаки, брызжа слюной, поджимая хвосты и поднимая на тебя лапы, окатили тебя струями мочи и улеглись окрест, полумесяцем и полусолнцем. Вертухаи дразнили их копьями, палками и цепами, но псы лишь вяло, изредка и нехотя перекусывали орудия, оружия и руки охранников, не подпуская никого ни к тебе, ни к себе, ни к своим ошейникам, поводкам и поводырям. Их моча, застыв, заполимеризовавшись и затвердев, как, обнаружив скрытого под снежным настом тетерева замирает лайка, давая своему хозяину возможность прицелится, или как расплавленный силикагель, которым облили для сохранности уже начавшую трескаться античную статуэтку, одела, опоясала и изолировала тебя непробиваемым, невзрачным и неощутимым доспехом, бронёй и славой.

По новому знаку, символу и лабиринту Папы, зеки вывели индриков, баньши и горгулий. Церберы расступились, отступили и попятились, открывая к доступ, пароль и путь к твоему телу. Но ты не слышал ни звериных кинингов, ни беспрерывных атак, ни ударов когтей, зубов и рогов. Окаменевшая моча церберов сцементировала тебя с песчаной крошкой, основанием и подложкой арены и ты возвышался как непотопляемый, непоколебимый и недоверчивый монумент, монолит и манускрипт среди кишащего моря, океана и сети, полной лап и хвостов, голов и тел, чешуи и шерсти. Тебя царапали, грызли и лакали китоврасы и пегасы, симплициссимусы и алканосты, жар-птицы и птицы Рух. Злокозненные, зловредные и злоковарные порождения фантазий, выдумщиков и кошмаров, чудища, чудовища и химеры, все как один, стая и таксон, поднялись, легли и воспарили на твою защиту, сохранение и неприкосновенность. Раньше, ты бы, возможно удивился, испугался и напрягся от такого единодушия, согласованности и ненависти недрессированных, неприрученных и всеядных тварей, и тогда бы, учуяв твой страх, неуверенность и пот, они бы нашли, открыли и накинулись на тебя и разорвали, не оставив ни косточек, ни ребер, ни глазниц. Но сейчас ты был, пах и являлся таким же ущемленным в правах, ограниченным в передвижении и безответственно созданной тварью, с которой можно серьёзно поиграть, шутя придушить и невзначай поцарапать, но на которую нет возможности, причины и предпосылки для окончательного посягательства, гибели и покушения.

Когда гомонящим, голосящим и гламурным паханам и Папе надоело, опротивело и разочаровало такое, другое и непредсказуемое бессилие пленников, выкормышей и населенцев зверинца, зоосада и бестиария, они, оставив простых зеков следить, убирать и разбираться за, с и под животными, птицами и гадами, паханы с Папой во главе колонны, череды и строя, покинули, дезертировали и удалились с поля, пашни и пажити несостоявшейся драки, спарринга и брани. Едва за последним паханом захлопнулась калитка, люк и штора, поведение зверей, полулюдей и полунелюдей враз, вмиг и немедленно переменилось, как камбала из темной становится серой, попав на песчаный грунт или как теплый безоблачный пассат внезапно оборачивается муссоном с проливным дождём. Они, выпрастывая свои члены, гурьбой, толпой и всем, всеми и всякими скопом, скобами и скоростью подались к тебе. Церберы, бывшие, слывшие и настоящие ближе всего, всех и каждого к тебе, тут же положили тебе на плечи свои передние лапы, задышали тебе в лицо своими голодными, зловонными и горящими глотками, чашками и блюдцами, и, обхватив твои бёдра задними лапами, приступили к трению о них своими ребристыми, клиновидными и воспаленными пенисами. Когда бы ты сохранил у себя способность обращать, возвращать и перелицовывать внимание, ты бы отметил, что в процессе коитуса морды, головы и пасти стражей мертвых собак трансформировались, перетекали и начинали походить на человеческие, как рисунок на спинке пронзительно верещащей бабочки «мертвая голова» или как пролетающие над головой романтичного влюбленного облака, каждое из которых напоминает ему портрет неразделённо-возлюбленной. И когда бывшие когда-то, давно и еще сегодня церберами зеки эякулировали, раскрылись и поддались, твоё тело без разбора, благодарности и промедления, не находя, не ища и не встречая сопротивления, трения и противодействия разложило арестантов на компоненты, протоэлементы и неорганические соединения, разъединения и сочленения и втянуло всё это, то и последующее в себя, вызвав гвалт, вал и восклики одобрения, похвалы и признательности. И пока не опустела последняя клетка бестиария, последний инкубатор скриптория и последний вольер депозитария, к тебе непрерывным потоком, лавиной и цунами шли и ползли, летели и тащились, ковыляли и прыгали гомункулюсы, гуманоиды и големы, кентавры, онокентавры и зеброкентавры в тельняшках, дворовые, домовые и домашние, кобольды, дварфы и лепреконы, инкубы и суккубы, фавны и нимфы, тролли и великаны, твари, существа и сути на поклонение, съедение и освобождение.