На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин Страница 27

В дороге Инна была весела. Много смеялась, чем вызвала немало возмущения со стороны пассажиров, которые лишь злобно посматривали, но не решались что-либо сказать. Мне было на них наплевать. Тогда же, в пути, я признался ей:

— Странная выдалась неделька, но мне понравилось.

— Мне тоже, — глухо отозвалась она.

— Что с тобой? Ты все утро сама не своя.

— Не думай об этом. Лучше поцелуй меня, — и, утихнув, она уткнулась в мое плечо.

Вернувшись в Горячий Ключ, мы сразу пошли обедать в кафе, где Инна оставила мне свой номер. Я ел блины, запивая их крепким кофе, и чувствовал себя просто отлично. Как вдруг Инна произнесла:

— Тебе стоит вернуться домой.

— О чем ты? — я насторожился, чувствуя, что грядет нечто ужасное, но никак не мог понять, что именно.

— Я долго думала вчера ночью. Нельзя просто так сбежать. Ты же сам видишь, это ни к чему не приводит, — сказала она. И добавила, словно надломившись. — Я не поеду.

— Вчера ты говорила иначе, — только и смог произнести я.

— Неужели ты веришь, что в жизни все так просто? Что что-то ждет нас там? Когда ты, наконец, поймешь, что живешь в плену ничтожных фантазий? Нас ждут только впустую прожитые годы.

— Все это вздор! — я не понимал, что происходит, и начинал злиться.

— Неужели ты не видишь, что мы слишком разные? Ты словно с другой планеты. Иногда мне страшно быть рядом с тобой.

— И чем же я от тебя отличаюсь?

— Мы разные, — оборвала она.

— Хорошо. Пусть так. И что с того?

— Да пойми же ты наконец! У меня здесь целая жизнь. Я не могу бросить все и умчаться за первым встречным.

— Да я здесь вообще не причем. Не уезжай со мной. Вообще никуда не уезжай. Но постарайся хотя бы от части взять в руки контроль над своей жизнью, — я наклонился к ней и поцеловал ее в лоб — Просто знай, что ты всегда можешь приехать ко мне, и я по могу чем смогу. Не важно, будем мы вместе или нет.

Инна ничего не ответила. Она сжала мою голову руками. Я хотел замереть и зажмурился в надежде, что мир застынет вместе со мной. Потом ощутил прикосновение губ и голос: «Лучше бы ты вовсе не приезжал сюда». А когда я открыл глаза, ее уже не было. Больше я ее никогда не видел. В течение следующего года мы созванивались пару раз. Иногда она звала меня к себе. Пару раз звонила среди ночи, и говорила, что скоро приедет. Говорила, что в этот раз уже точно решила, но потом вновь пропадала. Потом мы и вовсе затерялись в своих жизнях. Не знаю, что стало с ней теперь. Да и не особенно мне интересно, если честно.

Во всем городе было лишь одно место, куда я мог пойти. Когда я поднялся в квартиру, Максим лежал на кровати, у ног его валялась пустая бутылка. Я толкнул его, и он нехотя приоткрыл глаза. Стоило ему открыть рот, как тут же стало ясно, что всю неделю он провел с Германом в пабе.

— А вот и мой буйвол-мудрец, — Максим широко улыбался.

— Я думал, мы с тобой договорились.

— Просто ночью ко мне зашел Герман… — я был чертовски зол на него.

— Не обижайся, но я был уверен, что ты не вернешься, — ухмыльнулся Максим.

Это была последняя капля. Я бросил сумку на пол и, не сказав ни слова, ударил его в переносицу. Максим пытался прикрыть лицо руками, но я бил снова и снова, а он лишь истошно кричал.

— Какого хера ты творишь?!

Я стащил его с кровати и, лишь увидев, как он лежит на полу и плюется кровью, смог взять себя в руки. Когда я утих, Максим неуверенно встал на ноги.

— Я же говорил, однажды ты будешь меня ненавидеть.

— Иди ты на хер, — крикнул я.

Я ушел прочь, желая поскорее покинуть город. На вокзале я долго ждал прибытия поезда. Сидел, уставившись в пол, и не мог поверить, что все это происходит на самом деле.

С Максимом мы больше не разговаривали, хотя продолжали следить друг за другом в социальных сетях. Он так никуда и не уехал. Дождался дозволения поехать домой, где вернулся к своей Питерской жизни пабов, выставок и литературных кружков. Знаю, что он пару раз учувствовал в каких-то митингах, а в 15-ом году его родители переехали в Европу, и он уехал вместе с ними. Много лет я ничего не слышал о нем. Объявился он лишь в феврале 22-го. Позвонил мне и сказал, что я просто обязан выходить на улицы и добиваться отставки правительства. Я спросил, прилетит ли он в Россию, чтобы выйти на улицу вместе со мной? Он ничего не ответил. Я снова послал его на хер.

Тем же вечером я снова был в Новороссийске, но задерживаться там не стал и сразу вышел на М25, где попал под проливной дождь. Подобрали меня только к ночи — семейная пара с чудной дочкой, что ехали из Воронежа на отдых. Они подвезли меня до Джигинки, где я остановился на ночлег. Проснувшись утром, я почувствовал слабость. Голова кружилась, мучила жажда, а к полудню и вовсе начался жар. Вместо того чтобы ехать в Джанкой, мне пришлось вернуться в Анапу. А вечером я вынужден был признать, что дела мои скверны, и купил билет до дома.

Покидал юг я с очень скверным чувством, что утерял там что-то значимое для себя. Я вдруг понял. Что все наши идеалы на поверку оказались полнейшим бредом. С того момента я начал смотреть на моих друзей немного иначе. Я понял, что за всеми словами, идеями и взглядами не стояло ровным счетом ничего. У нас был лишь суррогат идеологии, который не имел под собой материальной основы. И в этом и крылась причина бесплодности всех наших стремлений к переменам. Чтобы мы не говорили о равноправии и свободе, в первую очередь каждый из нас хотел больше прав и свобод лично для себя. А если копнуть еще чуть глубже, мы просто хотели веселиться, бездельничать и новый смартфон. И чтобы все это было за чужой счет. Конечно, тогда я не мог сформулировать это так четко как сейчас, но где-то глубоко в моем подсознании я уже понимал, что это так.